Рай и ад. Великая сага. Книга 3

В двух кварталах справа от них, за специальными ограждениями, толпились люди, другие высовывались из окон домов, сидели на крышах и ветках деревьев. Напротив зрительской трибуны стоял крытый павильон для команды президента Джонсона, где среди прочих должны были появиться генералы Грант и Шеридан, а также наниматель Стэнли Хазарда военный министр Стэнтон. На фасаде павильона, под крышей, украшенной гирляндами из цветов и вечнозеленых веток, висели плакаты с названиями побед северян: АТЛАНТА и ЭНТИТЕМ, ГЕТТИСБЕРГ и СПОТСИЛЬВЕЙНИ и все остальные.

Без четверти девять президент все еще не прибыл. Новый хозяин Белого дома в эти дни был героем множества слухов и сплетен. Все только и говорили о том, что он начисто лишен чувства такта, что он много пьет и что у него низкое происхождение. Последнее, впрочем, было чистейшей правдой.

Отец будущего президента служил конюхом при гостинице, а после швейцаром в банке в Северной Каролине. Сам же Джонсон – сначала портной, потом сенатор – был самоучкой, однако не обладал способностями, которые помогли Линкольну обратить его крестьянское происхождение к личной выгоде. Джордж встречался с Джонсоном. Президент показался ему резким, самоуверенным человеком с почти религиозным благоговением перед Конституцией. Одно это уже вызывало его разногласия с радикальными республиканцами, которые хотели расширить толкование основного закона, чтобы он соответствовал их взглядам на общество.

Джордж соглашался со многими требованиями радикалов, включая равные права, а также право избирать и быть избранным для мужчин обеих рас. Однако часто он находил идеи и тактику радикалов отвратительными. Многие из них не скрывали, что хотят использовать голоса чернокожих избирателей для того, чтобы их партия стала лидирующей и традиционное превосходство демократов в стране наконец закончилось. Кроме того, радикалы постоянно проявляли враждебность по отношению к побежденной стороне и вообще ко всем, кого они считали своими идеологическими противниками.

Президент и радикалы находились в состоянии все усиливавшейся борьбы за контроль над восстановлением Союза. Это противостояние не было чем-то новым. В 1862 году Линкольн уже предлагал свой «луизианский план», согласно которому любой отделившийся штат получал право заново войти в Союз и создать просоюзное правительство, если присягу на верность принесут десять процентов его избирателей от общего числа принимавших участие в выборах 1860 года.

В июле 1864 года радикальные республиканцы предложили законопроект, написанный сенатором от Огайо Беном Уэйдом и представителем Мэриленда Генри Дэвисом. Этот закон предлагал более жесткий план реконструкции, включавший военное управление в побежденной Конфедерации. Контроль за реконструкцией возлагался на конгресс. В начале 1865 года штат Теннесси выполнил все условия плана Линкольна и сформировал новое правительство во главе с юнионистом Браунлоу, однако конгресс отказался принять в свой состав его представителей.

Эндрю Джонсон обвинил Джефферсона Дэвиса в том, что именно его поведение подтолкнуло преступников к совершению убийства в театре Форда. Сам он очень резко высказывался в отношении Юга, но в то же время настаивал на том, что будет следовать умеренной программе Линкольна. Не так давно Джордж услышал, что президент хочет реализовать эту программу с помощью ряда указов уже в течение лета и осени. Поскольку конгресс приостановил свою работу до конца года, а внеочередное заседание Джонсон созывать явно не собирался, планы радикалов могли быть сорваны.

Теперь, судя по всему, следовало ждать ответных мер от радикалов. Одной из целей приезда Джорджа в Вашингтон было встретиться с влиятельным политиком из Пенсильвании, чтобы изложить ему свой взгляд на сложившуюся ситуацию. Он считал, что имеет на это право благодаря внушительным суммам, которые он ежегодно жертвовал этой партии. Возможно, от разговора даже будет польза.

– Папа, там тетя Изабель! – воскликнула за его спиной Патриция.

Джордж увидел, что жена Стэнли машет им с президентской трибуны.

– Она хочет убедиться, что мы ее заметили, – поморщился он и помахал в ответ.

Бретт улыбнулась. Констанция легонько похлопала его по руке:

– Да ладно тебе, Джордж, не язви. Ты же сам не захотел бы поменяться со Стэнли местами.

