Бродяги Севера

Лебо взялся за жерди и вытащил Мики из хижины, чтобы посадить его в особую клетку, в которой он раньше держал двух лисиц. К одному из кольев этой клетки он прикрепил длинную цепь, к противоположному концу которой он привязал за шею Мики. Затем он бросил пленника в его тюрьму.

Несколько минут Мики пролежал спокойно, пока не восстановилось кровообращение в его онемевших и обмороженных членах. Затем он поднялся на ноги. Лебо с торжеством засмеялся и вернулся обратно к жене.

Для Мики потянулись дни мучений. Настал сущий ад – борьба между силой человека-зверя и духом собаки почти человека.

– Я обломаю тебя! – время от времени говорил Лебо, приходя к нему с дубиной и кнутом. – Я тебя сломлю! Клянусь тебе в этом. Я заставлю тебя подползать ко мне на животе! И когда я прикажу тебе драться насмерть, то ты будешь драться!

Клетка была очень тесна, так мала, что Мики с трудом мог увертываться в ней от ударов дубины и кнута. Эти два орудия пытки положительно сводили его с ума, а мрачная душа Лебо испытывала радость и блаженство всякий раз, как Мики бросался к кольям своей решетки, впивался в них зубами и затем отплевывался кровью, как бешеный волк.

Три раза видела Нанетта из окна своей хижины эти ужасные схватки человека с собакой. На третий раз она закрыла лицо ладонями и стала плакать. Когда Лебо вошел и увидал ее всю в слезах, то нарочно подтащил ее к окну и еще раз, насильно, заставил ее поглядеть на Мики, который, весь в крови, лежал избитый до полусмерти в своей клетке на полу.

В это самое утро Лебо должен был отправиться на осмотр своих капканов и западней. В такие дни он уходил из дому сразу на целых полтора дня и возвращался только к вечеру следующего дня. Уходя, он даже и не подозревал, что вслед за его исчезновением Нанетта выбежит из дому и направится прямо к клетке Мики.

Вот тогда-то Мики и позабыл ненадолго о человеке-звере. Избитый до такой степени, что едва мог держаться на ногах и смотреть, он все же нашел в себе достаточно сил, чтобы подползти к самой решетке и начать ласкаться о мягкие руки, которые бесстрашно просовывала к нему Нанетта. В одно из следующих посещений Нанетта принесла с собой и ребенка, закутанного, как маленький эскимос, и в преклонении перед обоими Мики радостно вилял хвостом и тихо, но ласково скулил.

Это удивительное событие в его жизни произошло в конце второй недели его плена. Лебо ушел, и на дворе стояла такая сильная метель, что Нанетта не решилась вынести на воздух ребенка. Поэтому она прошла к клетке одна и, с замиранием сердца отперев дверцу, на своих собственных руках перенесла Мики в хижину. Что, если бы Лебо когда-нибудь узнал, что она осмелилась это сделать?! Одна только мысль об этом бросала ее в дрожь. Тем не менее это продолжалось.

Однажды ее сердце чуть не остановилось, когда возвратившийся неожиданно Лебо вдруг увидел на полу пятна крови, оставленные собакой, и подозрительно взглянул на жену. Она успела ему солгать:

– Я порезала себе палец, – сказала она, и действительно, повернувшись к нему спиной, нарочно порезала его, так что когда Жак в следующий раз посмотрел на ее руку, то увидел, что палец на ней был обвязан и на тряпке виднелись кровавые следы.

После этого Нанетта внимательно следила за полом.

