Часы смерти

Это сделал Боскомб. Он подошел к стене и нажал выключатель рядом с двойной дверью. Люстра на потолке осветила просторный холл второго этажа, он имел шестьдесят футов в длину и двадцать в ширину. Пол сплошь покрывал ковер в цветочках того же красноватого оттенка, что и на лестнице. Лестница шириной около восьми футов шла вдоль правой стены, если стоять лицом к фасаду. В передней стене, выходящей на улицу, имелись два высоких окна с узорчатыми коричневыми, плотно задернутыми занавесями. По правую руку между этими окнами и лестницей располагались две двери, еще одна дверь, запертая, выходила на лестничную площадку почти в самом углу у задней стены, в этой стене помещалась двойная дверь, ведущая в комнаты Боскомба. Еще три двери, тоже запертые, шли вдоль левой стены. Все двери были выкрашены в белый цвет, как и панельная обшивка стен, потолок был побелен известкой светло-коричневого колера. Единственным украшением холла являлись часы в высоком деревянном корпусе и с одной только стрелкой на циферблате (довольно скучный, на взгляд Мельсона, предмет), стоявшие в простенке между окнами. Доктор Фелл, прищурившись, окинул холл равнодушным взглядом, тихонько посапывая себе под нос.

– Кхе, – сказал он. – Ну да, конечно. Большой дом. Восхитительный. Сколько человек здесь живет, мисс Карвер?

Она опасливо прошла по ковру и схватила потерянную туфельку, прежде чем это успел сделать Боскомб.

– Ну-у… дом, разумеется, принадлежит Йоганнусу. Значит, он сам, потом тетушка, миссис Стеффинз, – хотя вообще она мне не тетя. Потом мистер Боскомб, мистер Полл и миссис Горсон, которая занимается хозяйством и прибирается в доме. Мистер Полл сейчас в отъезде. – Ее короткая верхняя губа чуть-чуть приподнялась, придав лицу хищное выражение. – Ну и потом, конечно, наш адвокат…

– Кто он?

– Это не он, а она, – ответила Элеонора и с безразличным видом посмотрела вниз. – «Наш адвокат», как вы понимаете, не означает, что она представляет наши интересы, но мы все очень ею гордимся.

– Поразительного ума женщина, – заявил Боскомб с важным видом, но несколько неуверенно.

– Да. Л. М. Хандрет. Я так думаю, вы видели табличку внизу? «Л.» означает «Лючия». И раскрою вам один секрет. – Мисс Карвер еще не оправилась от потрясения и поэтому говорила очень быстро, бледно-голубые глаза сузились, как в усмешке, в них мелькнуло злорадство. – «М.» означает «Мицци». Поразительно, как это ее не разбудил весь этот кавардак. Она занимает целую половину первого этажа.

– Поразительно, что вообще никто больше не проснулся, – согласился доктор Фелл с любезной готовностью. – Боюсь, нам придется поторопиться и разбудить их всех, или мой друг Хэдли может самым зловещим образом истолковать тот простой факт, что у этих людей чистая совесть. Хм, да… Так, мисс Карвер, а где же спят все эти люди?

– Лючия, как я уже сказала, занимает всю половину первого этажа. – Она махнула рукой налево, стоя лицом к выходу. – Напротив, две комнаты по фасаду, – выставочные комнаты Джея, то есть моего опекуна. Вы знаете, что он часовой мастер? За ними гостиная, потом комната тетушки и моя – в самом конце. Миссис Горсон и горничная живут в цоколе. Здесь наверху… Та дверь направо у передней стены ведет в спальню Джея. Рядом с ней что-то вроде чулана для часов. Он работает там, когда на улице холодно. Большая мастерская у него в сарае в дальнем конце двора, потому что иногда он производит много шума. Прямо через холл – комнаты мистера Полла. Это все.

– Да, да, понятно. Погодите-ка. Чуть не забыл, – спохватился доктор Фелл, опять оглядываясь вокруг прищуренными глазами. Он указал на дверь в правой стене, выходившую к лестнице и прятавшуюся почти в самом углу. – А вот это? Еще один чулан?

