Шустрая рыжая лисица

* * *

Во время полета, несмотря на чарующую близость Дэны, несмотря, на то что я ощущал аромат ее тела, утопал в ее темных, бездонных глаза и был полон предвкушений, от которых перехватывало дыхание, – несмотря на все это, в какой-то части моего мозга по-прежнему прокручивалась и перемалывалась вся эта грязная история. Потрудились мы немало и смогли сбросить со счетов одного за другим почти всех из той веселой компании. Карл Абель, гроза гор, не более опасный, чем падение на задницу на лыжне для начинающих. Заживо сгоревший в шипении октана Сонни Кэттон. Нэнси Эббот, тоже неотвратимо сгорающая, только на более медленном огне. Нет смысла проверять Харви и Ричи, ребят из Корнелла. Им бы просто никто не поверил, похвастайся они этим приключением. Кэзуэлл Эдгарс не был с этим связан. Впрочем, он уже не был связан почти ни с чем в этом мире. Айвз умер, причем не своей смертью. Как и Пэтти Макгрудер. Если удача хоть немного улыбнулась старому Эбботу, то и он уже встретил свою кончину – не столь ужасную, быть может? Хотя смерть – есть смерть.

Осталось трое подозреваемых: яхтсмен и бездумный прожигатель жизни Вэнс Макгрудер, официантка по прозвищу Уиппи, полоумный мужичонка – Боген. Ей-богу, расследовать это дело – все равно что бродить по опустевшему дому и открывать подряд все шкафы, проверяя их содержимое. Похоже, дело оказалось более сложным, чем я мог вообразить. Или я взялся за него не с того конца? С таким трудом найденные ниточки поминутно ускользали из рук. И я не мог отделаться от ощущения, что Лайзе Дин угрожает опасность, а возможно, и мне – хотя и не представлял, от кого исходит эта угроза и в чем она заключается. Наверняка я знал только две вещи. Во-первых, осмотр шкафов подходит к концу, а, во-вторых, я был несказанно рад, что судьба уберегла меня от вечеринок на солнечных террасах. И покрепче сжав руку сидящей рядом со мной девушки, я сказал себе, что жизнь прекрасна, и отогнал прочь мрачные мысли.

Мы приземлились вскоре после полудня. Что-то нереальное было в сочетании голубых прудов и зеленых судоходных каналов с бесконечной коричневой пустыней, напоминавшей потрескавшуюся шкурку старой ящерицы. С нами вместе прилетела группа паломников. Одетые с иголочки, они изо всех сил старались не показать, какой интерес у них вызывают турникеты в аэропорту, стремительный полет, объявления по радио и прочие чудеса цивилизации. Все они бережно сохраняли в себе ощущения страданий и стремились как можно скорее припасть к той самой нужной им плите в том самом определенном месте, где они уж воистину приобщатся к мукам, выпавшим когда-то на долю Христа. Когда наша группа проходила через пропускной пункт, я заметил парочку наблюдателей; прислонившись к стене, они стреляли глазами направо и налево – такие убаюкивающе-бдительные. Паломников они окинули быстрыми и цепкими взглядами из-под темных очков. У этих ребят в памяти существует нечто вроде картотеки на все десять тысяч неблагонадежных лиц, проживающих в Слотсвилле, да к тому же они обладают безошибочным нюхом на приближающуюся опасность.

Моя дама на сей раз не занималась никакими транзитными услугами. А я все еще испытывал какое-то приятное и необычное ощущение от нашего полета: он прошел в полном молчании, рука Дэны крепко сжимала мою руку, темные глаза были полузакрыты. Вот и сейчас она стояла, все еще неподвижная и покорная, терпеливая и чувственная, пока я, поскольку нам не надо было заниматься багажом, подыскивал машину напрокат. Повинуясь некоему ироническому импульсу, я остановил свой выбор на типичнейшем для центров игорного бизнеса лимузине – большом блестящем голубовато-зеленом авто с кондиционерами, откидным верхом и белыми кожаными сиденьями.

Я знал неподалеку одно приятное местечко: совершенно уединенный, а следовательно, дорогой жилой фургончик со всеми удобствами под названием «Обитель апачей». Советоваться с Дэной я не стал: едва ли ей знакомы эти места. В конторе сообщил, что бывал здесь раньше и хотел бы снять домик на двоих у пруда, вручил швейцару доллар, чтобы он позволил мне взять ключ и самостоятельно отправиться туда.