Пожав плечами, Джордж снова стал рассматривать толпу на их стороне улицы, пытаясь увидеть того конгрессмена из своего штата, с которым хотел поговорить. Констанция тем временем сунула руку в ридикюль и достала оттуда карамельку. Ее ярко-рыжие кудрявые волосы, выбиваясь из-под модной соломенной шляпки, сверкали на солнце. Она по-прежнему не утратила своей миловидной ирландской бледности, хотя и поправилась на тридцать фунтов с тех пор, как вышла замуж, еще после окончания Мексиканской войны. Джордж уверял, что ее полнота его ничуть не смущает, а, напротив, говорит лишь о жизненном благополучии.

Ровно в девять за Капитолием выстрелила пушка. Через несколько минут вдали послышались звуки духового оркестра, игравшего «When Johnny Comes Marching Home», а потом – радостные крики пока невидимых участников парада. Наконец первые марширующие обогнули здание министерства финансов, и все зрители встрепенулись, хлопая в ладоши и крича «ура!».

Во главе парада ехал генерал Джордж Мид, который под гром оваций приближался к президентскому павильону. Мальчишки, облепившие соседние деревья, так размахивали руками и тянулись вперед, что едва не падали с веток. Мид торжественно отсалютовал первым лицам страны саблей – ни Грант, ни Джонсон еще не появились, – потом спрыгнул с коня, передал поводья какому-то капралу и тоже занял место на трибуне.

Женщины восторженно кричали, многие мужчины не скрывали слез, девочки из школьного хора пели и бросали на дорогу букетики цветов. Над алебастровым куполом Капитолия вспыхнуло белое солнце, когда на улице показался Третий дивизион генерала Уэсли Меррита. Его непосредственный командир, Малыш Фил Шеридан, уже направлялся к месту своей новой службы на берегах Мексиканского залива. При появлении Третьего дивизиона даже Уильям, который до этого наблюдал почти за всем происходящим с юношеским высокомерием, подпрыгнул на месте и восхищенно засвистел.

Бравые кавалеристы Шеридана, со сверкающими на солнце саблями, ехали по улице стройными колоннами, по шестнадцать всадников в ряд. Аккуратно подстриженные, как будто только что от цирюльника, они казались бодрыми и свежими, на их лицах почти не было следов усталости от тяжелых боев. У многих в дула карабинов были воткнуты маленькие букетики фиалок.

Каждый ряд салютовал президенту, наконец-то появившемуся на трибуне вместе с генералом Грантом; вид у Джонсона был слегка виноватый. Джордж услышал, как какая-то женщина за его спиной предположила, а не пьян ли уже президент с самого утра.

В воздух вздымались облака пыли. Запах конского пота становился все сильнее. Потом Джордж услышал, как на Пятнадцатой улице скандируют:

– Кастер! Кастер! Кастер!

И вот он выехал на авеню на своем великолепном гнедом жеребце Дон Жуане – кудрявые светлые с рыжеватым отливом волосы до плеч, раскрасневшееся лицо, алый шейный платок, золотые шпоры, широкополая шляпа, которую он специально снял, чтобы толпа узнала его. Мальчик-Генерал – так его называли. Мало кому из офицеров Союза удалось привлечь такое внимание публики и прессы. Джордж Армстронг Кастер окончил Вест-Пойнт последним в своем выпуске, но уже в двадцать три года стал бригадным генералом, а в двадцать четыре – генерал-майором. Под ним застрелили двенадцать лошадей. Он был бесстрашен или безрассуден – смотря как к этому относиться. Говорили, что Кастер подумывает стать президентом, если Улисс Грант выставит свою кандидатуру на следующих выборах. Что ж, если это желание останется и если знаменитая удача его не покинет, а народ не забудет своего кумира, возможно, он и добьется того, чего хочет.

Мальчик-Генерал вел своих кавалеристов с красными шарфами под веселую ирландскую мелодию «Garry Owen», которую играл полковой оркестр. Хор девочек-школьниц подхватил песню. На мостовую снова посыпались цветы. Перед президентской трибуной Кастер резко вытянул руку и поймал один букетик. Это неожиданное движение испугало гнедого, и тот метнулся в сторону.

Джордж успел заметить, как исказилось бешенством лицо Кастера, когда Дон Жуан повернул к Семнадцатой улице. После того как генерал совладал с конем, он уже не мог вернуться обратно в огромной толпе людей и лошадей, чтобы приветствовать Джонсона, поэтому в ярости поехал дальше.

Да, этим утром удача отвернулась от Кастера, подумал Джордж, раскуривая сигару. Дорога честолюбия не всегда гладкая. Слава Богу, сам он не рвался к высоким постам!

Судя по отпечатанной программе парада, прохождение инженерных частей ожидалось не очень скоро, и Джордж решил за это время еще раз попробовать разыскать политика, которого не смог найти в толпе.

