1984. Скотный двор. Да здравствует фикус!

У Уинстона никакого позыва не было ей лгать. Признаться в худшем сейчас было сродни признанию в любви.

– Видеть тебя не мог. Хотелось взять тебя силой, а потом убить. Две недели назад я всерьез подумывал размозжить тебе голову булыжником! Если и вправду хочешь знать, воображал, что ты как-то связана с полицией помыслов.

Девушка радостно рассмеялась, приняв его признание за восхищение ее маскировкой.

– Только не полиция помыслов! Ведь правда же ты так не думал?

– Ну, может, и не совсем так. Только взгляни на себя: вся такая юная, свежая, здоровая, вся из себя активистка… Ты ж понимаешь, я и решил, что наверное…

– Я достойный член Партии! Чиста и в помыслах, и в делах. Транспаранты, демонстрации, лозунги, соревнования, турпоходы – вся эта похабень! И ты думал, будь у меня хоть четверть шанса, я разоблачу тебя как помыслокреминал и подведу тебя под казнь?

– Вроде того. Многие девицы, знаешь ли, таковы.

– Это все из-за этой гадости! – воскликнула Джулия, сорвав с себя алый пояс Юношеской антисекс-лиги и забросив его на куст. Потом, словно прикосновение к талии напомнило ей о чем-то, сунула руку в карман и достала маленькую палочку шоколада. Разломив ее, половинку дала Уинстону. Уже по запаху он понял, что это совсем не обычный шоколад. Серебристая упаковка, гладкая и блестящая поверхность… Простой шоколад тусклый, легко крошится и по вкусу напоминает дым от горящего мусора. Впрочем, пару раз Уинстону доводилось пробовать настоящий шоколад. Аромат будил в нем сильное, в дрожь бросающее воспоминание, но вот о чем, вспомнить он не мог.

– Где раздобыла? – спросил он.

– На черном рынке,?– равнодушно бросила она.?– Вообще-то и я из таких же, если посмотреть. Спортивная. Была командиром отряда Разведчиков. Волонтерствую по три вечера в неделю в Юношеской антисекс-лиге. Часы потратила на расклейку их паршивой гнуси по всему Лондону. На демонстрациях всегда одно древко транспаранта тащу. Всегда бодра-весела, ни от чего не увиливаю. Вопи всегда с толпою вместе – так я это называю. Иначе никак не уцелеть.

Первый кусочек шоколада растаял у Уинстона на языке. Вкус был восхитительный. Только по грани сознания все еще маячило воспоминание, чувства будило тревожные, но никак не желало обретать четкую форму, словно замеченный краем глаза предмет. Он гнал его прочь, понимая лишь, что это память о каком-то поступке из тех, что и рад бы исправить, но не в силах.

– Ты очень молода,?– заговорил Уинстон.?– Лет на десять, а то и пятнадцать моложе меня. Что ты нашла в таком мужчине, как я?

– Было в твоем лице что-то такое. Подумала, стоит рискнуть. Я легко распознаю людей не от мира сего. Как тебя увидела, сразу поняла: ты против них.

Под ними явно имелась в виду Партия, и прежде всего Центр Партии, о каком она говорила с такой неприкрытой ненавистью, что Уинстону делалось не по себе, даром что он понимал, что здесь они в безопасности, если вообще такое хоть где-то возможно. Что поражало его, так это грубость ее речи. Ругаться членам Партии не полагалось, сам Уинстон крайне редко позволял себе ругательства, по крайней мере вслух. Джулия, похоже, была не в силах помянуть Партию, особенно Центр Партии, без слов, которые в глухих переулках мелом на заборах пишут. Неприятия у него это не вызывало. Просто было еще одним признаком ее бунта против Партии и всего с нею связанного, казалось даже вполне естественным и полезным, вроде фырканья лошади на гнилое сено. Они выбрались с лужайки и брели, обняв друг друга за талию, по тропинке в пятнистой сени деревьев. Уинстон заметил, насколько податливей стало ее тело без алого пояса. Разговаривали только шепотом: вне лужайки, уверяла Джулия, лучше не рисковать. Наконец подошли к опушке рощи. Джулия его остановила:

– Не выходи! За открытым пространством могут наблюдать. Под защитой ветвей мы в безопасности.

