Путешествие к вратам мудрости

– Сын Манрава, – сказала она, входя в дом; ее появление застало меня врасплох, но я успел сбросить удавку на пол себе под ноги. – Ты не работаешь сегодня? Заказы иссякли?

– То время, когда я шил сандалии, осталось позади, жена Ах-Пу, – ответил я, – да пребудет память о нем в вечном сиянии славы.

Тирезия хмыкнула насмешливо и сказала:

– Женщины расстроятся, услыхав о закрытии мастерской. – Моя гостья уселась на деревянной скамье, тянувшейся вдоль стены. – Ты ведь знаешь, как они ценили твои изделия, эти тщеславные создания. Женщины используют твое мастерство в ущерб своим мужьям.

Я пожал плечами. Пресловутым тщеславием заражалось все больше наших людей, чему моя работа лишь способствовала.

– Твоя жена потеряна для тебя в этом мире, – продолжила Тирезия, – и ты решил, что тебе незачем больше жить. Я права? – Я не сводил с нее глаз, но не отозвался ни единым словом. – Я пришла сюда, потому что мне приснилось, будто ты умолил Иш-Таб выдернуть тебя из этого мира и перенести на небеса.

– А если и так? – спросил я, впечатленный ее пророческим даром, но отнюдь не собираясь позволить ей свернуть меня с избранного мною пути. В конце концов, среди нашего народа самоубийство через повешение считалось весьма достойным деянием, а не позором.

– Латра была доброй женщиной. – Грусть слышалась в голосе Тирезии. – Она приносила мне еду с рынка, когда я недомогала, и втирала шелковистую мазь в мои руки и ступни. Она не заслужила, чтобы великое землетрясение отняло ее у нас. Но других тоже отняли. Многих других. И теперь их любимые учатся жить с этими утратами.

Я кивнул. Верно, не один я скорблю, но меня это нисколько не утешало.

– Что ж, готовь мне петлю, сын Манрава, – вздохнула Тирезия, и я с удивлением покосился на нее.

– Не понимаю, – сказал я.

– Мой внук тоже погиб в великое землетрясение. Ты не знал?

Я покачал головой.

– Так что готовь еще одну петлю, – повторила она. – Я вознесусь на небеса вместе с тобой. Я прожила долгую жизнь. Наверное, пора взглянуть, что за чудеса поджидают меня в следующей жизни.

– Этого я не могу сделать, – я опять помотал головой, – не помощник я вам в этом деле, Тирезия, жена Ах-Пу.

– И почему же?

– Вы стары, – объяснил я. – Ваше время почти закончилось. Боги сами позовут вас, и довольно скоро. Вам не нужно идти моим путем. Вам будет чересчур больно.

– Несколько мгновений, не дольше, – ответила Тирезия. – Зато потом снизойдет умиротворение. Разве не этого мы все ищем? Не умиротворения?

Подняв веревку с пола, я теребил ее то с одного конца, то с другого.

– Я прошу только тишины. – Слова застревали в горле, потому что я глотал слезы. – Больше мне ничего не нужно. В моей голове лишь одна Латра, разве что во сне я не думаю о ней. Но стоит проснуться, и я могу думать только о том времени, когда мы были вместе, и о том, что отныне общих воспоминаний у нас никогда не появится. Боги ограбили меня.

– И почему же они так поступили, сын Манрава?

– Не знаю.

– Знаешь. Спроси себя.

– Не знаю, – глядя в сторону, упорствовал я.

– Жизнь за жизнь, – сказала Тирезия.

Холодок пробежал по моей спине. Что ей известно о преступлениях, запятнавших мою совесть, пусть они и были справедливым возмездием? Никто, кроме моей сестры, не был в это посвящен. Даже моя жена.

Подавшись вперед, Тирезия взяла мою руку в свою. Кожа у нее была холодная, плоть тонким слоем обтягивала костлявые пальцы.

– Ты не должен сдаваться. – Голос ее звучал решительно и строго. – Впереди у тебя еще много жизней, сын Манрава. Я вижу их все. Настанет день, когда ты заживешь среди звезд.

– Единственное место, где я буду жить, – мир иной, – ответил я, помогая Тирезии подняться и провожая ее до двери. Мне отчаянно хотелось избавиться от нее.

Вздохнув, она погладила меня по щеке ладонью, плоской, без выпуклостей и впадин. Сейчас бы закрыть глаза и уснуть, мелькнуло у меня в голове, но Тирезия уже вышла за порог и, опустив голову, зашагала по дороге. Я оглядел свою мастерскую, посмотрел вверх на крышу, достаточно крепкую, чтобы выдержать вес падающего тела. Выбрал подходящее местечко, взял гвоздь, крюк и взобрался по лесенке, чтобы вбить их в деревянный настил.

Убедившись в надежности крюка, точно под ним я поставил табурет, ступил на него и сунул голову в петлю. Закрыл глаза, медленно вдохнул и прошептал имя моей жены.

Венгрия

453 г. от Р. Х.

