Ледяная колыбель

Канте рискнул бросить взгляд на своего друга и прочел в его глазах страх, подтверждающий его собственные опасения.

«Мы не сможем победить…»

И тут всеобщее внимание привлек громкий треск слева. Лошади вставали на дыбы и фыркали, вскидывая бронированные головы. Мимо второй кареты промчался боевой фургон. Прежде чем это произошло, Канте увидел, как Пратик запрыгнул на его крышу со второй кареты. В каждой руке чааен держал по топору. Судя по всему, ему удалось освободить экипаж от груза мертвых лошадей и наконец убрать его с дороги.

Бронированный боевой фургон с грохотом приближался к опрокинутой карете принцессы. Лучники в нем стреляли во все стороны, оттесняя нападавших.

Огромная повозка под стук копыт резко остановилась. Сбоку ее открылась дверца, за которой обнаружилась обитая сталью кабина, упрятанная под открытой боевой палубой.

При виде подкрепления Рами повернулся к опрокинутому экипажу. Аалийя скорчилась где-то глубоко под ним. Несколько ее чааен-привязанных пристроились рядом с ней. Остальные были вроде мертвы, прикрыв Просветленную Розу собственными телами.

На помощь Рами пришел Канте. Он помог уцелевшим чааенам подняться и двинуться с места, в то время как Рами освободил свою сестру от мертвых. Они поспешили к фургону, где солдаты затащили их внутрь.

Канте протянул было руку, чтобы помочь Аалийе подняться в кабину. Она оттолкнула его, глядя куда-то мимо его плеча, как будто он не был достоин даже ее взгляда.

– Не прикасайся ко мне! – буквально выплюнула принцесса по-халендийски, явно все это время умея говорить на его языке.

Канте даже отпрянул.

Рами поморщился и помог сестре забраться в фургон. Пропуская следом Канте, он виновато пожал плечами:

– Она очень напугана.

Принц поймал на себе пристальный взгляд Аалийи, прежде чем та отвернулась. На лице у нее отражался вовсе не страх. Он легко узнал это выражение лица.

«Ненависть…»

Канте вздохнул и полез следом за ней, в меру сил принимая свою судьбу.

И в этот момент возле самого его уха свистнула шальная арбалетная стрела – достаточно близко, чтобы сбрить несколько прядок волос. Он нырнул в сторону и посмотрел туда, откуда стреляли. На улице появилась какая-то новая фигура. Стоящий там мужчина опустил свое оружие и бесстрашно выпрямился во весь рост, открыв солнечному свету свое смуглое лицо. Его сильные черты – твердую челюсть, широкие скулы – можно было бы счесть красивыми, особенно яркие фиалковые глаза, редкие и столь ценимые среди клашанцев. Единственным изъяном был шрам, который тянулся от брови к щеке и пересекал белую краску над левым глазом.

Пристальный взгляд мужчины был устремлен на Канте. Выражение лица его тоже было легко прочесть.

«Опять ненависть…»

Фигура подняла руку и резко опустила ее. По этому сигналу атака закончилась. Свист стрел и щелканье арбалетов смолкли. Противники разбегались во все стороны, растворяясь в тенях. Мужчина, явно главарь, повернулся и не спеша последовал за остальными.

– Давай быстрей! – поторопил Рами, протягивая Канте руку.

Ухватившись за своего друга, тот позволил затащить себя внутрь фургона. Рами подвел его к скамейке. Канте тяжело опустился на нее, измученный во всех смыслах этого слова. Закрыл глаза, представляя себе ту фигуру на улице.

И только тут вспомнил одну деталь. Когда Аалийя оттолкнула его руку, она смотрела мимо плеча Канте – в ту же сторону. Тогда он думал, что она слишком пренебрежительно относится к нему, чтобы счесть его достойным своего взгляда. Но, судя по всему, Аалийя тоже заметила предводителя налетчиков на улице.

Канте покачал головой, слишком ошеломленный, чтобы все это как следует осмыслить. Наверняка он знал лишь одно – представив себе выражения лиц, которыми обменялись Аалийя и мужчина со шрамом, и смирившись с неизбежным.