Эта хижина с женщиной и ребенком все более и более превращалась для Мики в рай. Наступил день, когда Нанетта настолько уже осмелела, что решилась брать его в хижину на всю ночь; и тогда Мики, лежа рядом с драгоценной колыбелью, ни на минуту не отрывал от нее глаз. Нанетта обыкновенно ложилась поздно. Перед сном она надевала длинный мягкий капот и, садясь около Мики и поставив маленькие голые ноги у печки, начинала расчесывать свои длинные волосы. Мики в первый раз увидел это удивительное, совершенно новое для него украшение женщины. Оно рассыпалось волнами по ее плечам и груди почти до самого пола, а запах от волос был так приятен, что Мики даже подползал к ней поближе и начинал тихонько скулить. С пытливым вниманием он следил также и за тем, как, кончив расчесывать волосы, она заплетала их в две косы своими тонкими пальцами. А затем, перед тем как потушить в хижине свет, она еще брала на руки ребенка и начинала его нежно ласкать. Мики следил за всем этим полными любви глазами, а когда наступала наконец ночь и в хижине воцарялась тишина, то он заботился только о том, чтобы до самого утра их не побеспокоило ничто.

По утрам, когда Нанетта просыпалась и открывала глаза, то всегда находила, что Мики лежал так близко около ее постели, что почти касался своею шерстью прижавшегося к ее груди младенца.

Однажды утром, когда Нанетта разводила огонь, какое-то странное чувство, неожиданно проснувшееся у нее в груди, заставило ее вдруг ни с того ни с сего запеть. В этот день Лебо ушел до ночи. Ни за что на свете она не решилась бы рассказать ему, что собирались делать они трое: она, ребенок и собака, в его отсутствие. Это был день ее рождения. Только двадцать шесть лет! А ей казалось, что она прожила уже целых двести лет! И из этих двадцати шести – целых восемь проведены с Лебо! Но все равно сегодня они будут праздновать этот день только втроем. И все утро хмурая хижина была полна новой жизнью – новым счастьем.

Еще в те далекие времена, когда, Нанетта еще не встречалась с Лебо, индейцы прозвали ее «маленькой птичкой» – так хорош был у нее голос. И в это утро, приготовляя праздничное торжество, она вдруг вспомнила прошлое и запела. В первый раз за все свои восемь лет супружества. Солнце затопляло комнату своими лучами, Мики весело скулил и колотил об пол хвостом, ребенок лепетал что-то по-своему и смеялся – и человек-зверь на время был забыт. В этом забвении Нанетта стала снова очаровательной девушкой, прекрасной, как в те дни, когда покойный теперь и тогда уже старый индеец Джекпайн уверял ее, что она родилась из цветочной пыли. Наконец поспел и вкуснейший обед, и, к великому удовольствию ребенка, Нанетта пригласила на него и Мики. Он уселся рядом с ребенком и имел при этом такой глупо-серьезный вид, что Нанетта смеялась до тех пор, пока у нее на черных ресницах не показались слезы. Под конец она не выдержала, подскочила к нему, обняла его за шею и стала говорить ему ласковые слова.

Так прошел день до трех часов, когда Нанетта убрала все признаки былого торжества и снова отвела Мики в его тюрьму. Это случилось как нельзя более кстати, так как едва только она успела скрыть следы преступления, как в просеке показался сам Лебо. Он шел вместе с прибывшим с озера Барренса из-за Полярного круга своим другом и соперником Дюраном, с которым неожиданно столкнулся по пути. Дюран ехал на двух собаках в Форт-Огод, а Лебо осматривал свои ловушки – там они и встретились.

В нескольких словах Лебо сообщил об этом Нанетте, и та удивленными глазами посмотрела на Дюрана: он произвел на нее неприятное впечатление. Она как-то сразу почувствовала к нему неприязнь. Он не сказал с ней еще ни одного слова, но она уже его сразу испугалась и легко вздохнула, когда оба мужчины отправились на двор.

– А теперь я покажу вам того зверя, – обратился к Дюрану Лебо, – который задушит вашу хваленую собаку, как зайца, в один прием. Я вам говорил уже, но вы не хотели верить. Теперь убедитесь сами!

И он захватил с собой дубину и кнут.