– А, это? Эта дверь ведет всего лишь на крышу, то есть, – торопливо пояснила она, – сначала в проход, потом, еще через одну дверь, в крошечную кладовку с лестницей, а уж оттуда – на крышу… – Доктор Фелл рассеянно шагнул вперед, и она, улыбаясь, придвинулась к двери спиной. – Она заперта. Я хочу сказать – мы всегда держим ее закрытой.

– А? О, я думал не об этом, – сказал он, поворачиваясь на месте и вглядываясь вниз, как обычно, без особого интереса. – Меня занимает другое. Вы не согласитесь, так, для формы, показать мне, где вы стояли на лестнице, когда заглянули через верхнюю ступеньку и увидели на полу нашего ночного посетителя? Благодарю вас. Будьте добры, мистер Боскомб, помогите нам: нужно опять выключить верхний свет. Так. Не спешите, мисс Карвер. Значит, вы стояли на шестой… – пятой? вы уверены? – на пятой ступеньке сверху и заглядывали в холл так же, как делаете это сейчас, да?

Глядя на этот странный желтый свет, лившийся из гостиной Боскомба и растворявшийся в непроницаемой темноте холла, Мельсон вновь ощутил растущую тревогу. Он посмотрел на широкую лестницу, туда, где светилось бледное лицо девушки: она заглядывала наверх, держась руками за ступеньку. На фоне темноты, царившей внизу, ее голова и плечи четко вырисовывались в размытом свете уличного фонаря, падавшем через узкое окно сбоку от входной двери. Этот силуэт задрожал на секунду, когда доктор Фелл наклонился вперед.

Сзади раздался выкрик, такой неожиданный, что Элеонора оступилась.

– Какого черта! Что означает эта галиматья? – требовательно окрикнул их Стенли, вышедший в холл.

Доктор Фелл медленно повернулся к нему. Мельсон не мог видеть лица доктора, но и Стенли, и Боскомб встали как вкопанные.

– Кто из вас, – негромко спросил доктор Фелл, – трогал правую половину этой двойной двери?

– Простите… что? – отозвался Боскомб.

– Вот эту. – Доктор Фелл приблизился к двери и коснулся створки позади головы мертвеца. Створка была открыта настежь, почти упираясь в стену внутри комнаты. Он прикрыл ее, и широкая темная полоса легла на скрюченную фигуру под накидкой. – Ее ведь трогали, не правда ли? Когда вы увидели тело, она была вот в таком положении, верно?

– Ну, я ее не трогал, – ответил Стенли. – Меня даже рядом не было со стариной… я вообще не приближался к порогу. Спросите у Боскомба, если не верите.

Рука Боскомба взметнулась вверх и поправила пенсне.

– Я открыл ее, сэр, – произнес он с достоинством. – Я, с вашего позволенья, не знал, что совершаю этим что-то предосудительное. Естественно, я приоткрыл ее, чтобы было больше света из гостиной.

– О нет, вы не совершили ничего предосудительного, – дружелюбно согласился доктор Фелл. Он едва слышно хмыкнул. – А теперь, если вы не возражаете, мы воспользуемся вашим гостеприимством, мистер Боскомб, чтобы несколько более детально побеседовать со всеми. Мисс Карвер, разбудите, пожалуйста, вашего опекуна и вашу тетю и попросите их быть в готовности.

Пока Боскомб суетливо провожал их в свои апартаменты, без конца извиняясь за беспорядок в комнатах так, словно не было никакого трупа на пороге или словно комнаты действительно были в беспорядке, Мельсон чувствовал себя озадаченным и встревоженным больше, чем когда-либо. Озадаченным, потому что Боскомб не производил впечатления человека, который стал бы интересоваться пистолетными глушителями. Непростой человечек этот Боскомб: умный, может быть, жесткий под внешней обходительностью, большой книгочей, если верить тому, что говорят стены его комнаты, и выражается манерно, как мажордом из салонного спектакля. Многие нервные застенчивые люди имеют привычку выражаться именно таким образом, и это тоже наводит на размышления. Предельно аккуратный в своей черной пижаме, сером шерстяном халате и шлепанцах с меховой оторочкой – дьявольщина! Что за человек мог скрываться за подобным обличьем? Какая-то помесь Дживза с Сомсом Форсайтом.

