В дельте Лены

Следуя вдоль береговой линии и срезая путь отмелям, мы приехали в маленькую деревушку на одной из проток дельты Яны. Здесь мы поужинали и раздобыли оленей, чтобы отвезти нас в Усть-Янск, расположенный в двухстах десяти верстах по прямой. Туземцы были очень приветливы, но ничего не слышали об отряде Чиппа. Затем мы проехали через ряд деревень по берегам реки и в два часа ночи 30 апреля прибыли в Усть-Янск, завершив таким образом поиск лейтенанта Чиппа и его людей вдоль побережья от устья Оленька до устья Яны на расстоянии более пятисот миль по прямой и более тысячи – по извилистой береговой линии.

Усть-Янск – довольно большое поселение с населением в триста человек, состоящим из якутов, тунгусов, ссыльных и их охранников, а также довольно большого числа торговцев, которые скупают здесь шкуры и ископаемую слоновую кость, которую добывают во всей этой части Сибири. Я видел много тысяч фунтов бивней мамонта, окрашенных в угольно-чёрный цвет – из-за возраста и дубильных свойств тундровых торфяных болот, в котором в основном и находят бивни. Некоторые из них, которые мне удалось измерить, были длиной девять футов и тридцать дюймов в окружности у основания, полые и эллиптические в сечении. Я видел караван из тридцати саней, нагруженных этими бивнями, на каждом было указано имя владельца. Они направлялись на продажу в Китай – страну, которая обрабатывает больше всего слоновой кости в мире.

Уже на следующее утро я предпринял всё необходимое, чтобы как можно быстрее доехать до Якутска через Верхоянск; ибо теперь я чувствовал, что мои дела в дельте завершены, а если господа Харбер и Шютц намеревались продолжить поиски в течение лета, то мне хотелось бы передать им свой опыт и предостеречь от использования парохода со слишком большой осадкой.

Мой путь из Усть-Янска в Верхоянск лежал через тундру и горы. Дорога идёт не по берегам Яны, на которых расположены оба этих населённых пункта, хотя в летнее время вниз по течению путешествуют на лодках. У нас были оленьи упряжки, но санный сезон быстро подходил к концу; снег таял и стекал ручейками, а на солнечных склонах холмов уже начинала проступать голая земля.

В первый день мая 1882 года я простился с берегами Северного Ледовитого океана и моими бедными верными якутами. Да, они были вшивыми и грязными, но они сделали для нас больше, чем просто христиане, когда нашли нас выброшенными на пустынном берегу океана. Да, порой они не гнушались ложью или воровством, но отдавали нам то немногое, что у них было, и неважно, заплатил ли я им за это двойную цену – я не забуду их до конца своей жизни и верю, что они будут так же помнить обо мне.

Расстояние от Усть-Янска до Верхоянска составляет около девятисот вёрст, а станции между ними носят такие благозвучные названия, как Ченкогорь, Койлюкю, Оюн, Аджалах и Куйга.

Снег быстро таял, оленям, которые и так страдали от жары, становилось всё труднее передвигаться. Многие пастухи уже гнали своих оленей на лето в горы, и туземцы вообще не хотели запрягать их, так как многие были с оленятами, и правда, это было жестоко; но тогда я должен или побыстрее добраться до Верхоянска, или остаться здесь до осени.

Я прибыл в Верхоянск вечером 6 мая. Меня сердечно принял исправник Ипатьев, и я снова увидел своих ссыльных. Они были в приподнятом настроении и только и разговаривали о том, как они сбегут вниз по Яне в Северный Ледовитый океан и далее вдоль побережья через Берингов пролив в Америку. Я, конечно, не мог способствовать их попытке, но искренне сочувствовал им и желал успеха; ибо, несомненно, с ними обошлись жестоко и несправедливо. Поразительно, как много молодых людей отправляют здесь в ссылку просто за участие в студенческих драках, таких, которые часто происходят и в наших университетских городках, но за которые наш закон только забирает участников в полицейский участок на ночь, а утром штрафует их и освобождает. А в России, где студенты – это основа образованных классов, мыслят, видимо, слишком свободно; и, если они таким же образом выражают свои либеральные взгляды, то отправляются в Сибирь. Когда здесь кого-то осуждают за тяжкое преступление, он сначала отбывает срок в тюрьме, а затем отправляется «от греха подальше» в Сибирь, причём, чем тяжелее преступление, тем дальше на северо-восток. Устье Колымы при этом является самым восточным исправительным поселением на побережье Северного Ледовитого океана.