Они стояли в тени кустов орешника. Их лица согревал солнечный свет, сочившийся сквозь листву. Уинстон смотрел на расстилающееся впереди поле и вдруг понял, что место ему знакомо. Старый, поросший невысокой травой выгон, изрытый кроличьими норами, с вьющейся тропинкой и редкими кротовинами. На другом конце – запущенная живая изгородь, торчащие ветви вязов с густыми листьями напоминают пышные женские прически и тихонько покачиваются на ветру. Наверняка рядом струится чистый ручей, где в зеленых заводях под ивами плавают ельцы.

– Тут случайно нет ручья неподалеку? – прошептал он.

– Да, ручей есть, на краю соседнего поля. В нем водятся рыбы, причем огромные! Они лежат в заводях под ивами и машут хвостами.

– Это ведь Золотая страна, ну, почти…?– пробормотал он.

– Что такое Золотая страна?

– Так, ничего. Просто пейзаж, который мне иногда снится.

– Гляди! – шепнула Джулия.

Метрах в пяти, почти на уровне их лиц, на ветку сел дрозд. Вероятно, не заметил людей: те держались в тени, он был на солнце. Птица расправила, затем аккуратно сложила крылья, опустила головку, словно выражая почтение дневному светилу, и разразилась трелью. В притихшем полуденном воздухе звук разносился с поразительной громкостью. Уинстон с Джулией замерли, прижавшись друг к другу. Мелодия лилась, не утихая, с изумительными вариациями, без единого повтора, словно дрозд решил блеснуть своей виртуозностью. Иногда он умолкал на несколько секунд, расправлял и складывал крылья, потом надувал крапчатую грудку и снова взрывался трелью.

Уинстон наблюдал за ним с невольным уважением. Вот дрозд, для кого, зачем поет он? Рядом ни самки, ни соперника. Что заставляет птицу сидеть на краю глухого леса и изливать свою мелодию в никуда? Может, здесь все-таки упрятан микрофон? Их с Джулией тихого шепота он не улавливает, а вот пение дрозда – вполне. Может, на другом конце сидит похожий на жучка коротышка и внимательно слушает – вот это слушает… Постепенно мелодия вытеснила из сознания Уинстона все мысли. Она вливалась в него сплошным потоком, смешиваясь с солнечным светом, сочившимся сквозь густую листву. Уинстон перестал думать и отдался на волю чувств. Талия девушки была мягкой и теплой. Он развернул Джулию к себе, она прильнула к нему упругим и податливым, как вода, телом. Их губы слились воедино, и это совсем не походило на те жадные поцелуи, какими они обменивались прежде. Когда лица их разошлись, они вдвоем глубоко вздохнули. Дрозд перепугался и упорхнул, шумно трепеща крыльями.

Уинстон прижался губами к ее уху.

– Сейчас,?– прошептал он.

– Не здесь,?– шепнула в ответ девушка.?– Вернемся в укрытие. Там безопаснее.

И они поспешили обратно на лужайку, не обращая внимания на треск сухих сучьев под ногами. Стоило же оказаться в кольце молодой поросли, как она повернулась к нему. Оба дышали часто, но в уголках ее рта вновь играла улыбка. И да! – все было почти так, как во сне Уинстона. Почти так же порывисто, как ему и виделось, девушка сорвала с себя одежду, а когда отшвырнула ее в сторону, то именно тем бесподобным жестом, который, казалось, отправлял в небытие всю цивилизацию. Тело ее ослепительно белело на солнце. Какое-то время Уинстон на него не смотрел: не мог отвести глаз от веснушчатого лица с легкой, дерзкой улыбкой. Уинстон опустился перед ней на колени и взял ее за руки.

– У тебя прежде такое бывало?

– Конечно. Сотни раз… ну, по крайности, множество раз.

– С партийцами?

– Да, всегда с членами Партии.

– И с членами Центра Партии?

– Нет, только не с этими свиньями! Хотя среди них полно таких, кто при случае своего не упустит. Не такие уж и святоши, какими выставляются!