И Мельсон был встревожен, потому что оба эти человека – хозяин и его гость – лгали, скрывая правду о том, что знали. Мельсон чувствовал это, он готов был в этом поклясться. Фальшь ощущалась и во враждебности мистера Питера Стенли, и в самой атмосфере комнаты – ощущалась явно, едва не осязаемо. Мельсон почувствовал себя еще более неуютно, рассмотрев Стенли при ярком свете. Этот человек был не просто раздражен, он был болен, и болезнь эта началась задолго до этой ночи. Огромный человек-раковина: нервы, словно проводки под кожей, дергаются в уголках глаз, тяжелая челюсть безвольно двигается, будто пережевывает что-то. Мешковатый костюм сшит из дорогой шерсти, но ткань протерлась на рукавах; галстук под высоким старомодным воротником съехал набок. Стенли опустился в моррисовское кресло[4 - Моррисовское кресло – большое кресло с откидывающейся спинкой и снимающимися подушками.], стоявшее у стола, и достал сигарету.

– Ну? – спросил он. Его покрасневшие глаза следили за доктором Феллом, который неторопливо разглядывал комнату. – Да, я полагаю, место достаточно удобное – для убийства. Оно говорит вам о чем-нибудь?

Мельсону оно пока что ни о чем не говорило. Комната была большая, с высоким потолком. Потолок немного спускался к задней стене, и в нем было проделано окно. Это окно почти целиком, за исключением двух створок, оставленных для проветривания, закрывали шторки из темной бархатной ткани, двигавшиеся вдоль двух натянутых тросиков. Два окна в задней стене тоже были зашторены. Слева от них находилась дверь, которая, очевидно, вела в спальню. Все остальное место вдоль стены занимали книжные полки, поднимавшиеся от пола до уровня плеча. Над ними в беспорядке висела серия картин, в которых Мельсон с удивлением узнал прекрасно выполненные копии «Карьеры проститутки» Хогарта. Все, что лежало не на месте, сразу бросалось в глаза в этой опрятной комнате – иначе впоследствии некоторые вещи могли бы остаться незамеченными. Настольная лампа расположилась точно в центре круглого стола, стоявшего посередине. На одном его краю стояли песочные часы, на другом – старинная бронзовая шкатулка; в ее филигранный узор вплетались необычные, зеленоватого цвета кресты. Слева от стола находилось большое кресло, похожее скорее на трон, с высокой спинкой и широкими подлокотниками. Это сооружение стояло напротив кресла, в которое сел Стенли. Хотя в комнате пахло табаком, Мельсон обратил внимание на то интересное обстоятельство, что все пепельницы были вычищены; и ни одного бокала не было видно на столе, хотя на буфете стояли и бокалы, и бутылки.

«Черт возьми, – подумал Мельсон, – все в этой комнате как-то не так, или я просто превращаюсь в дурака, которому досаждает его слишком богатое воображение». Из спальни доносился голос Пирса, очевидно говорившего с кем-то по телефону. Мельсон обернулся. На глаза опять попались эти странные крестики, зеленеющие на бесцветной бронзе шкатулки. У самой стены, слева от двери, через которую они вошли, закругляясь по бокам так, чтобы образовалось как бы отдельное помещение, стояла огромных размеров ширма с панно из тисненой испанской кожи. Эти панно были заключены в литые бронзовые рамы: черные, с нарисованными на них золотыми всполохами пламени чередовались с желтыми в красных или шафрановых крестах.

Смутное воспоминание шевельнулось в мозгу Мельсона: откуда-то всплыло слово «sanbenito». Так, что же это такое – sanbenito? Тем более что эта ширма, кажется, заинтересовала доктора Фелла. Часы мерно отсчитывали секунды; молчание становилось гнетущим, а доктор Фелл все смотрел на ширму совиным взором. Они слышали его астматическое, с присвистом, дыхание. Потом непонятно откуда взявшийся сквозняк захлопал оконной шторой. Доктор тяжело прошел вперед, ткнул в ширму тростью и повернул голову…

– Извините, сэр, – сказал Боскомб каким-то пронзительным голосом и сделал шаг ему навстречу, словно для того, чтобы разрядить обстановку, – но у вас, без сомнения, есть более важные дела, чем…

– Чем? – переспросил доктор Фелл, наморщив лоб.

