– А что такого странного в том, чтобы позвонить издателям и сообщить, что рукопись не сгорела? – не унимался Дон.
– Это еще не самое странное, Дон, – простонала Эллисон. – Он позвонил полдесятого, когда в офисе не было никого. То есть он, видимо, решил, что в «Литтл Браун» должны знать, что в маленьком городке в Нью-Гемпшире случился пожар…
– А знаешь что? – И без того сиплый голос Дона от выпитого охрип еще сильнее. – Я думаю, это все чушь собачья. Не пишет Сэлинджер никакой новый роман. Зачем это ему? Он же миллионер десятикратный, разве нет? Твоя подруга все выдумала.
– О господи, Дон! – воскликнула Эллисон; ее темные глаза были совсем пьяными, щеки раскраснелись. – Зачем ей это выдумывать? И как можно такое выдумать? В доме Сэлинджера был пожар, все об этом знают. Даже мама моя об этом рассказывала. В газетах писали. Я сама об этом читала. И моя подруга.
– Вот именно, – с улыбкой произнес Дон.
– Я тоже что-то такое читал. – Марк откинул со лба непослушную прядь волос. – Кажется… Сейчас вспомню… Наверно, в «Таймс»? Он говорил, что пишет книги, но не хочет публиковаться. И пишет для себя. А публиковаться ему уже ни к чему.
Снова повисла тишина. Лицо Дона посерьезнело. Он взглянул на меня и улыбнулся. Я знала, что это совпадает с его собственными взглядами на писательство.
– Писатель – тот, кто пишет, – сказал он, глядя на меня. – Кто встает по утрам и пишет, тот писатель. Не издатель делает тебя писателем. Издательский бизнес – всего лишь бизнес.
– Эй! – раздался голос в прихожей.
Мы обернулись и увидели Ли; она стояла там одна в своем старом халате, атласном, потрепанном, коричнево-голубом. Она по-прежнему была накрашена, но двигалась, точно в замедленной съемке.
– Что тут происходит? – спросила она; язык у нее заплетался.
Она пьяна, подумала я с неожиданной ясностью. Я видела Ли такой много раз, но мне никогда не приходило в голову, что ее состояние может объясняться такой простой причиной. Я думала, она просто устала. Вот я, например, очень устала. И проголодалась. Хотя я выпила всего полкружки пива, а то и меньше, у меня вдруг закружилась голова. Неудержимо захотелось прилечь.
– Я сейчас, – сказала я и осторожно поднялась.
Прошла по коридору мимо комнаты с брошенными скомканными платьями и открыла дверь в ванную, где обнаружила Панкаджа, сидевшего на унитазе.
– Ох, прости! Прости, – воскликнула я.
Панкадж как-то странно на меня посмотрел, безжизненно, и тут я увидела его руку, перехваченную резиновым жгутом, какой используют в больницах, а из сгиба локтя торчала иголка. Его лицо выражало одновременно боль и ее отсутствие.
– О! – снова глупо воскликнула я.
Мы смотрели друг на друга, и пустая отстраненность на лице мужчины сменилась печалью, затем гневом, а потом я ушла, и не на кухню, где за столом сидели Дон, Ли и остальные, а в комнату Дона. Там я тяжело опустилась на его кровать, точнее, футон без каркаса, легла и уставилась в потолок.
Когда Дон зашел посмотреть, как я, я повернулась к нему лицом:
– Ладно, – проговорила я, – давай переедем.
* * *
На следующее утро ближе к полудню я тихонько постучалась в открытую дверь кабинета начальницы и протянула допечатанные письма. С утра она снова прошла мимо меня, не поздоровавшись, и даже ничего не сказала про письма, что я отдала ей накануне. Они лежали на ее столе аккуратной стопочкой и ждали ее подписи.
– Присядь, – велела она.
Я села. Она достала из ящика стола пачку сигарет и принялась медленно снимать целлофан.
– Знаешь, некоторые, – начальница бросила на меня многозначительный взгляд, словно я была в числе этих «некоторых», – устраиваются на эту работу, надеясь когда-нибудь встретиться с Джерри. Или даже, – она улыбнулась, – подружиться с ним. Они думают, он каждый день сюда звонит. – Начальница внимательно смотрела на меня поверх очков. – Но он не позвонит, не надейся. А если позвонит, Пэм переведет звонок на меня. Если же меня не окажется на месте и случайно звонок переведут на тебя, не разговаривай с ним. Он звонит не для того, чтобы с тобой поболтать. Ясно?
Я кивнула.