Большая, вытянутая в длину комната в золотисто-зеленых тонах с двумя огромными кроватями ярко освещалась солнцем. Пожалуй, даже слишком ярко. Я потянул за шнуры – тяжелые желтые портьеры со скрипом задвинулись, и мы сразу окунулись в призрачный золотистый полумрак. Еле слышно работал кондиционер, наполняя комнату приятным прохладным воздухом. Мне почудилось, что мы находимся в неком оазисе, от вчерашнего дня нас отделяет тысячелетие, а завтрашний наступит еще через десять тысяч лет...

Дэна, видимо, нервничала, временами глубоко вздыхала, а потом чуть задерживала дыхание – как будто хотела избавиться от икоты. Я обнял ее. Она словно одеревенела, и я, честно говоря, не знал, как мне быть дальше. И вдруг она порывисто вздохнула, прижалась ко мне, подставляя губы для поцелуя, и я ощутил ее сразу всю – такую страстную, нежную, сильную...

Я всегда знал, что, пока не окажешься с женщиной в постели, нельзя понять, насколько вы физически подходите друг другу. Иногда страсть бывает беспощадная, ненасытная, приводящая в конце концов к полной апатии. А иногда, сколько бы вы ни бились, полного удовлетворения достичь не удается. И то, и другое означает, что вы недостаточно совместимы и останетесь чужими, испытывая тем не менее потребность в бесконечных любовных клятвах.

У нас с Дэной оказалась исключительно редкая, до взаиморастворения друг в друге совместимость, благодаря которой волны страсти, достигнув кульминации, вновь и вновь захлестывали нас, затопляя нежностью промежутки, и с каждой волной мы становились все ближе, все лучше узнавали друг друга, и время пролетало совершенно незаметно. Когда такой шквал страсти наконец утихает, вдруг с изумлением обнаруживаешь, что снова жаждешь близости. Еще, еще... но вот – все. Безусловно, на сегодня все, и она, совершенно изнемогая, буквально умирает от усталости – такая сонная и любящая...

...Я изо всех сил боролся со сном. Буквально за шиворот вытащил себя из постели. Укрыв Дэну одеялом, сходил в душ, оделся. Включил в комнате тусклый свет, присел на кровать и, откинув с ее затылка темные локоны, поцеловал в шею, пахнущую мускусом. Она повернулась и сонно уставилась на меня, лицо ее было таким нежным, отрешенным, молодым.

– И уже оделся! – с упреком пробормотала она.

– Я ненадолго уйду. А ты спи, моя хорошая.

Она попыталась нахмуриться.

– Милый, ты поосторожнее там.

– Люблю тебя, – сказал я. В сущности, ничего не выражающие слова. Ничего не выражающие, когда действительно любишь. Я поцеловал ее в мягкие, улыбающиеся губы и еще не успел подняться на ноги, как она, по-моему, уже снова заснула. Оставив тусклую лампочку включенной, я вышел.

Меня обуревали все те противоречивые чувства, которые свойственны самцу-победителю: индюшачье самодовольство, легкая грусть, умеренно-приятное ощущение неопределенной вины, гордость оловянного солдатика, упивающегося собственной значительностью.

Но и не только это. С Дэной я испытывал нечто большее – чувство единения. Мы с ней словно слились в одно целое, неделимое. Наши отношения не были омрачены никаким обманом. Поэтому, отдаваясь страсти, я все время знал, что рядом со мной близкое существо – моя Дэна – такая сильная, полная жизни. Только в самом начале, в процессе узнавания друг друга, правда, возникло некое физическое ощущение, очень недолгое, того, что рядом с тобой чужое тело. А потом она вся стала вдруг такой знакомой, с головы до пят, такой родной. Словно мы вновь встретились после очень долгой разлуки...

А потом было все более глубокое постижение друг друга, которое не описать словами.

Меня заливало ощущение огромного, неизмеримого счастья. А ведь мы могли и не встретиться. Поистине все в жизни решает случай.

А сейчас я был голоден как волк и не намерен был это терпеть. Пока поджаривали мой бифштекс, я проглотил два коктейля. И лишь разделавшись с кофе, я наконец перестал пестовать свои ощущения и, раздобыв местную газету, изучил более подробное сообщение об убийстве Пэтти Макгрудер.