– Мои кулинарные приспособления. Это газовая горелка, на которой я иногда готовлю себе завтрак. Боюсь, не самое приятное для глаз…

– Хм, да. Послушайте, мистер Боскомб, а вы, оказывается, чертовски неаккуратны. Вы опрокинули банку с кофе и разлили молоко по всему полу. – Он повернулся и широко махнул рукой. Боскомб, всполошившись, непроизвольно дернулся вперед, чтобы немедленно привести все в порядок. – Нет-нет, пожалуйста, не теперь. Я думаю, мы поймем друг друга, если я скажу, что сейчас не время плакать по убежавшему молоку? А?

– Я не вполне уверен, что понимаю вас.

– И вот здесь на ковре мел, – пророкотал доктор Фелл, указав вдруг в направлении похожего на трон кресла. – Откуда на ковре взяться этим меткам? Джентльмены, я встревожен: это уже совершенно лишено всякого смысла.

Боскомб, словно опасаясь, что доктор Фелл займет его любимое кресло, сел в него сам. Он сложил свои тонкие руки на груди и с сардонической улыбкой наблюдал за доктором.

– Кем бы вы ни были, сэр, и какова бы ни была ваша официальная должность, я терпеливо ждал, чтобы ответить на ваши вопросы. Признаюсь, я настроился на… мм… допрос с пристрастием. Наш же разговор получается приятным и неофициальным. Я не могу понять, почему вдруг то обстоятельство, что я пролил кувшин молока, кажется вам лишенным смысла. Или даже то, что на полу оказался случайный кусочек раскрошившегося мела. Вы видите вон тот плоский предмет под диваном? Это складной бильярдный стол… Не хотелось бы торопить вас, сэр, но не скажете ли вы мне, что вы хотите знать?

– Извините, сэр, – раздался голос с порога спальни. Пирс, стараясь скрыть волнение под внешним спокойствием, отдал честь доктору Феллу. – Думается мне, есть к ним кое-какие вопросы, если вы не сочтете, что я вмешиваюсь не вовремя, сэр.

Боскомб выпрямился в кресле.

– Я прошел сюда, чтобы позвонить, – скороговоркой продолжал Пирс, расправляя плечи, словно готовился к выходу на футбольное поле (на другом конце которого его ждали сержантские нашивки), – до того, как этот джентльмен пришел за накидкой. Он снял ее вот с этого дивана, сэр. На диване лежали какие-то вещи. Он засунул их вниз. За диван. Вот так.

Боскомб вскочил на ноги, но Пирс, оттеснив его плечом, прошел мимо, подошел к дивану и пошарил рукой за спинкой. Он извлек оттуда пару изношенных туфель с оторванными носами, стоптанными отваливающимися подошвами и заляпанные грязью, еще не успевшей застыть. В один ботинок были засунуты грязные нитяные перчатки.

– Я полагал, вас следует поставить в известность, сэр, – настойчиво проговорил Пирс, потрясая ботинками. – Эти перчатки, сэр, – они порваны на костяшках, и в них застряли мелкие осколки стекла. Очень хорошо! А теперь это окно… – Он подошел к окну, где сквозняк раскачивал штору. – Поначалу я заглянул сюда, потому что… э-э… видите ли, сэр, я подумал, что за занавеской может прятаться кто-нибудь. Прятаться там никто не прятался, но я заметил под ней осколки стекла. Тогда я приподнял ее, вот так…

Окно было прикрыто неплотно. Стекло одной из створок, как раз под шпингалетом, было выбито. И даже с середины комнаты они могли различить на белом подоконнике грязные следы, там, где их оставила соскользнувшая нога.

– А, сэр? – спросил Пирс. – Эти ботинки больше похожи на те, которые надел бы убитый. Так что, это, наверное, они и есть, а не те белые штуки, что у него на ногах? Очень хорошо, сэр. Тогда вам лучше спросить у этих людей, не попал ли он, в конце концов, в дом через это окно… Особенно если… вот, поглядите-ка… как раз за окном растет дерево, на которое вскарабкается даже ребенок. Вот так!

Последовала долгая пауза, потом Мельсон рывком повернулся.

Стенли опять зашелся в жутком хохоте, молотя рукой по спинке кресла.

Глава четвертая

Человек на пороге

– Мой друг болен, – заметил Боскомб очень тихо.