По прибытии в Верхоянск я получил письмо от лейтенанта Берри, написанное в Средне-Колымске и датированное 7 апреля. Оно сообщало мне, что он двигался своим поисковым отрядом на запад вдоль побережья до самой Яны. Если бы я знал об этом до отъезда из Усть-Янска, я бы подождал его или отправился на восток и встретился с ним, и таким образом завершил поиски Чиппа вдоль всего побережья от Восточного мыса до реки Оленёк. Но теперь было слишком поздно поворачивать назад, санный сезон и так уже давно закончился, становилось тепло, всё таяло, да и свободного времени у меня не было. Поэтому, оставив свои сани и оленей в Верхоянске, я начал утомительную поездку в Якутск верхом. Расстояние до него зимой, по руслам рек, составляло девятьсот шестьдесят вёрст, но теперь оно растянулось на тысячу двести. А лошади! Старые клячи, которым просто повезло пережить прошедшую зиму. А седла!! Наши кавалеристы никогда не видели ничего подобного, потому что их опыт обычно ограничивается знакомством с «деревянно-каркасным Макклеллана»[144 - Модель седла, разработанная в начале Гражданской войны в Америке. Было на вооружении армии США вплоть до Второй Мировой войны. – прим. перев.]. У нас тоже было дерево, это правда, но оно состояло из пары кривых палок, прикреплённых к двум потникам, которые клались на спину лошади, – а сверху на этих палках сидели мы, иногда подкладывая под себя мешки с сеном. Завершали сбрую поводья из оленьей кожи и деревянные стремена. В общем, для долгой поездки всё это было очень неудобным.

У меня было четыре вьючных лошади для перевозки нашей провизии и личных вещей, а отряд мой состоял, помимо меня, из нескольких проводников, Бартлетта, Ниндеманна и Ефима, уже известного читателю как «Рыжий Чёрт» из-за его косматых рыжих волос и красной хлопчатобумажной рубахи, которые так любят русские крестьяне, а также за его негодяйство в «потерях» (т.е. на самом деле краже и продаже) нашего походного снаряжения, табака и чая и за то, что он вдрызг напивался при любой возможности.

Всего в моем обозе было около десятка лошадей, довольно большое количество для этих мест, и временами на станциях нам не могли дать полную смену лошадей. Сами мы представляли собой самую убогую кавалькаду, какая когда-либо маршировала по Сибири —полудюжина суровых на вид оборванцев, верхом на тощих и измученных, но строптивых конях. И всё же мы были веселы! Реки и ручьи вздулись от тающего снега и дождей, наши несчастные неподкованные лошади скользили на мокром льду, периодически роняя нас в воду. Часто кто-нибудь из нас предпочитал спешиваться и вести своего Буцефала за уздцы, и, если бы лошади не несли еду и нашу сменную одежду, некоторые особо нетерпеливые, наверное, бросили бы их на произвол судьбы вместе с их нелепыми сёдлами и всем остальным. Так мы и тащились, пока, наконец, 14 мая не добрались до станции Киенг-Юрях в горах между Верхоянским и Якутским округами. Лошади к этому времени уже едва держались на ногах, а перемены им на этой станции не было – и ещё долго не будет, до тех пор, пока мы не спустимся в долину реки Алдан. Вокруг рос только редкий кустарник, который выживает на этих высотах. Мы отпустили лошадей самим добывать себе пропитание, и бедные животные разгребали снег копытами, как северные олени, и щипали жухлую траву под ним.

Мы были в пути из Усть-Янска уже семь дней, и за это время никто из нас не спал в человеческом жилище больше трёх часов подряд. Провизия закончилась, а лошади с багажом, которых вёл Рыжий Чёрт так отстали, что мы не видели их уже в течение трёх дней, но я бы нисколько не сожалел, если бы этот чёрт потерялся навсегда – до того он мне осточертел! Я спешил успеть пересечь Алдан до того, как он вскроется, но в Киенг-Юряхе старые ямщики и казак, с которым я ехал в Якутск в прошлый раз, сказали мне, что долина уже затоплена на многие мили и что лучше пока оставаться здесь. Мясо у нас кончилось, и я купил немного конины, как уверял меня старый якут – мясо молочной кобылы. Оно было высокого качества и стоило соответственно. Я видел, как возле станции женщины-якутки с детьми выкапывали какие-то коренья, чтобы поесть.

Дав лошадям пару дней отдыха, я попытался продолжить наш путь, но лошади тут же провалились по круп в мягкий мокрый снег и, в конце концов, отказались идти, и мы были вынуждены отвести их обратно на станцию. Что ж, прекрасная перспектива оставаться в этом горном ущелье, среди разлившихся от половодья ручьёв и почти без еды. Одно время казалось, что мы пережили опасности Северного Ледовитого океана и дельты Лены только для того, чтобы умереть с голоду в горах или утонуть в бурных потоках. Впоследствии я узнал, что два моих посыльных, Бобоков и Калинкин и г-н Гилдер с «Роджерса» были застигнуты половодьем в долине Алдана, которое загнало их на вершину дерева, где они соорудили насест и жили на нём несколько дней. Для еды они убили одну из своих лошадей, тушу которой привязали к дереву и отрезали от неё куски, когда нуждались в пище. Вода наконец спала, и они были освобождены из своего «высокого» плена, но не так скоро, как хотелось бы, так что запах их плавучей кладовой стал слишком уж сильным, а их желудки соответственно ослабли.