– Не хочу, чтобы ты воображала, будто каждый день станешь разговаривать с Джерри или, чего доброго, – она рассмеялась, – пойдешь с ним на обед или что-то в этом роде. Некоторые ассистентки даже придумывали поводы, чтобы ему позвонить, естественно, ничего не сказав об этом мне. Этого нельзя делать ни в коем случае. Наша работа – не беспокоить его. Мы заботимся о его делах, чтобы ему не приходилось делать это самостоятельно. Ясно?
– Да.
– Поэтому никогда не надо ему звонить. Если возникнет ситуация, которая, как тебе кажется, потребует его внимания – хотя я даже представить не могу, что это может быть, – ты должна сказать мне, а я уж решу, говорить ему или нет. Но напрямую ему не звони никогда. И не пиши. Если он сам позвонит, надо сказать: «Да, Джерри, я передам начальнице». Ясно?
Я кивнула, сдерживая улыбку. Мне бы в голову не пришло болтать с Джеромом Сэлинджером по телефону без повода, не говоря уж о том, чтобы самой ему звонить.
Начальница очень серьезно посмотрела на меня и рассмеялась своим странным низким смешком:
– И читать твои рассказы он не будет. И ему неинтересны твои восторги по поводу «Над пропастью во ржи».
– Я не пишу рассказы, – ответила я и почти не соврала. Я писала рассказы, но ни один не дописала.
– Вот и хорошо, – кивнула начальница. – Писатели – худшие ассистенты.
Я все сделала неправильно. Два дня печатала, напечатала целую гору писем. И везде неправильно отмерила поля, ошиблась в именах собственных – в общем, наделала кучу ошибок. Не было ни одного письма, которое не пришлось бы перепечатывать.
– Будь внимательнее, ладно? – сказала начальница, и я улыбнулась, сглатывая слезы.
Сделав упор на качество, а не на скорость, я начала заново и проверяла каждую строчку, а телефон в кабинете начальницы звонил беспрестанно. «С Новым годом! – повторяла она в десятый, в сотый раз. – Как прошли каникулы?» Эти односторонние беседы отвлекали меня больше, чем если бы за стеной разговаривали двое людей. Я мысленно отвечала на вопросы своей начальницы и угадывала, что могли ответить ей люди на том конце провода. Кое-что стало проясняться. Так, начальница часто упоминала некоего Дэниела, который, кажется, перенес болезнь, и довольно серьезную, но после лечения пошел на поправку. Может, Дэниел – ее муж? Или брат? Чуть реже всплывало имя Хелен; о ней говорили менее подробно. Я так и не поняла, кем она может приходиться начальнице. Как бы то ни было, ее слова начали просачиваться в мои письма. «Спасибо, что прислали подписанный сэндвич», – напечатала я. «Мы свяжемся с вами через две недели и обсудим детали обивки». Снова и снова мне приходилось рвать полузаконченное письмо и начинать заново. «Закрой дверь, пожалуйста», – мысленно умоляла я начальницу. «Хватит звонить!» – просила я телефон. Но тот упрямо зазвонил снова.
– Джерри! – крикнула начальница. Почему она кричала? Я заметила, что в течение дня громкость ее голоса повышалась. «Хватит кричать», – подумала я. – Джерри, я так рада тебя слышать. Как дела?
В этот момент мое желание сбылось: начальница встала и закрыла дверь.
Бум! Дверь кабинета распахнулась, раздался крик.
– Хью! – позвала начальница, появившись на пороге с сигаретой, живописно зажатой между пальцев. – Хью! Хью! – Она подошла к двери его кабинета; кажется, я никогда не видела, чтобы она передвигалась так быстро. – Где он? – пробормотала она.
Я ничего не ответила, хотя точно знала, что он у себя.
– Секундочку, – спокойно откликнулся Хью из-за двери.
– У меня нет секундочки, – отрезала начальница, кажется, стыдясь собственной несносности. – Хью, Бога ради!
– Ладно, иду. – Он появился на пороге. – Ты что-то хотела?
– Ах, Хью! – Начальница не удержалась и рассмеялась. – Джерри звонил.
– Джерри звонил? – Всякое желание шутить тут же у Хью отпало. Как будто начальница сообщила ему, что в коридоре его ждет офицер с документами о досрочном освобождении.
– Да, – женщина удовлетворенно кивнула. – Он хочет, чтобы ему прислали отчет по роялти… – она сверилась с бумажкой, которую держала в руках, – за «Девять рассказов» и «Выше стропила, плотники». С 1979 по 1988 год.
– Ладно. – Хью переминался с ноги на ногу. – В мягких обложках или в твердых?
Начальница нетерпеливо покачала головой: