Мой плохой босс

– В нашей фирме действует строгий дресс-код, – педантично напоминаю я, – так что впредь лучше тебе соблюдать его, Ирина Александровна. Если ты не хочешь наказания.

Мое дело – предупредить. Я буду рад, если она вздумает бунтовать. Это будет её согласие на мои воспитательные действия. Хотя, не очень они у меня воспитательные, конечно…

– А мне казалось, что у вас есть мозги, Антон Викторович, – ехидно цедит Хмельницкая, не ведя и бровью на мои формулировки, – мне уже плевать, что там действует в вашей фирме. Что там у нас за нарушение дресс-кода? Штраф? Штрафуйте. Я отработаю две недели и свалю из этого крысятника. На свободу с чистой совестью и все такое.

Я опускаю глаза, разглядывая распечатку, которую Хмельницкая с собой принесла. Не обратил внимания «до» – декольте Ирины отняло у меня весь зрительный резерв.

Надо же, реально заявление об уходе. Сбежать решила, сучка? Ну, да, конечно. Так я тебя и отпустил. Ты мне еще не отработала ничего от твоих косяков передо мной.

Как кстати чашка с кофе на столе стоит.

– Ай, ай, беда какая! Не представляю, что с этим делать, – драматично вздыхаю я, глядя, как кофейное пятно расползается по белой бумаге, – такой неловкий… Проклятие какое-то.

– Это не проклятие, это идиотизм, – сухо произносит Хмельницкая, – я ведь еще раз напишу.

Ой, неправильно ты, Ирочка, меня уговариваешь. Если хочешь от меня чего-то добиться, то тут ртом надо работать целиком, а не только языком. Впрочем, сейчас я тебе это подсказывать не буду. Всему свое время.

– Боюсь, моя неловкость только усугубится, – я пожимаю плечами. Это достаточно красноречиво очерчивает мои намерения. Я могу даже поизобретать методы уничтожения этих её бумажек. Интересно, сколько способов найду, когда она уже поймет, что никуда я ей уйти не позволю?

Ирина смотрит на меня пристально, а потом разворачивается и шагает к двери. И это все? Так просто было её уделать?

– Я тебя не отпускал, Ирина Александровна, – хладнокровно замечаю я, – у меня имеется ряд вопросов. Или что, ты хочешь увольнения по статье «неподчинение внутреннему регламенту»?

Она не хочет. Иначе бы просто не вышла сегодня на работу.

И это верное предположение – госпожа главная бухгалтерша останавливается у двери, разворачивается ко мне, сверлит меня взглядом с кипучей ненавистью.

И все же – не уходит. Молодец, хорошая девочка. Еще чуть-чуть и заслужишь свой леденец.

– Присаживайся, Ирина Александровна, – ухмыляюсь я, – а то еще в обморок шлепнешься от избытка чувств.

Ирина презрительно кривит губы, шагает к моему столу и спокойно опускается в одно из кресел, а потом… Потом отодвигается от стола и закидывает на него ноги.

На мой стол!

Феерическая наглость. Запишем это в список косяков, подлежащих отработке.

– Я вас слушаю, Антон Викторович, – цедит Хмельницкая, глядя на меня ехидными глазами.

– Не туда ты села, Ирина Александровна, – тяну я, откидываясь на спинку кресла.

– А куда надо? – Хмельницкая фыркает. – Расскажите, Антон Викторович, я такая недогадливая.

– А куда хочешь, – я пожимаю плечами, – можешь на стол мой сесть. А можешь под столом устроиться. Тебе ведь на коленях стоять больше нравится? Думаю, я знаю одно очень хорошее применение твоему длинному языку.

Ирина качает головой. Что-то такое проскальзывает в её лице удивленное, но тут же исчезает.

– Антошенька, есть такая штука – харассмент называется, – презрительно откликается Хмельницкая, – говорят, за него даже сажают. Самых уникальных мудаков. Ну, ты одного такого по утрам в зеркале видишь, когда галстук завязываешь. Так что ты бы поосторожнее рот открывал со своими подкатами.