Верные своему долгу, Бобоков и Калинкин подняли ящик с драгоценными бумагами и записями экспедиции на вершину дерева и крепко привязали его. Но вода продолжала подниматься, они испугались, подняли и привязали его ещё выше, и тут Калинкин упал с дерева и был унесён течением в ветви другого, где он оставался без еды в течение нескольких дней. Из-за своей неосторожности они подвергли себя и свой бесценный груз тому самому риску, которого я и намеревался избежать, потому послал их с Дельты так рано, чтобы обеспечить вывоз записей в безопасное место до того, как начнутся весенние паводки. Но они подолгу задерживались на разных станциях, неделю бездельничали в Верхоянске, а тем временем приближалась весна, и паводки застали их примерно за десять дней до того, как они пересекли Алдан, и их неповиновение приказам едва не стоило им жизни и потери наших записей – плодов стольких трудов, страданий и смертей.

Видя, что я должен оставаться в Киенг-Юряхе на неопределённое время, я отправил одного казака на ближайшее оленье становище с приказом пригнать пять оленей для еды. Хлеб у нас давно закончился, и, если бы нам не посчастливилось встретить этих двух старых ямщиков и казака, нам пришлось бы есть наших лошадей. Казаки, путешествующие по Сибири, обычно живут в деревнях, и этот парень, как мне сказали, приехал в Киенг-Юрях и спокойно жил у смотрителя станции до тех пор, пока не закончилось наводнение. Старый смотритель-якут, зная этого человека, предложил ему пять рублей, чтобы он ехал дальше. Казак положил деньги в карман, но остался и съел всю оленину и еду на станции, так что моё своевременное прибытие стало неожиданной удачей для смотрителя.

Днём 16 мая в лагерь пришёл пожилой якут. Он был ямщиком, который отвозил Бобокова с его людьми до соседней станции, и сообщил, что все дороги затоплены и непроходимы. Выпало много осадков, так что тяжёлый мокрый снег лежал на раскисшей земле и делал любое передвижение практически невозможным. Я купил у него трёх оленей для еды, и он ушёл на стойбища своего племени в одно из горных ущелий, где они пасли оленей до самой зимы.

18 мая выпал снег глубиной в фут, выбеливший весь ландшафт. Это было необычное зрелище. В некоторых местах снег был глубиной сорок и более футов, а некоторые ущелья забило снежными лавинами на несколько недель. И всё же, когда солнце растопило почти весь снег и оставалось ещё пара дюймов, уже можно было собирать голубику, бруснику и мелкую клюкву, а местами сквозь снег пробивали свои листья какие-то выносливые маленькие растения, радуя сердца и желудки наших бедных лошадей.

Примечательно, как по-разному эти якуты ухаживают за своим скотом по сравнению с лошадьми. Коровы содержится жилищах вместе с семьёй до весны, и когда они выходят на улицу, это самые худые и голодные на вид коровы в мире (кроме, возможно, египетских). Хотя их кормят сеном, накошенным летом косами, похожими на кубинские мачете[145 - Старинная якутская коса-горбуша. Постепенно была вытеснена косой-литовкой. – прим. перев.]. Я никогда не видел такого необычно сложенного скота. Как и большинство людей, я был знаком только с обычными коровами, с позвоночником, прогнутым вниз; но у крупного рогатого скота в Сибири спины прямые, и на них растут волосы, длинные и спутанные, как лохматая голова бизона.

Глава XXVII. По Сибири

Встреча с Берри и Хантом – В долине Алдана – «Мрачный Джон» – Семья тунгусов – Путешествие по затопленному району —Переправа через Алдан – Живописная сцена – Прибытие в Якутск – На борту «Пионера» – Комары – Ленские столбы – Пропускаем отряд Харбера – Купеческие баржи – Киренск – На «Константине» и лодках – В тарантасе – «Иван», вымышленный друг – Иркутск – Приключения моих часов.

Утром 21 мая лейтенант Берри и мичман Хант с погибшего парохода «Роджерс» прибыли в Киенг-Юрях в сопровождении корреспондента мистера Джона П. Джексона, художника мистера Ларсена, отряда казаков и моряка Нороса, который путешествовал по дельте Лены в качестве гида и слуги мистера Джексона. Лейтенант Берри и мичман Хант привезли с собой русского мальчика, которого они привезли откуда-то с берегов Камчатки и который с тех пор служил им переводчиком.