«Похоже, я делаю то, что у меня получается лучше всего. – Он громко вздохнул. – Наживаю себе еще больше врагов».

Часть III

Кинжалы на ветру

Знайте же! Бренчанье лиры барда способно пробудить воспоминания, всколыхнуть кровь, дать волю слезам. Проникает оно в слушателя мягко и нежно. Но обуздывающий напев – что звучит столь сладко для слуха – преострым клинком вонзается в плоть и кости! Он не обволакивает, он хватает! Сей напев – это крепко стиснутый кулак в черепе, не оставляющий места для мыслей, воли или мечтаний. Лучше воткнуть нож себе в ухо, чем внимать этой песне сирен!

    Взято из проповеди хаприйского священнослужителя Клеа джа Раана III, последователи которого отрезали языки сотням певцов, владеющих обуздывающим напевом; некоторые утверждают, будто он и сам был одарен по этой части, используя свой собственный напев, чтобы склонить непокорных к исполнению своей кровавой воли

Глава 9

Никс сидела, скрестив ноги, в сумраке нижнего трюма «Пустельги». Глаза она держала закрытыми, хотя не то чтобы там было на что смотреть. Ламповое масло на борту летучего корабля ценилось не менее запасов быстропламени. Освещала это обширное и гулкое пространство лишь пара фонарей, один из которых успел реквизировать Джейс.

Ее друг сидел рядом с ней, склонившись над лежащим у него на коленях фолиантом – текстом, добытым им в каюте, которую он делил с алхимиком. Читая, Джейс что-то бормотал себе под нос, что Никс всегда находила умилительным – как будто он о чем-то спорил с давно умершим автором этих строк. Джейс стремился получить дополнительные знания о том, что может ожидать их за пределами Драконьего хребта, но она подозревала, что ему еще и требовалось хоть как-то отвлечься от более непосредственной опасности.

Никс вполне могла это понять.

Мгновение назад из корабельного возвещателя – системы металлических труб и рупоров, протянувшихся по всему кораблю, – до них донеслась весть: меньше чем через колокол они доберутся до гор. Дарант приказал всем членам экипажа занять свои места. Всем остальным следовало сидеть в своих каютах и не высовываться – не столько ради их собственной безопасности, сколько для того, чтобы не путаться у остальных под ногами.

Никс уже заранее решила переждать бурю и переход через горы в трюме. Ей хотелось быть поближе к Баашалийе и Кальдеру, чтобы успокоить эту пару во время грядущей встряски. Джейс уже сообщил об этом ее намерении Грейлину, когда поднимался наверх за своей книгой. Она была удивлена, что вместе с Джейсом не вернулся и рыцарь, чтобы присматривать за ней. Но у Никс уже имелся страж, гораздо сильней любого из мужчин. В нескольких шагах от них стояла Шийя, не двигаясь и даже не дыша. Она вновь превратилась в статую – в фигуру, отлитую из бронзы.

А еще Грейлин наверняка знал, что любая эвакуация с корабля обязательно будет проходить через этот трюм, где он сможет легко забрать ее. Две крошечные спасательные шлюпки «Пустельги», ее миниатюрные версии, были установлены именно здесь, в кормовой части трюма, их надменно вздернутые носы были направлены к откидным дверям, открывающимся прямо в небо. Если «Пустельга» окажется под угрозой, эти две летучие лодочки будут единственным средством покинуть корабль.

Ожидая, Никс тихонько напевала, и напев этот пока что был слышен только ей одной, поскольку представлял собой лишь легкую вибрацию горла и дыхания. В то время как Джейс проводил часть дня, упражняясь в боевых искусствах с Грейлином и Дарантом, Никс оттачивала свой контроль над обуздывающим напевом – даром, который был у нее в крови и передавался из поколения в поколение.

Полгода назад она выяснила, каков его истинный источник.

«Баашалийя – или, верней, его братия».

Затерянные в глубинах времен древние привили миррским летучим мышам повышенную способность к общению, объединению множества разумов в один, формированию обширного холодного интеллекта. Эта способность сохранялась и защищалась благодаря ее распространению по всей колонии, где каждый индивид представлял из себя ядовитую крепость силы.