Потом поехал в деловую часть города, оставил машину на стоянке и стал не спеша бродить среди этого нелепого нагромождения дешевых магазинчиков, часовенок, открытых казино, залитых ослепительным неоновым светом. В толпе туристов опытный глаз мог заметить усталых цэрэушников; копы тоже были на стреме. Пожилые дамы с размаху налегали на рычаги и высыпали из бумажных стаканчиков десятицентовые монетки. Музыка оглушительно ревела в сухом ночном воздухе, а в шумных палатках можно было купить все, что угодно – от сонника до изящно упакованного птичьего помета.

Заведение «Четыре тройки» представляло собой длинный, ярко освещенный притон с игральными автоматами. Где ты, старый добрый игральный автомат с прорезью для монетки? Теперь вы можете, потянув за две ручки, побыть в шкуре астронавта, поучаствовать в звездных войнах и получить выигрыш, равный полутора банкам. Бездна удовольствий... Девушки, занятые разменом денег, сидели за перегородкой, открывали бумажные цилиндры с серебряными монетами и насыпали их посетителям в бумажные стаканчики. Время от времени раздавался звон брошенной в автомат монетки и слышались радостные возгласы.

Мне хотелось пока лишь взглянуть на это место – и ничего больше. Так что вскоре я уже снова мчался в роскошном автомобиле сквозь расцвеченную неоновыми огнями ночь.

Глава 12

Трейлер-парк – место стоянки жилых фургончиков – носил название «Врата в пустыню». Чтобы попасть туда, мне пришлось проехать через весь город. В начале одиннадцатого я был у цели. Вход в трейлер-парк знаменовала алюминиевая арка, высокая и, казалось, слишком хлипкая для громоздящегося на ней розового прожектора.

Фургоны были большими, все сняты с колес, около каждого – маленький внутренний дворик и крылечко с козырьком. Расставлены «елочкой» по обе стороны широкой полосы асфальта, никуда не ведущей. Примерно в половине из них свет уже не горел. Фургончик Патриции – шестой слева – был освещен. Остановив машину, я выбрался, подошел к крылечку и только поднял руку, чтобы постучать в алюминиевую дверцу, как передо мной предстала дама чрезвычайно крупного сложения.

– Чё надо?

– Я хотел бы поговорить с Мартой Уипплер.

– А ты кто?

– Меня зовут Макги. Я был знаком с Пэтти.

– Слушай, а не пойти ли тебе подальше? У детки был тяжелый день. Она просто выдохлась. Ну, так как?

– Ладно, Бобби, – послышался из фургона слабый голос. – Впусти его.

Великанша чуть посторонилась, пропуская меня. Рассмотрев ее при свете, я понял, что она моложе, чем мне вначале показалось. На ней были джинсы и голубая форменная рубашка с высоко закатанными рукавами, обнажавшими сильные загорелые руки. Волосы каштановые, коротко подстриженные, на лице никакой косметики.

Внутреннее убранство фургончика составляли обитые светлой фанерой и выложенные виниловой плиткой стены, прозрачные занавески, мебель из пластика и нержавеющей стали. На кровати лежала, откинувшись на подушки, хрупкая девушка. На ней была нейлоновая, в оборочках, рубашка. Длинные волосы цвета меди обрамляли ее бледное печальное лицо, глаза покраснели, помада размазалась на губах. Хотя она слегка похудела, тем не менее узнал я ее сразу.

– Уиппи! – произнес я не подумав и тут же почувствовал себя круглым дураком. Она сильно удивилась и уставилась на меня с явным неодобрением.

– Я вас не знаю. И не помню, чтобы где-либо с вами встречалась. Теперь меня зовут Мартой. Пат не позволяла никому называть меня прежним именем. – Это прозвучало значительно, но как-то по-детски, подчеркивая ее ранимость и беззащитность.

– Извините. Я буду звать вас Мартой.

– А вас как зовут?

– Тревис Макги.

– Никогда не слышала, чтобы Пат упоминала ваше имя.

– Я не был так уж хорошо с ней знаком, Марта. Но знаю кое-каких людей, возможно, известных и вам. Их имена: Вэнс, Кэсс, Карл, Нэнси Эббот, Харви, Ричи, Сонни.

Она отпила из своего стакана, хмуро глядя на меня поверх него.

– Сонни мертв. Я слышала об этом. Слышала, что он сгорел, и меня это ничуть не тронуло.

– Нэнси видела, как он сгорел.

Она недоверчиво спросила:

– Как это?

– Она тогда с ним путешествовала.

Слегка удивившись, Марта покачала головой:

– Чтоб она с ним моталась? Ну и ну! Кто бы мог подумать? Если в я – тогда конечно. Но она? Ги, послушайте, это просто невозможно, вы уж мне поверьте.