Конечно, никогда в жизни я не был так рад видеть двух белых мужчин, как сейчас при виде Берри и Ханта. Они прошли на запад почти две тысячи миль вдоль берега Северного Ледовитого океана, от Восточного мыса до устья Яны, и прибыли в Усть-Янск всего через два-три дня после моего отъезда. Там они впервые узнали о том, что я нашёл и похоронил погибших из отряда Делонга, а также о моей попытке найти какие-либо следы бедного Чиппа. Берри поспешил догнать меня, захватив с собой приличный запас хлеба, в котором мой отряд остро нуждался, и, таким образом, фактически частично выполнил миссию, которую изначально планировал: а именно, помощь людям с «Жаннетты». И, повторяю, мне было очень приятно встретиться с двумя моими соотечественниками и притом сослуживцами в этом отдалённом и безотрадном месте.

После долгих рукопожатий и многочисленных расспросов о делах на родине и наших общих знакомых мы приготовились на следующий день попытаться пройти перевал и добраться до следующей станции. Итак, ранним утром мы отправились в путь и после тяжёлого перехода разбили лагерь в долине на другой стороне. Наш отряд теперь насчитывал пятнадцать человек, и наши лошади едва могли волочить ноги. Мы ехали на них от поварни до поварни, отпуская на каждой остановке пастись на прошлогодней листве и кустарнике. В этом долгом путешествии нас очень развлекал один из присоединившихся к нашему отряду. Он немного овладел русским языком и кричал туземцам: «Ямщик, ямщик, сколка верста до станция?»

Ямщик, к которому он обращался, указывал ближайшее расстояние, какое он знал, а наш нетерпеливый компаньон обиженно жаловался, как ребёнок: «Врёшь ты всё! Ты ещё час назад говорил, что восемьдесят…»

А если этому вечно раздражённому члену нашего отряда попадалось неудобное седло, то недовольные вопли и проклятия седлу, лошади, уздечке и всем якутам вообще продолжались до следующей перемены лошадей. Наконец ему в голову пришла блестящая идея. Он как-то заметил, что, если на перемене лошадей подарить несколько рублей ямщику или начальнику станции, то седло и упряжь оказываются гораздо лучше. И потому какое-то время он был не так несчастен. Но вскоре ему опять попалось неудачное седло и стремена не по росту, и, судя по тому, как он ворчал о своей еде, питье и сне, о небе над головой и земле под ногами и вообще обо всём, что его окружало – я всерьёз засомневался, что ему понравится его нимб, если он всё же попадёт в Рай, что, на мой взгляд, весьма маловероятно. Я думаю, что попади он на Небеса, со всеми его воображаемыми удобствами и великолепием, он всё равно будет жаловаться, что в Аду, говорят, развлечения лучше. Я так прямо выражаюсь просто потому, что за всё время моих путешествии или даже моей жизни я никогда не сталкивался с таким придирой и критиканом. Он был недоволен всем и даже тем, что остальным казалось просто роскошным, хотя иногда мы предпочли бы, кончено, ещё лучшее, если бы обстоятельства позволили. Однако «Мрачный Джон», как его вскоре окрестили, не делал таких допущений. Ну, а когда мы обнаружили его неблаговидные дела с подкупом ямщиков и станционных смотрителей, долгом одного из нас стало садиться, якобы случайно, не на ту лошадь – и ехать как ни в чём ни бывало, к большому неудовольствию «Мрачного Джона».

Мы разбили лагерь в долине к югу от Киенг-Юряха в маленькой старой хижине, с протекающей крыши которой капала вода, а пол был покрыт льдом. Некоторые легли спать снаружи на постели из ветвей сосны, ели и болиголова, рядом с большим костром, на котором мы зажарили оленину; с чаем, сахаром и остатками чёрного хлеба, который привёз нам Берри, она составляла нашу вечернюю трапезу. Хорошо отдохнув за ночь, мы отправились в путь до следующей станции, расположенной в пятидесяти верстах, рядом с местностью, которая была сейчас затоплена. Туземцы покидают такие затопляемые места, уходя на возвышенности, и поэтому следующая за этой станция была бы слишком далеко, на расстоянии ста двадцати вёрст, и во всём этом расстоянии мы не нашли бы ни людей, ни лошадей, ни дичи и ничего съестного. Поэтому мы остановились на двое суток, чтобы дать нашим лошадям отдых и возможность полакомиться сухой травой, которая появилась из-под тающего снега.