Сердце Уинстона забилось чаще. Она занималась этим много раз, ему хотелось, чтобы счет шел на сотни, на тысячи! Все, что свидетельствовало о развращенности нравов, наполняло его безумной надеждой. Кто знает, может, Партия давно прогнила и культ усердия и самоотречения – мишура, скрывающая порок. Если бы он мог заразить их всех проказой или сифилисом, то сделал бы это с превеликой радостью! Лишь бы они гнили, слабели, распадались на части!

Уинстон потянул ее вниз, и они оказались на коленях лицом к лицу.

– Послушай, чем больше мужчин у тебя было, тем больше я тебя люблю! Понимаешь?

– Да, вполне.

– Ненавижу чистоту, ненавижу праведность! Пусть добродетель исчезнет вовсе! Я хочу, чтобы все были развращенными до мозга костей.

– Тогда я подхожу тебе, милый. Я как раз такая!

– Ты любишь этим заниматься? Не только со мной, я про сам процесс…

– Обожаю!

Именно это он и хотел услышать. Не любовь к одному человеку, а животный инстинкт, примитивное, незамысловатое желание. Именно эта сила способна разорвать Партию на части. Он напрягся, тело девушки вжалось в траву, среди рассыпавшихся диких гиацинтов. На этот раз ему не мешало ничто… Наконец их дыхание выровнялось, они отпрянули друг от друга в приятной истоме. Солнце припекало жарче. Обоим хотелось спать. Уинстон потянулся к сброшенной одежде и прикрыл девушку комбинезоном.

Через полчаса он проснулся, сел и принялся разглядывать веснушчатое лицо Джулии, все еще мирно дремавшей, подложив ладонь под щеку. Красавицей ее не назовешь, разве что губы… Если присмотреться, то вокруг глаз уже заметны морщинки. Короткие волосы необычайно густые и мягкие. Он спохватился, что не знает ни ее фамилии, ни где она живет.

Молодое, здоровое тело, такое беспомощное во сне, пробудило в нем жалость и желание защитить. Но бездумная нежность, возникшая в кустах орешника, когда они слушали пение дрозда, так и не вернулась. Уинстон сдвинул комбинезон и принялся разглядывать ее гладкий белый бок. В прежние времена, подумал он, мужчина смотрел на женское тело, находил его желанным, и этого было достаточно. Теперь же не существовало ни чистой любви, ни чистого желания. Чувства утратили чистоту, потому что все замешано на страхе и ненависти. Их объятия превратились в битву, оргазм – в победу. Их близость – как удар по Партии, акт не любви, а политики.

III

– Мы можем прийти сюда еще раз,?– сказала Джулия.?– Вообще-то использовать одно и то же укрытие дважды неопасно, нужно только выждать месяц или два.

Проснувшись, она повела себя совсем иначе: стала настороженной и деловитой, оделась, повязала алый пояс и принялась планировать дорогу домой. Уинстон решил целиком положиться на нее, отдав должное ее практичности, которой ему явно не хватало, и исчерпывающему знанию окрестностей Лондона, обретенному в бесчисленных пеших походах. Обратный маршрут совершенно отличался от того, каким он прибыл сюда, и оканчивался на другой железнодорожной станции. «Никогда не возвращайся домой тем же путем, каким вышел»,?– веско заметила девушка. Она решила уйти первой, велев Уинстону выждать полчаса.

Джулия назвала место, где они могли бы встретиться после работы через четыре дня: рынок под открытым небом в бедном квартале, людный и шумный. Она побродит среди торговых рядов, делая вид, что ищет шнурки или нитки. Если вокруг все чисто, она высморкается, тем самым дав ему знак подойти. Если нет, то Уинстон пройдет мимо, не обращая на нее внимания. Если повезет, в толпе им удастся поговорить минут пятнадцать и условиться о следующей встрече.

– Теперь мне пора,?– сообщила Джулия, когда он повторил все указания.?– Мне надо вернуться к девятнадцати тридцати и два часа раздавать листовки Юношеской антисекс-лиги. Черт бы ее побрал! Помоги отряхнуться. Веточек в волосах нет? Точно? Тогда до встречи, любовь моя!