Проклятие памяти

– В принципе, Алекс и сам мог бы довезти вас туда – я как-то дал ему карту, и после того, как он изучил ее, попросил показать дорогу отсюда домой. Он показал все – до последнего поворота. Но зрительно вспомнить, как выглядит эта дорога, он не в состоянии. То есть у него до сих пор не возникает мысленных образов многих вещей, казалось бы, хорошо знакомых ему до аварии.

– А вообще такое бывает? – спросила Эллен.

– Да, но крайне редко, – покачал головой Торрес. – И это вплотную подводит нас к проблеме... мм... цельности его личности – или отсутствия этой цельности, к несчастью.

Марш и Эллен быстро переглянулись – именно эта проблема больше всего тревожила их в последние недели. Обоих настораживал изменившийся характер Алекса, но Эллен настаивала на том, что это временно, что с тех пор, как Алекс окреп физически, Раймонд Торрес неустанно трудится над тем, чтобы вернуть ему и душевное здоровье; Марш, настроенный более скептически, пытался приучить супругу к мысли о том, что личность Алекса может и не восстановиться, и, возможно, повреждения, нанесенные эмоциональным отделам его мозга, оказались слишком велики.

– Heт, – таков был немедленный и однозначный ответ Эллен. – Это – лишь вопрос времени. Раймонд ему поможет. Мы только должны верить ему – и все.

Марш напрасно доказывал ей, что Торрес – хирург, а не психиатр. Закончилась весна, пришло особенно долгое и жаркое в этих краях лето – и все это время вера Эллен в магические возможности Торреса неуклонно росла. Сообразно ей росла и неприязнь к нему Марша. Внешне Марш пытался свести ее лишь к неприятию высокомерия Торреса, но самому себе он уже сознался, что просто-напросто ревнует. С каждым днем Торрес значил все больше и больше в жизни их сына, тем самым сближаясь с его женой. И Марш понимал, что ничего не может с этим поделать – ведь чудом возвращения сына в эту жизнь они были обязаны Торресу.

– Боюсь, в данный момент мы имеем дело, как это называется в нашей практике, с синдромом эмоционального притупления личности, – голос Торреса наконец пробился сквозь невеселые мысли Марша.

– Термин известный, – кивнул он, стараясь по возможности не дать прорваться сарказму.

– Не сомневаюсь, – Торрес сухо кивнул. – Но разъяснить его все же, полагаю, не помешает. – Он повернулся к Эллен. – Случай, в общем, вполне обыденный. Часто при повреждениях мозговой коры – даже не столь обширных, как у Алекса, – медленнее всего восстанавливается эмоциональная структура пациента. Иногда эти повреждения приводят к так называемому синдрому лабильной личности, когда пациент, наоборот, демонстрирует неадекватно сильные эмоции, – например, начинает смеяться над тем, что остальным смешным вовсе не кажется, или вдруг заливается без видимой причины слезами. Случай же Алекса обратный – эмоциональная структура сильно ослаблена. То есть практически никакой эмоциональной реакции ни на что. Через определенный промежуток времени эмоциональная структура может частично восстановиться, но, боюсь, на полное восстановление рассчитывать не приходится. Так что в случае с Алексом личность ему, скажем так, заменит отсутствие таковой.

Воцарилось молчание.

– Впрочем, – нарушил вновь его Торрес, – я с самого начала предупреждал, что шансы на полное выздоровление минимальны.

– И тем не менее он поправится, – голос Эллен звучал твердо. Перехватив ее взгляд, Марш невольно вздрогнул – в глазах Эллен светилась лишь вера, слепая вера в магию Торреса. – Ведь ты поможешь ему.

Торрес кивнул, но ничего не ответил.

– Мне нужно знать лишь одно, – продолжала она, – как и чем можем помочь ему мы с Маршем. Должны ли мы как-то... попробовать пробудить в нем эмоции? Или, наоборот, этого лучше не делать?

Торрес снова кивнул.

– Разумеется, стоит попытаться. Да и, откровенно говоря, сомневаюсь, что вы смогли бы удержаться от искушения. Я работал с Алексом все летние месяцы. Возможно, он просто еще не научился выражать свои эмоции. В любом случае нам остается только ждать и надеяться.

Эллен кивнула, посмотрев на Марша торжествующим взглядом.

– Чего нам нужно опасаться и чего можно ждать? – спросила она у Торреса.

Тот пожал плечами.