В этот вечер Мики как-то особенно свирепо отнесся к дубине и к кнуту и держал себя, как тигр из джунглей. Даже изумился сам Дюран и, затаив дыхание, воскликнул:

– Ну и черт же, действительно!..

Нанетта увидела через окошко то, что происходило у клетки ее Мики, и крик глубокой боли вырвался у нее из груди. И вдруг то женское начало, которое Лебо целыми годами выколачивал из нее, как-то сразу вспыхнуло в ней торжественным и бесстрашным огнем. В ней пробудилась ее освободившаяся от оков душа. Она вдруг осознала в себе веру в свои забитые силы, в свое мужество и решительность. Резким движением она оторвалась от окна, выбежала из хижины и прямо по снегу устремилась к клетке. И тут в первый раз в жизни она ударила Лебо по руке, которою он размахивал дубиной.

– Зверь, зверь! – закричала она. – Я говорю тебе, не смей! Слышишь? Не смей!

Остолбенев от изумления, Лебо опустил свою дубину. И это говорила ему она, Нанетта, его раба? Эта удивительная женщина, в глазах у которой горел вызов и было такое выражение, какого он никогда раньше не видел ни у одной женщины в мире, была его кроткой, безответной женой? Нет, это какое-то недоразумение! Здесь какая-то ошибка! Его охватила бешеная ярость, и одним только движением руки он оттолкнул ее так, что она упала на землю.

– Теперь я его убью! – заговорил он быстро, задыхаясь. – Да, именно убью! И ты, ты, чертовка, съешь его сердце живьем! Я его насильно протисну сквозь твою глотку, чтобы ты не заступалась за него и не говорила мне таких слов! Я… я…

Он потянул Мики за цепь и вытащил его из клетки наружу. Затем он замахнулся на него дубиной, но между ним и собакой с быстротой молнии вдруг встала Нанетта. Дубина вылетела у него из рук, и освободившийся кулак изо всей силы ударил женщину по плечу. Она, как лист, повалилась на землю.

И тут…

Дюран крикнул Лебо, чтобы он посторонился. Но было уже слишком поздно. Как воплощение возмездия Мики туго натянул свою цепь, бросился на Лебо и вцепился ему зубами в самое горло. Нанетта слышала это предостережение Дюрана, она видела своими глазами всю эту дикую сцену; голова у нее кружилась, в висках стучало, но она все-таки попыталась подняться на ноги. Затем она посмотрела на то, что лежало около нее на снегу. Испустив дикий, отчаянный крик, она бросилась бежать к своему ребенку.

Мики не сделал ни малейшей попытки огрызнуться на Дюрана, когда тот, набравшись храбрости, решился наконец оттащить его от трупа Лебо. Может быть, благодетельный инстинкт и тут подсказал Мики, что долг его исполнен. Он покорно вернулся к себе в клетку и, улегшись там на животе, только искоса стал поглядывать из нее на Дюрана.

А тот, глядя на окровавленный снег и на мертвое тело человека-зверя, смог только еще раз прошептать:

– Ну и черт же, действительно!

А очеловечившийся зверь в это время лежал в своей клетке и думал думу.

Глава XVIII

Бывают случаи, когда смерть является не горем, а ударом. Таково именно было состояние и Нанетты Лебо. Собственными глазами она видела ужасный конец своего мужа, и тем не менее в ее нежной душе не нашлось ни малейшего желания ни поплакать о нем, ни погрустить. Она не желала бы, чтобы он воскрес из мертвых. Она не могла грустить о своем вдовстве уже по одному тому, что сознавала, какое тяжелое детство предстояло ее ребенку, если бы оставался в живых его отец. Дюран, который был, пожалуй, лишь немногим лучше покойного, даже и не спросил ее, как поступить с мертвым телом и где его похоронить. Он просто вырыл яму в мерзлой земле и закопал туда Лебо, даже и не выждав, когда труп остынет окончательно. И об этом Нанетта тоже нисколько не пожалела. Ее муж исчез из ее жизни навсегда. Теперь уж он больше никогда ее не ударит. И Нанетта почувствовала вдруг большое облегчение.