Яснял платье с крюка и аккуратно надел его на деревянный манекен, стоявший посреди мастерской. Трудно было не гордиться моим самым изысканным творением на сегодняшний день. Для платья я взял четыре наипрекраснейшие материи – шелк, атлас, камку и лампас[46 - Камка – тонкая, обычно шелковая ткань с двусторонним узором. Лампас – предшественница парчи.] – и простегал их золотыми нитями с вкраплениями серебряных, добиваясь искристого блеска. Подол был усыпан драгоценными камнями, расположенными так, чтобы в каждом отражалось пламя свечей, а сочетание цветов, которое я выбрал, – кроваво-красный подол в противовес девственно белым рукавам – был доселе невиданным, если не сногсшибательным. Отступив на шаг, я пристально вглядывался в мое творение, испытывая наиболее человеческое из всех чувств – тщеславие. Определенно, я был самым искусным портным из тех, с кем гунны[47 - К середине V в. племенной союз пришедших из Центральной Азии гуннов (хунну) держал в страхе всю Европу, включая Рим, который был вынужден уступить им свою провинцию Паннонию. Однако после смерти правителя Аттилы империя гуннов ослабла и в VII в. распалась. В Паннонии обосновались венгры – как оказалось, навсегда. Возможно, поэтому в европейских языках названия Венгрии начинаются со слога «хун» и его производного «вен», притом что сами венгры именуют себя мадьярами.] когда-либо имели дело.

Из сладостного нарциссизма меня выдернул скрип открываемой двери, я обернулся – моя сестра Абрила вошла в мастерскую. Правила этикета требовали, чтобы я склонился в низком поклоне, учитывая ее нынешний высочайший титул, но Абрила, закатив глаза, подставила ладонь под мой подбородок и выпрямила меня во весь мой немалый рост.

– Больше никогда так не делай, брат, – сказала она. – Мне становится не по себе.

– А если кто-нибудь из солдат твоего жениха и вот-вот супруга увидит, что я не оказываю тебе почести, положенные будущей королеве, и вспорет мне живот крест-накрест, а внутренности выкинет в окно? Тогда мне станет очень не по себе.

– И все же, – Абрила едва заметно улыбнулась, вообразив меня с распоротым брюхом, – некоторая кровожадность была свойственна ее натуре, – меня бесит то, как все вокруг изменили отношение ко мне, стоило этому борову потребовать моей руки. А ведь я даже не заикалась о свадьбе.

О чем, о чем, но об этом мне не хотелось с ней разговаривать. Ранее сестра намекнула, что я мог бы помочь ей избежать столь ненавистного ей брака; у нее явно было что-то на уме, и я встревожился и с тех пор притворялся, будто запамятовал, о чем тогда шла речь.

– Но, должна заметить, ты превзошел сам себя. – Абрила погладила ткань платья, которое ей предстояло надеть сегодняшним вечером. – По-моему, я в жизни не видала ничего красивее. Люби я на самом деле моего суженого, я была бы в совершенном восторге от такого наряда.

– Ты недовольна, я вижу, – сказал я, усаживаясь на пол напротив сестры. – Невеста накануне свадьбы обычно испытывает совсем другие чувства. Но кто знает, а вдруг все сложится не так уж плохо. В конце концов, Аттила – величайший воин в мире, второй такой после Александра. А значит, имя его жены тоже станет легендарным.

– Думаешь, для меня это что-то значит? – Абрила встала и принялась бродить по мастерской. Подобрав кусок крепкой веревки из пеньки, которой я запирал дверь на ночь, сестра обеими руками резко дернула узел, словно пыталась задушить кого-то. Затем, бросив веревку рядом с острыми серебряными ножницами, она начала одно за другим снимать с крюков платья и прикладывать их к себе, прежде чем вернуть на место. Некоторые наряды были заказаны женами генералов Аттилы, и ближе к вечеру их должны были забрать. Другие предназначались покупательницам, что захаживали в мою мастерскую всякий раз, когда она была открыта. Но с момента объявления о свадьбе я был бесконечно занят, ибо за наряды женщины сражаются друг с другом с не меньшим пылом, чем мужчины с врагом на поле боя. Я мечтал о затишье и отдыхе, а такая возможность появится у меня, лишь когда Аттила с Абрилой станут наконец единым целым.

– Многие сочли бы столь вековечную славу огромным преимуществом, – осторожно вставил я.

– Но я предпочитаю существовать в этом мире, – процедила сестра. – А не в следующем.

Я обернулся на дверь. Сестра закрыла ее, войдя, и мы были одни, и я осмелился поговорить с ней начистоту.

– Если ты действительно так несчастна, – начал я, сознавая, сколь наивно прозвучат мои слова, – почему бы тебе не сказать Аттиле, что ты передумала?

– Передумала? – горько усмехнулась она. – Тебя послушать – покажется, будто у меня есть выбор. Он наметил взять меня в жены до того, как отправился в свой последний поход, прислав нашему отцу приказ подготовить все к свадьбе. Впрочем ты и сам знаешь. А моего согласия никто и не подумал спросить. И давай не будем притворяться, что все происходило как-то иначе.

– Женщину редко спрашивают, что она думает о женихе, – напомнил я. – Так уж заведено.

– Латиро спросили, – возразила сестра, но, увидев мое искаженное болью лицо, она взяла мою руку в свою и крепко сжала. – Прости, брат. Это было жестоко с моей стороны.

Рана, нанесенная мне гибелью жены, начала затягиваться, но я часто вспоминал тот вечер, когда, сунув шею в петлю, я собирался покончить с собой, но в последний миг подал назад – то ли испугавшись неминуемого конца, то ли понадеявшись, что мне еще есть для чего жить в этом мире. С тех пор я научился жить с моей печалью, хотя иногда рубцы на шее жгут мне кожу.