Бархат

Габриэль обошла комнату, разглядывая каждую картину. Ее поразила непривлекательность мужчин: у всех были узкие лица аскетов – такие же, как и у живущего ныне лорда. Графиня остановилась у изображения Гилберта, шестого лорда Прайда.

– Не похоже, чтобы он был веселым человеком, – заметила она. – Мне бы не хотелось иметь с ним дела. Он выглядит, как живое воплощение принципа «Жалея розги, портишь ребенка».

– А он таким и был, – согласился Натаниэль. – У него была сильная правая рука, и он, не раздумывая, пускал ее в ход… хотя это не причинило мне вреда.

Габриэль в раздумье смотрела на него, спрашивая себя, насколько его слова соответствовали истине. Суровые родители такими же делают и своих детей, из которых, в свою очередь, тоже получаются суровые родители.

– Ты боялся его?

Натаниэль коротко усмехнулся:

– Да, ужасно.

– И ты считаешь, это тебе не повредило?

– Немного здорового страха способствует воспитанию характера, – ответил он, пожимая плечами.

Но что за характер был у него? Габриэль не стала задавать этот вопрос, в который раз напомнив себе, что ей не следует разбираться в тонкостях характера шефа тайных агентов.

– Твои шпионы сообщили тебе, что Наполеон велел Талейрану присоединиться к нему в Варшаве? – спросила она внезапно.

– Да, – подтвердил он.

– А они сказали тебе, что Талейран намеревается уговорить Наполеона поддержать польских патриотов?

Она остановилась у другого портрета, показывая всем видом, что только он занимает ее внимание.

Натаниэль не слышал этого. Мысли наполеоновского министра иностранных дел были для него такой же закрытой книгой, как и для других. Однако вслух он не хотел признаваться в этом. И Габриэль, даже не зная этого, была принята на службу.

– И что? – равнодушно спросил он.

– Ну, я думала, тебе это будет интересно. Талейран уверен, что Наполеона интересуют лишь богатства Польши и ее военные ресурсы. Но если он поддержит патриотов, то сделает нечто конкретное для их независимости.

– Мне, как и всякому, кто следит за поведением Наполеона, это казалось очевидным.

Габриэль нахмурилась. Талейран подготовил для нее несколько подобных сообщений, которые, по его мнению, должны были заинтересовать лорда Прайда. Но если лорд будет так равнодушно реагировать на все ее новости, то ее работа пропадет даром.

– Итак, наверное, так же очевидно, почему Талейран, а не его император, в такой чести у сильной, независимой Польши?

Она все еще рассматривала портрет матери Натаниэля – высокомерной женщины, которая была как раз под стать Гилберту.

Натаниэль смотрел ей в спину. Он обратил внимание, что она держалась очень прямо, развернув плечи, высоко подняв голову. Осанка выдавала в ней решительного человека.

– Я догадываюсь, – молвил он. – Ну, а какова твоя версия? – Она, смеясь, повернулась к нему.

– Это игра не по правилам, сэр. Но я не поддамся. Я намереваюсь выиграть наше пари.

Прайд скептически приподнял брови и иронически произнес:

– Только дураки бывают чересчур самоуверенными.

Габриэль опустила глаза, скрывая закипавший гнев. Он скоро увидит, кто из них дурак.

Потом она простодушно пожала плечами:

– Посмотрим.

Графиня намеренно оставила тему Талейрана и Польши. Подойдя к высокому окну, она увидела газоны парка, спускающиеся к реке.

– Что это за река?

– Река Болье. Впадает в Те-Солент. Если хочешь поплавать под парусами, здесь есть пристань.

Он подошел к ней сзади, взял ее руками за шею и нежно коснулся подбородка. Ему казалось, что ее аромат одурманивает его. Натаниэль зарылся лицом в волосы девушки.

– Я не умею управлять лодкой.

Она наклонила к нему голову, ее голос стал томным, возбуждение волной поднималось в ней.

– Я и не предполагал, что ты чего-нибудь не умеешь.

Большими пальцами ласкал он ей мочки ушей, ладонями – щеки.

– А ты не много обо мне знаешь, – сообщила она ему, ласкаясь о его руки.

Как это получалось, что от малейших его прикосновений она таяла, как масло? Перед силой ее физического желания отступало все – и ее злость на него, и необходимость мести.

Вдруг перед ее внутренним взором промелькнуло лицо Гийома, его страстные черные глаза, большой, улыбчивый рот, острый подбородок. Она вдруг на мгновение почувствовала прикосновения его рук к своему телу – уверенные прикосновения любовника, который проник во все тайные уголки ее души.

И горечь утраты всколыхнулась в ней так же сильно, как и в первые дни, когда его не стало. От боли у нее перехватило дыхание.

Натаниэль ощутил перемену через пальцы, касающиеся теплой, нежной кожи.

– Что случилось? – прошептал он ей в волосы. – Тебе плохо, я чувствую.

– Просто воспоминания, – с усилием ответила она, оттолкнув его руки. Габриэль содрогнулась, не в силах скрыть свое состояние. Она не могла рассказать о своей боли этому человеку. – Думаю, на этом осмотр дома заканчивается, а ты как считаешь?

Натаниэль стоял, нахмурившись. Он почувствовал эту внезапную перемену в ней и не понял, в чем дело. Что случилось? Может, она что-нибудь скрывала?

– Да, я должен идти, – ответил он. – Уже час, как я послал за управляющим. Развлекайся сама. Если захочешь написать письмо, то в секретере ты найдешь бумагу, перо и чернила.

– Спасибо. Но я еще немного побуду здесь.

– Как хочешь. – Он слегка поклонился ей на прощание и ушел.

Габриэль постояла еще некоторое время, глядя в окно, – до тех пор, пока приступ тоски не прошел, и боль не была вновь загнана в дальний уголок ее души, недоступный для вторжения.

Потом она повернулась и быстро спустилась вниз, где задержалась на несколько минут, чтобы получше рассмотреть портрет Элен Прайд. Майлз говорил, что Натаниэль обожал ее. Нетрудно было догадаться почему. Доброта и мягкость сияли в ее глазах. Линии тела были плавными, никаких острых углов, резкости в чертах, которые – Габриэль знала это – были присущи ей самой.