Расположившись в старой поварне, мы убили одного из оленей, которых вели с собой в качестве еды, а остальных привязали там, где уже показывался олений мох. Как раз в тот момент, когда мы прибыли на станцию, от неё отъезжала семья тунгусов: муж, жена, мальчики, девочки и младенцы, верхом на спинах или, скорее, на плечах северных оленей. Двое маленьких детей были подвешены по обе стороны от оленя с помощью ремней. И малютки, казалось, совсем не были обеспокоены своим положением; и здесь я должен решительно отметить превосходный характер и примерное поведение как якутских, так и тунгусских ребятишек по сравнению с детьми просвещённого христианского мира.

Затопленный район, который был так густо заселён прошлой зимой, теперь представлял собой картину запустения. Мы проезжали через деревни, состоящие из десяти-пятнадцати юрт, настолько разрушенных наводнением, что уцелели только ободранные стены, которые нужно будет заново засыпать землёй на зиму. Почва у берегов реки была покрыта короткой кочковатой травой, с участками гладкого льда между ними, на которых наши слабые и неподкованные лошади скользили и теряли равновесие… и седоков. Почти беспрерывно шёл дождь – холодный, похожий скорее на мокрый снег; мы постоянно чувствовали себя промокшими и продрогшими, и даже ругательства и жалобы нашего мрачного товарища не могли нас развеселить. По вечерам в поварнях его лицо несколько оживала, но только при условии, что в течение дня удалось раздобыть по утке на каждого либо купив их, либо благодаря охотничьему мастерству наших казаков. Тогда он снисходил до скупой улыбки нашему повару Ефиму, который, сложив разделанных уток в сковороду с длинной ручкой, жарил их на смеси масла и жира с солью и перцем. Да-да, я искренне верю, что он не только выглядел, но и действительно временами радовался – если первым получал чашку чая или утку, если она была большой, жирной и правильно прожаренной, – но, если не все эти «если» были выполнены – будьте уверены, он был глубоко несчастен.

Так мы продвигались вперёд, по большей части счастливые и довольные, хотя и мокрые, продрогшие, грязные и вшивые, пока 31 мая не прибыли на берег Алдана. Расположившись на берегу и разведя костёр, мы начали звать паромщика на другой стороне, стреляли из ружья, чтобы привлечь его внимание, но тщетно. Наконец мы послали одного казака переправиться на лодке, которую нашли на берегу; и, ожидая его возвращения, с интересом наблюдали за печальным опустошением, которое наводнение произвело на берегах этого большого притока Лены. Чудовищные глыбы льда размером с приличный дом лежали на берегу, а вода местами поднималась на высоту сорока футов, о чём свидетельствовал плавник, застрявший в ветвях деревьев; тысячи их были вырваны с корнем и унесены в море, чтобы много-много месяцев плыть северо-западным курсом и оказаться в конце концов в Атлантическом океане, или быть подхваченным южным течением и усеять берега восточного побережья Шпицбергена.

В два часа ночи 1 июня нас переправили через Алдан в большой плоскодонной лодке, похожей на рыбацкую лодку Новой Англии, но более острой в корме и большей седловатостью палубы. Она была около шестидесяти футов в длину, десять-двенадцать футов в ширину и четыре фута в глубину; открыта от носа до кормы, но с приподнятой площадкой посередине, на которой сидели пассажиры. Гребли на ней восемь человек, им помогали некоторые из нас. Картина была очень живописной! Грубо сколоченная лодка, дикого вида гребцы, мы сами, если уж на то пошло, ещё более дикие на вид, одетые в лохмотья и звериные шкуры, с оружием и другими атрибутами арктических путешественников, и тёмная, холодная река, ледяные глыбы, стоящие в безмолвном прибрежном лесу, как дачные домики и полное безлюдье, – я никогда этого не забуду, и, хотя меня тогда охватила слабость и болело сердце, я был счастлив, как ребёнок, что дожил до этого момента своей жизни.

Высадившись на другой стороне, мы вскоре разместились в удобной юрте и хорошо поужинали утками, и здесь нам впервые рассказали о том, как спаслись в наводнение Бобоков, Калинкин и Гилдер. Я не мог выдвинуть весь свой отряд на следующий день, так как лошади, которых нам предоставили на здешней станции, явно ещё не оправились от изнурительной работы прошедшей зимой; поэтому я послал Бартлетта и одного казака вперёд, чтобы подготовить нам путь, и решил оставить пока одного казака и одного из моих людей здесь, чтобы позже они последовали за нами с багажом.

Путешествие от реки Алдан до Якутска было очень утомительным и неприятным, но наконец 7 июня мы прибыли и были встречены всеми должностными лицами города. Мадам Лемперт приготовила нам превосходный обед, и затем мы отправились в «Американский Балаган», наши старые апартаменты в предыдущую зиму, где мы нашли Гилдера и Бартлетта.