Это у нас очень взаимное пожелание, на самом деле. Я уже очень хочу использовать кляп по прямому назначению, до того меня достал этот её длинный язык.

А какая была корректная, вежливая сотрудница… И когда она успела скончаться? И куда мне отнести корзинку гвоздик на поминки?

– Харассмент – это когда не по согласию, – ухмыляюсь я, – а тебе ведь понравится, Ирина Александровна. Мне тоже, я думаю. Тем более, у тебя такие необычные увлечения…

Ну, а что? Пора уже корову за вымя прихватывать!

– О чем вы, Антон Викторович, – безмятежно улыбается Хмельницкая.

Она что, от рождения блондинка? А я думал – ценой регулярных походов к парикмахеру.

– Ну, видимо, об этом, – я перебрасываю кляп из ладони в ладонь, привлекая к нему внимание, – и о прочих милых прибамбасах из багажника твоей машины.

– Каких прибамбасах? – Хмельницкая хлопает глазками. – А что это, Антон Викторович? Я эту штуку впервые вижу. Расскажете?

– Ну, не прикидывайся, Ирина, – я качаю головой, – у меня даже фотографии имеются, с видом на багажник твоей машины. И на сумку черную в нем, и на все твои кляпы-корсеты, вокруг неё.

Ну, конечно, вряд ли все. Но вид все равно прекрасный.

– Ах, сумку, – эта коза даже не пытается врать достоверно, и откровенно кривляется, – так это не моя сумка, Антон Викторович, я её подруге отвезти должна была. Понятия не имею, что там. А что? Ах, вы заглядывали? И эту штуку унесли? Вас папа не учил, что чужое брать нехорошо?

Мой папа меня учил, что в этой жизни нельзя упускать ни единой возможности. Но это все музыка сфер и сейчас не важно. Хотя, эту возможность я однозначно не упущу.

– А тебя мама не учила всегда говорить правду, Ирочка? – елейно уточняю я. – Это ведь твой кляп. И сумка – твоя.

Ирина щурится, склоняя голову набок.

Мне не нравится выражение на её лице. Она слишком безмятежна для человека, загнанного в угол откровенным компроматом. Она же понимает, что её даже в нашей конторе сожрут, если вот эта правда всплывет. Бабы затравят «проституткой», мужики же… Вот о реакции мужиков мне лучше не думать. В глазах тут же начинает темнеть.

Но ведь очевидно, что после этого никакого авторитета у Хмельницкой не будет?

– Допустим, кляп – мой, – спокойно произносит Хмельницкая, убирая ноги со стола и выпрямляя спину, – и сумка моя. И что из этого Антон? Что ты с этим сделаешь? Будешь меня шантажировать?

И смотрит на меня высокомерно улыбаясь, постукивая пальцами по столешнице.

– Если ты вынудишь… – хмуро откликаюсь я.

– Будем считать, что уже вынудила, – Хмельницкая подпирает голову рукой, смотрит на меня с выжидающим интересом, – давай, начинай, я тебя слушаю.

Как-то иначе я представлял этот разговор. Совсем иначе… И когда она успела настолько поменять расстановку сил? Почему снова есть странное ощущение, что я в каком-то проигрыше?

– Ну, что, мне тебе даже текст подсказывать? – Хмельницкая насмешливо щурится. – Ты бы хоть порепетировал для начала, условия бы хоть сформулировал. А то мне так хочется тебя в задницу послать – мочи нет. А ты повода дать не можешь.

– Ты хочешь, чтобы о твоих увлечениях все узнали? – жестко уточняю я. – Вот это будет история, что наш главный бухгалтер любит кошечку изображать и гулять на поводке. Или кого ты там предпочитаешь? Лошадку? Хвост тебе в задницу тоже вставляют?

Ирина прикрывает глаза, вот только это ни разу не знак проявленной слабины, почему-то. Когда она открывает глаза – на её лице все то же ехидное выражение.

– Знаешь, видела я в этой жизни немало идиотов, – нежно произносит она, – но ты – настоящий чемпион, Верещагин.