Мики все продолжал лежать на животе в своем заключении. Он не шелохнулся с той самой минуты, как вырвал жизнь из своего мучителя.

Он совсем не думал о том, как его жестоко били, или об опасности смерти, на волосок от которой он находился, когда Лебо заносил над ним дубину; он не чувствовал боли в своих избитых членах, в окровавленной пасти и в выстеганных плетью глазах. Он думал только о Нанетте. Почему она убежала с таким ужасным криком, когда он загрыз ее врага? Разве не этот человек сбил ее с ног и, наверно, избил бы ее до потери сознания, если бы он, Мики, не протянул во всю длину своей цепи и не разодрал бы ему гортань? Почему же она так спешно убежала и до сих пор не возвращается назад?

И он тихо стал скулить.

День уже кончался, и ранние сумерки северной зимней ночи уже начинали обволакивать лес. Неясная в полумраке тень Дюрана появилась у решетки тюрьмы Мики. Он инстинктивно с первого же взгляда возненавидел этого охотника с Барренса, но тем не менее на него не заворчал. Дюран заглянул к нему сквозь прутья решетки. Мики даже не шелохнулся.

– Уф, дьявол!.. – проговорил Дюран и передернул плечами.

И вслед за тем расхохотался. Это был низкий, жуткий, полуспрятавшийся в его черной бороде смех, от которого у Мики забегали мурашки.

Вслед за тем Дюран повернулся к нему спиной и зашагал к Нанетте.

Она вышла к нему навстречу. Ее темные глаза ярко выделялись на мертвенно-бледном лице. Она еще не успела как следует прийти в себя от первого впечатления по поводу трагической смерти Лебо, но тем не менее в них уже светилось возрождение для нее ее прежней девичьей жизни. Она держала в руках ребенка. Охотник посмотрел на нее изумленными глазами. Перед ним стояла уже другая Нанетта, уже совсем не та, какою он видел ее, когда вошел к ней в первый раз с Лебо. Он вдруг почувствовал неловкость. Как он мог оставаться равнодушным в то время, когда в его присутствии так грубо обращался с нею муж? Почему он не может выдержать теперь этого взгляда ее глаз? Почему она не казалась ему раньше такой писаной красавицей? Но он тотчас же и овладел собою и стал излагать перед нею то дело, с которым пришел.

– Теперь эта собака вам будет не нужна, – сказал он. – Я возьму ее с собой!..

Нанетта не ответила. При виде Дюрана у нее перехватило дыхание. Но ему показалось, что она ожидала от него дальнейших объяснений, и тут его сразу осенило вдохновение, и он придумал для нее целую ложь.

– Вам, вероятно, известно, – сказал он, – что как раз на Новый год в Форт-Огоде предполагается турнир между собакой вашего покойного мужа и моей. Ввиду этого ваш супруг нарочно тренировал ее. Но сегодня, когда он показал ее мне, я так и решил, что этот черт непременно передушит всех моих собак, как лисица кроликов. Поэтому мы решили турнира вовсе не устраивать, а просто сторговались, и ваш супруг этого черта предал мне из рук в руки как раз перед вашим приходом и таким образом ваша собака стала моей. Я купил ее и беру с собой.

– Собака не продается, – ответила Нанетта, и огонь в ее глазах разгорелся еще сильнее. – Это собака лично моя и моего ребенка. Теперь поняли, мсье Дюран? Собака не про-да-ется!

– Понял, – с удивлением сказал Дюран.

– И когда вы, мсье, приедете в Форт-Огод, то скажите там нашему агенту, что Жак погиб, и расскажите там, как было дело. Передайте также, чтобы прислали кого-нибудь за мной и за моим ребенком. А до тех пор мы будем оставаться здесь.

– Слушаю, мадам!