На следующий день в сопровождении лейтенанта Берри я посетил генерал-губернатора, который принял меня с распростёртыми объятиями, назвал своим сыном и горячо обнял со слезами на глазах, как будто я был его самым близким, только что восставшим из могилы. Он похвалил меня за успех моих поисков; по его словам, он гордился тем, что у него есть такой «сын». На следующий день он пригласил лейтенанта Берри и меня на ужин, чтобы встретиться с вице-губернатором и лейтенантом ВМФ России господином Юргенсом[146 - Николай Данилович Юргенс (1847-1898) – российский гидрограф и полярный исследователь. – прим. перев.], который в то время находился в Якутске, готовясь отправиться в дельту Лены, чтобы установить метеорологическую станцию и провести исследования тех мест[147 - Речь идёт о полярной станции на острове Сагастыр (см. главу XV). – прим. перев.].

Лейтенанты Харбер и Шютц ещё не выехали из Витима, где они занимались снаряжением небольшой шхуны и нескольких малотоннажных лодок для поисков в Дельте, благоразумно отказавшись от первоначальных планов зафрахтовать пароход «Лена». Я был разочарован тем, что не встретил их в Якутске, и поэтому, собрав достаточно денег, чтобы расплатиться со всеми своими долгами и покрыть расходы на поездку в Нью-Йорк, решил сразу же отправиться в Витим.

Генерал-губернатор устроил прощальный завтрак, на котором мы все собрались, было много тостов, приветственных речей и пожеланий счастья и процветания друг друга. Затем в сопровождении губернатора и множества друзей мы отправились на пароход «Пионер», который должен был доставить нас вверх по реке до Витима. Весь Якутск вышел нас провожать, и около пяти часов вечера 11 июня мы медленно двинулись вверх по Лене.

Пароход был маленьким, грязным, а в каютах жарко. Установилась тёплая погода, и мы не знали покоя от комаров. «Пионер» медленно продвигался против быстрого течения, временами вообще не двигаясь, или шёл зигзагом, избегая отмелей и перекатов или уворачиваясь от водоворотов. Для меня было загадкой, как им управляли, потому что, казалось, была только одна бессменная вахта, которые стояла день и ночь без отдыха. Мы спали в двух маленьких каютах, одна в носу, а другая за гребными колёсами; к счастью, других пассажиров не было. Мылись мы в палубном ведре, набирая воду из реки и используя наше собственное мыло и полотенца. Мы договорились платить шесть копеек за версту и два рубля в день за еду, но так как неизменный рацион из варёной говядины и чая нам скоро надоел, мы стали покупать молоко, яйца и другую провизию на остановках, где пароход запасался дровами, и, если бы не комары, то мы бы считали, что вполне приятно проводим время.

Однажды вечером, сидя на прохладном ветерке на носу лодки, мы увидели впереди то, что показалось нам большой песчаной отмелью, и поэтому предупредили об этом лоцмана. Но каково же было наше удивление, когда при приближении к отмели мы обнаружили, что она вдруг поднялась в воздух и устремилась на нас, как клубы дыма. Это была туча комаров! Несмотря на наши плотно заправленные в воротники пальто накомарники с окошками из конского волоса, насекомые всё равно каким-то непостижимым образом приникали внутрь и лезли в глаза и нос. Не помогали и наши перчатки из оленьей кожи с завязками на запястьях – эти крошечные мучители всё равно доставали нас. В моей меховой шапке было только одна маленькая дырка – и через него они накусали меня в макушку. Они были просто повсюду!

На второй день и в течение двух последующих мы проплывали мимо самых замечательных скал, которые я когда-либо видел. Местами они возвышались на высоту двух и более тысяч футов[148 - 2 000 футов ? 600 м. На самом деле макс. высота Ленских столбов – 220 метров. – прим. перев.], на многие мили, казалось, прямо из реки поднимался непрерывный строй диковинных скал, как стена величественной средневековой крепости, украшенная зубцами, башнями и контрфорсами. С палубы парохода скалы имели цвет и вид коричневого песчаника, но я не мог с уверенностью сказать на таком расстоянии[149 - Ленские столбы сложены из кембрийских известняков возрастом ок. 550 млн. лет. – прим. перев.]. Они не имели правильной или регулярной структуры, которой обычно обладают колонны базальта, и я не припомню ничего, что напоминало бы мне это восхитительное творение природы.