Подобные Баашалийе были созданы, чтобы стать живыми стражами, призванными следить за Уртом на протяжении тысячелетий, высматривать любые опасности и при необходимости будить Спящих, погребенных по всему миру.

Все еще не открывая глаз, Никс выпустила из себя нити силы. Первым делом они задели Шийю, одну из тех древних Спящих. Сородичи той были неживыми стражами – артефактами, созданными теми древними и наделенными тем же могучим даром обуздывающего напева.

Благодаря этому бесплотному прикосновению Никс Шийя превратилась под ее мысленным взором в пылающий факел. Чудовищность могущества этой женщины представлялась почти непостижимой – и дело было не только в ее физической силе, но и в том источнике энергии, что пульсировал внутри нее. Шийя была живой печью, предназначенной для того, чтобы растопить застывшую смолу пустоты и заставить мир вновь вращаться.

Но вот как это сделать, оставалось неизвестным. Время оказалось куда сильней воли тех древних. Многие Спящие были потеряны, раздавленные лигами льда или сожженные испепеляющей жарой на дальней стороне Урта. Даже библиотека знаний Спящих не сохранилась нетронутой, оставив Шийю могущественной, но растерянной и обескураженной – мощным оружием, но без врага, на которого его можно было бы нацелить.

Никс и всем остальным предстояло заполнить пробелы, сплести этот потрепанный гобелен истории и знаний во что-то цельное и вразумительное. Единственными ключами к разгадке были две изумрудные отметки: одна, упрятанная в самой глубине Студеных Пустошей, и другая на противоположной стороне Урта – в землях, навеки выжженных безжалостным и неугасимым взглядом Отца Сверху. Хотя многие знания были утеряны, Шийя чувствовала, что жизненно важно сначала добраться до того места в Пустошах. Правда, никто, даже сама Шийя, не знал почему.

Без каких-либо других Спящих, способных направить их, ничего не оставалось, кроме как предпринять это опасное путешествие. И все же оставалась крохотная надежда. Шийя обнаружила по крайней мере еще одного Спящего, который вроде был цел, хотя все еще спал крепким сном. Этот артефакт лежал глубоко в недрах Южного Клаша. Другие члены их первоначальной группы – алхимик Фрелль, принц Канте и чааен Пратик – отправились на поиски этого Спящего. Однако, не имея уверенности в их успехе, Никс и ее товарищам пришлось пойти на риск перелета над Пустошами.

«Но что мы там найдем?»

Никс позволила своим прядям обуздывающего напева оторваться от бронзовой фигуры Шийи. Потом напрягла горло, раскидывая их еще шире. По мере того как каждая нить эхом возвращалась к ней – отражаясь от штабелей ящиков, от краев бочек, даже от внутренних изгибов корпуса, – в голове у нее формировалась картина трюма. Обширное пространство простиралось от носа до кормы, упрятанное под суетой верхних палуб. Все еще не открывая глаз, Никс обрела смутное, едва уловимое видение этого пространства во всем его размахе и завершенности.

Это смутное зрелище оказалось таким знакомым, что Никс улыбнулась. С самого своего рождения до недавнего времени это было все, что она могла видеть в своем мире. В младенчестве Никс страдала помутнением поверхности глаз, отчего окружающая обстановка представляла собой лишь набор размытых теней и приглушенных цветовых пятен, и даже сейчас она все еще находила некоторое утешение в этой знакомой темноте. Это было ее прошлое, ее дом – все, что Никс знала до недавнего времени. А потом один из собратьев Баашалийи встал на ее защиту во время нападения, отравив ее при этом своим ядом. Яд рассеял собравшиеся перед глазами тучи, убрал помутнение – недуг, связанный с этими огромными крылатыми зверями, – и в то же время воспламенил ее природный дар.

Как и Шийя, Никс была пробужденной Спящей. Некоторые называли это чудом, приписывая его благословению Матери.

Для Никс это было в равной степени и проклятием. Более яркий мир зачастую бывал невыносим. Дар обуздывающего напева все еще пугал ее. Она едва понимала его, но со временем понемногу научилась нацеливать в нужном направлении.