На этот раз попытка оказалось более удачной – он нашел конгрессмена разглагольствующим под деревьями за зрительской трибуной. Таддеус Стивенс, республиканец из Ланкастера и, возможно, главный радикал, и в свои семьдесят по-прежнему не утратил былой ауры грубоватой притягательной силы, которая от него исходила. Ни изуродованная ступня, ни жуткий парик, совершенно не похожий на настоящие волосы, не уменьшали этого впечатления. Он не носил ни бороды, ни усов, не пряча за ними суровые черты лица.

Когда Стивенс закончил разговор и двое внимавших ему обожателей, коснувшись полей шляп, отошли в сторону, Джордж шагнул вперед, протягивая руку:

– Здравствуйте, Тад.

– Джордж! Рад вас видеть. Слышал, вы сняли мундир.

– И вернулся в Лихай-Стейшн заниматься заводом. Есть минутка? Мне бы хотелось поговорить с вами как республиканец с республиканцем.

– Конечно, – кивнул Стивенс.

Его темно-голубые глаза словно прикрылись шторкой. Джордж уже видел такой взгляд у некоторых политиков, когда их что-то настораживало.

– Я просто хотел высказаться в защиту программы мистера Джонсона.

Стивенс поджал губы:

– Понимаю причины вашей озабоченности. У вас ведь друзья в Каролине.

Да уж, этот человек умел обезоружить любого своей прямотой. Джорджу хотелось в этот момент быть дюймов на пять выше ростом, чтобы не приходилось смотреть снизу вверх.

– Вы правы. Это семья моего лучшего друга; сам он войну не пережил. Я обязан высказаться в защиту его родных, так как не считаю их аристократами. Или преступниками…

– Они и то и другое, если держали черных в рабстве.

– Тад, прошу вас, дайте мне договорить.

– Да, разумеется. – Стивенс уже не казался дружелюбным.

– Несколько лет назад я верил, что войну без всякой на то необходимости спровоцировали слишком рьяные политики с обеих сторон. Год за годом я думал об этом и в конце концов решил, что ошибался. Какой бы ужасной ни была эта война, в ней действительно назрела необходимость. Постепенное мирное освобождение наверняка потерпело бы крах. Те, кто был напрямую заинтересован в рабстве, ни за что не позволили бы его отменить.

– Совершенно верно. При их одобрении и содействии корабли работорговцев продолжали возить цветных с Кубы и из Вест-Индии еще долгое время после того, как в тысяча восемьсот седьмом году конгресс объявил эту торговлю незаконной.

– Меня больше интересует настоящее. Война закончилась, и второй нельзя допустить. Цена жизни и собственности слишком высока. Война подавляет любые попытки достичь материального благополучия.

– Ах вот вы о чем, – откликнулся Стивенс с ледяной улыбкой. – Новое кредо деловых людей. Я отлично осведомлен об этом течении экономического пацифизма на Севере, но не желаю иметь с ним ничего общего.

– Отчего же? – вспылил Джордж. – Разве ваше положение не предполагает, что вы должны представлять интересы своих избирателей-республиканцев?

– Представлять – да, но не подчиняться им. Я слушаю только собственную совесть. – Он положил руку на плечо Джорджа и посмотрел на него сверху вниз, наклонив голову, и даже этот, казалось бы, простой жест странным образом выглядел снисходительным. – Мне не хочется выглядеть грубым, Джордж. Я знаю обо всех ваших щедрых пожертвованиях на нужды партии как в своем штате, так и в национальном масштабе. Знаю обо всех ваших военных заслугах. Но к сожалению, это не может изменить моего отношения к рабовладельцам Юга. Все, кто принадлежит к этому классу и поддерживает его, для меня навсегда останутся предателями нашей страны. И теперь они будут жить не в самостоятельных штатах, а на завоеванных территориях. Они заслужили самое суровое наказание.

В его холодных глазах под нависшими бровями Джордж увидел огонь истинной веры и священной войны.

Находились скептики, которые усматривали причину такого фанатизма в низменных причинах и связывали ожесточенную борьбу Стивенса за права негров с его экономкой в Ланкастере и Вашингтоне, некоей миссис Лидией Смит, привлекательной вдовушкой, к тому же мулаткой, а его ненависть ко всему южному – с заводом в Чемберсберге, сожженным солдатами Джубала Эрли. Сам Джордж не особо верил в такие объяснения, считая Стивенса честным идеалистом, хотя и склонным к крайностям. Поэтому его ничуть не удивляло то, что Стивенс и его сестра Вирджилия Хазард были близкими друзьями.

И все-таки конгрессмен, безусловно, представлял мнение всех республиканцев.