Утром 15 июня капитан «Пионера» сообщил мне, что ночью нам встретился пароход, тащивший на буксире шхуну и две лодки. Он подумал, что это мог быть отряд Харбера, который я велел ему остановить при встрече, чтобы мы могли посоветоваться; но по глупости или из-за страха потерять прибыль он позволил им пройти. Впрочем, это мало что изменило, потому что через несколько дней мы прибыли в Олёкминск, где я нашёл записку, оставленную для меня лейтенантом Харбером – первое сообщение, которое я от него получил. В нём он высказывал пожелание, чтобы я вернулся в Якутск, если мы разминёмся на реке. Я не считал это совершенно необходимым, так как считал мои безуспешные поиски Чиппа вдоль побережья вполне достаточными, и проведёнными в то единственное время, когда можно было бы найти следы его высадки. И даже если какие-нибудь следы или предметы ускользнул тогда от моего внимания, то к этому времени их уже смыло весенним паводком. И всё же, когда лейтенант Берри собрался отправить мичмана Ханта присоединиться к отряду Харбера, я решил послать с ним Бартлетта, который и сам вызвался поехать. Я также подготовил для отряда письмо с инструкциями и карту дельты, на которой были отмечены все мои маршруты. Возвращаясь верхом в Якутск, Хант и Бартлетт встретили лейтенанта Харбера, который ехал обратно в надежде догнать меня. Он, несомненно, преуспел бы в этом, если бы не встретил Ханта, который передал ему моё письмо и карту[150 - Лейтенанты Харбер и Шютц достигли на своей маленькой шхуне «Поиск» устья Лены в июле 1882 года. Их поиски Чиппа вдоль побережья не дали никаких результатов.В декабре они получили в Якутске приказ (который был в пути шесть месяцев) вернуть тела Делонга и его людей в Соединённые Штаты, на что Конгресс выделил 25 000 долларов.Ниже приведена таблица громадных расстояний, на которые были перевезены останки, завёрнутые в войлок и помещённые в металлические гробы:Таблица расстояний                                                         МилиМатвей, на оленьих упряжках, до Якутска.................... 800Якутск, на конных упряжках, до Иркутска..................... 2 342Иркутск, на конных упряжках, до Красноярска............ 670Красноярск, на конных упряжках, до Томска................ 367Томск, на конных упряжках, до Омска.......................... 582Омск, на конных санях, до Оренбурга........................... 1 000Оренбург, по железной дороге, до Москвы................. 900Москва, по железной дороге, до Гамбурга.................. 1 390Гамбург – Нью-Йорк......................................................... 4 140Всего.................................................................................. 12 191В Гамбурге офицеры вместе с телами погибших сели на пароход «Фризия» и прибыли в Нью-Йорк 20 февраля 1884 года после двух лет и шестнадцати дней после своего отъезда. Повсюду на протяжении всего маршрута, в Азии, Европе и Америке, погибшим героям оказывались всевозможные почести, а заключительная процессия и торжественные похороны в Нью-Йорке в День рождения Вашингтона в этом году (1884) ещё свежи в памяти читателя. – Ред.].

Мы продолжали своё путешествие вверх по Лене; деревень становилось всё больше, хотя все они были небольшими. Здешние жители занимаются всем понемногу: у многих небольшой огород и посевы, несколько голов скота, десяток-другой кур. Также они заготавливают дрова для проходящих пароходов, ловят рыбу и работают перевозчиками на реке. Встречаются множество больших барж, принадлежащих богатым купцам. Это вместительные грузовые суда длиной сорок, иногда до восьмидесяти футов, построенные из тяжёлого бруса, снабжены палубой и скреплены деревянными гвоздями, швы заделаны мхом и залиты смолой. Они строятся на берегах реки в зимнее время и спускаются на воду во время весенних паводков, нагруженные всевозможными товарами, и они плывут вниз по течению, иногда поднимая парус, и управляются с помощью трёх длинных гребей длиной сорок и более футов – они используются не для движения, а только для того, чтобы держать баржи подальше от мелей. Суда эти останавливаются во всех прибрежных деревнях, а в крупных поселениях устраивают базары. Это, конечно, праздник для жителей таких сёл, которые берут нарасхват дешёвые одеколоны и яркие платки, к великому удовольствию преуспевающих купцов.

Мы побывали на нескольких таких баржах, наш спутник и переводчик, капитан Грёнбек, был знаком со многими торговцами, и они принимали нас с особым вниманием. Некоторые баржи были со вкусом обставлены, а купцов сопровождали их жены или на борту было несколько пассажиров. Все эти суда делают Якутск своим конечным пунктом, и, если купцы не полностью распродали по пути свои товары, они проводят оптовый аукцион, а потом продают свои баржи на дрова или на строительные материалы, так как древесина качественная и хорошо обтёсана. Берега реки усеяны обломками этих больших лодок, которые либо потерпели крушение, либо были просто брошены своими владельцами после разгрузки.

В верховьях Лены много деревень ссыльных скопцов. Я посетил одну, в котором жили тридцать три мужчины и три женщины, все довольно бедного вида, но бережливые и вполне преуспевающие. Они мечтали купить ветряную мельницу и молоть на ней муку для всего округа. Скопцы – самые трудолюбивые фермеры на Лене и выращивают почти все овощи в этих местах. Всё их имущество по закону после смерти поступает в государственную казну, но, как рассказывал мне губернатор, перед смертью им всегда удаётся незаметно продать его. Я думаю, что любовь к деньгам является корнем их религиозной одержимости.