– И ничего, и всего. Ничему не удивляться – вот, пожалуй, первая заповедь. Мозг Алекса еще только в процессе выздоровления, и в ходе этого процесса может произойти что угодно. Самое же для вас главное – полный контроль за всем. Позволю себе просить вас делать заметки и регулярно предоставлять их мне для прочтения. Их стиль и информативность мало волнуют меня – мне важно знать, когда его поведение кажется нормальным, а когда – патологией. В особенности – что заставляет его плакать или смеяться. Или даже просто вызывает улыбку – понимаете?

– Не беспокойся, – заверила его Эллен. – Улыбаться я его научу.

– Надеюсь, – покачал головой Торрес. – Но если этого не случится – не стоит особенно переживать. И помните – по крайней мере, если он не научится улыбаться, хмуриться он тоже не научится.

Интересно, подумал Марш, кажется ли этому индюку, что подобной фразой он их как-то утешит. Если да – тогда он глубоко ошибается.

* * *

В нескольких сотнях метров от кабинета, в лаборатории, Алекс приходил в себя после наркоза – непременного спутника ежедневных тестов по программе, разработанной Торресом. И в который раз он безуспешно пытался хоть на мгновение удержать хотя бы один из странных образов, которые в эти зыбкие минуты на грани сознания снова наполнили его мозг – смутные очертания, странные, еле различимые звуки...

Он очнулся, и образы и звуки исчезли, канув в небытие. Алекс открыл глаза.

– Как себя чувствуешь?

Это техник. Алекс даже вспомнил его имя – Питер Блох. Кроме этого, правда, он ничего не знал об этом человеке. И не испытывал никакого желания знать. Для Алекса Питер был всего лишь частью здания – вроде тумбочки, койки или экрана в кабинете доктора Торреса.

– Хорошо, – ответил он. И сразу спросил: – А скажите, почему перед пробуждением мне всегда... все время кажется что-то?

Питер удивленно вскинул брови.

– А что именно?

– Сам не знаю. Просто что-то мелькает... я не могу толком разобрать, и еще звуки – резкие такие, скрипучие...

Питер начал отсоединять от мониторов тонкие провода, тянувшиеся, словно прядь длинных блестящих волос, к металлической пластинке, заменившей часть лобной кости Алекса.

– А боли при этом нет?

– Нет. Совсем не больно.

– А вообще что-нибудь ощущается? Может быть, запахи... вкус какой-нибудь пищи?

– Нет, ничего.

– Тогда трудно сказать, – развел руками Питер. – Я знаю только, что во время тестов часть этих вот электродов постоянно стимулирует мозг, а другая часть – измеряет его реакции. Вот поэтому и приходится давать тебе наркоз. Мозг-то стимулируется искусственно, и если человек в сознании, ощущения от этого самые неприятные. Скажем, затрагивается участок, вызывающий ощущение боли, ну, от ожога или пореза. А может быть и такое впечатление, будто тебя неожиданно разбудили и ты начинаешь реагировать на предметы, на звуки, запахи, а этого нет в действительности.

Встав со стола, Алекс натянул рубашку, затем сел в кресло и замер, дожидаясь, пока действие наркоза пройдет окончательно.

– Может быть, лучше доктору рассказать об этом?

Питер пожал плечами.

– Если хочешь. Я тут помечу себе – и завтра мы увеличим дозу кислорода.

– Да не стоит, – ответил Алекс. – Это ведь, в общем, не беспокоит меня.

Питер криво усмехнулся.

– А вообще тебя что-нибудь беспокоит?

Подумав, Алекс отрицательно мотнул головой.

– Нет. – Поднявшись с кресла, он нашарил трость и по-прежнему неуверенно зашагал к выходу.

Питер следил за удалявшейся фигурой, и усмешка постепенно исчезала с его лица. Ему предстояло еще закрыть лабораторию, отключить оборудование, которым пользовались в течение последних трех месяцев почти каждый день. Нагрузка на персонал лаборатории с того дня, как Алекс поступил к ним, была просто бешеная – Торрес не привык щадить ни себя, ни своих подчиненных.

И поэтому Питер был рад, что этого парня наконец забирают родители. Кроме того, наконец отважился сказать себе Питер Блох, сбросив халат и натягивая любимую потрепанную ветровку, – этот самый Алекс Лонсдейл ему совсем не нравился.

Разумеется, то, что Торресу удалось с ним сделать, займет свое место в истории нейрохирургии, но на Питера это не произвело особого впечатления. Какая, собственно, разница, быстро восстанавливает мозг этого парня свои функции или нет...