Однажды я увидел двух мертвецов, плывущих по реке и видел ещё одного ранее в тот же день. Я доложил об этом капитану, и он сказал: «Да, сегодня утром мы прошли мимо двух других, прежде чем вы встали. Это люди с рудников, которые напиваются в кабаках и убивают друг друга. И тут ещё есть много иудеев, которые убивают людей из-за денег. Я однажды видел сразу пятнадцать трупов, плывущих по реке.» И капитан Грёнбек подтвердил его слова.

Эти преступники, которых отправляют на рудники, представляют собой сборище отчаянных головорезов. Я полагаю, что всех тех, кто работает на Александра Сибирякова[151 - Александр Михайлович Сибиряков (1849-1933) – исследователь Сибири, иркутский купец 1-й гильдии, золотопромышленник. – прим. перев.], хорошо кормят, одевают, платят за работу, – и разрешают посещать кабаки и пропивать свои заработки, что они в основном и делают, а попойки заканчиваются драками и смертями.

В Киренске, большом селе с населением четыре или пять тысяч жителей, мы пересели на пароход «Константин», более мощное и вместительное судно, на котором наше продвижение вверх по реке стало гораздо более ощутимым. Деревни на берегах Лены были теперь на расстоянии в десять-пятнадцать вёрст, а во многих местах и в пределах видимости друг от друга. В Омолое мы сошли с «Константина» и продолжили наше путешествие на лодках. Они около сорока футов длиной и десяти шириной, сделаны в форме вельбота, с острыми носом и кормой, но прямыми бортами и плоским дном. Они управляются длинным рулевым веслом и тянутся тремя или пятью лошадьми верёвкой длиной около пятидесяти ярдов. Один или два всадника ведут лошадей, и плата составляет копейку за версту за каждую лошадь, а также вознаграждение в размере десяти копеек каждому всаднику и рулевому. Скорость движения при этом получается, как при быстрой ходьбе, хотя лошади иногда даже переходят на лёгкую рысь. Пассажиры располагаются на помосте, под укрытием немного меньшим по ширине, чем лодка, и длиной десять футов. Сделано оно из гнутых жердей и покрыто холстом, пропитанным битумом. Спереди и сзади оно открыто для прохождения воздуха, а в дневное время со стороны солнца вешается занавеска. Мы проехали на этих лодках около трёхсот вёрст со скоростью шестьдесят-восемьдесят вёрст в день, покупая яйца, молоко и хлеб на станциях и готовя чай в пути.

Последние четыреста пятьдесят вёрст до Иркутска мы проехали в тарантасе, большой четырёхколёсной карете, запряжённой тремя или пятью лошадьми в ряд, и подвешенной на кожаных ремнях на длинных рессорах, на манер наших старомодных экипажей. Мы ехали так день и ночь, а спали в нашем тарантасе, или в телеге, другом виде четырёхколёсного транспортного средства, укрытого от солнца и дождя. Повозки эти так же тяжелы, как наш омнибус, и предназначены для двух-трёх пассажиров, а стоимость проезда составляет три копейки за версту для трёх лошадей, независимо от количества пассажиров, но три копейки за версту за двух дополнительных лошадей и вознаграждение в десять копеек ямщику, отсутствие которого, несомненно, лишит лошадей всякой скорости.

Я обнаружил отсутствие всякой совести у смотрителей станции, обязанность которых снабжать всех путешественников по обычным тарифам и в обычном порядке. Но как только смотритель узнаёт, что путешественник спешит и готов заплатить дополнительные деньги, так сразу же ему сообщают, что свежих лошадей нет, а что тех, что есть, нужно держать для срочной почты. Но у смотрителя оказывается друг, скажем, Иван, у которого вы можете нанять лошадей по двойной, тройной или пятикратной цене. Я позволял себе иногда платить эти возмутительные цены, чтобы не позволить нашему сердитому товарищу догнать нас, и мне удавалось это делать, пока мы не достигли станции в двадцати верстах от Иркутска, где я заполучил единственных оставшихся на станции лошадей, но пока мы завтракали, прибыл в безумной спешке «Мрачный Джон» и, заплатив премию за лошадей «Ивана», сумел опередить меня в гонке до Иркутска.

Мы все отправились в отель «Декко», и я сразу же телеграфировал Министру ВМФ о своём прибытии со всеми отчётами экспедиции и попросил разрешения вернуться домой. Ответ на мою телеграмму был следующий:

Вашингтон, 8 июля.

Можете вернуться домой с отрядом.