Путь длиною в смерть

– О, Видящая, кажется, Лива… Она… мертва?!

Тихо и неуверенно произнесла первая девушка. Вторая же ахнула, но старалась не отвлекаться, наблюдая за методичными движениям Симоны, которая только что перерезала пуповину, разрушая физическую связь младенца с матерью, что все же останется вечной.

Женщина взяла на руки ребенка, грустно смотря на знакомые черты, которые будто в зеркале отражались на его сморщенном личике. Малышка ухватила большой палец ведуньи и сразу принялась тащить себе в рот, крепко уверенно сжимая розовыми деснами. Симона не смогла не улыбнуться.

– Видящая, не найти чести больше, чем быть вами нареченной. Какое имя вы дадите девочке?

Помощницы накрыли тело Ливы Ульве белой тканью, все еще не веря в случившееся. Однако не отвлекаясь от уборки дома, бросали любопытные взгляды. Ранее они так близко никогда не видели младенцев и уж тем более не присутствовали на отмывании и наречении.

После рождения малыша было принято проводить церемонию принятия отцом. Дитя клали на землю до тех пор, пока отец не брал его под свою одежду. А было так потому, что мерли дитятки довольно часто. После церемонии можно было переходить и к ритуалам. Обычно ритуалы Ауса ватни и Нафнфести*[4 - Аус Ватни – ритуал окропления водой. Нафнфести – наречение. Отец давал ребенку имя и дарил подарок. Обычно подарком выступали кольцо, оружие, ферма, или земельный надел.] проводились совместно с отцом дитя, после которых можно было смело считать ребенка человеком, но не в этот раз.

Арне продолжала улыбаться, ее черты лица смягчились, теперь она казалась старше своих пятидесяти зим. Подняв взгляд, она увидела изображение на коже, написанное местным неумелым художником, на котором запечатлена навеки дышащая Лива.

Художник тот рисовал отменно, но худо грамоте обучен был, а потому подпись была сделана не верно. Вместо «Лива» в углу красовалось «Илва». Женщина кивнула сама себе, будто отвечая на заданный вопрос, поднесла малышку к уже остывшей воде, и еще раз кивнула собственному отражению в водной глади. Лицо её стало решительным.

Сложив вместе большой, указательный и средний пальцы Симона щепотками набирала воду и окропляла лицо, тело и дух младенца, тихо шепча:

– Я – Симона Арне, видящая из Скъяльта, очищаю твой дух и тело, дочь охотницы Ливы Ульве, и нарекаю тебя Илвой Ульве. Да прибудет с тобой сила и мудрость Одина, да будешь же ты достойной дочерью мне, и всем жителям Скъяльта. Живи, да будет свободным твой дух, Илва!

На ее слова малышка вскрикнула, будто принимая, но уже борясь с собственной судьбой.

Глава 2. Ветер перемен

Десять зим назад

Холодный ветер начинал свой путь меж ветвей ближайшего к поселению леса. Он укрывал жителей Скъяльта, как бы мягко обнимая с трёх сторон. Прятал от ока, которое могло бы сглазить честной народ, не нужных кровопролитий, со стороны одичалых соседей, в любой момент способных захотеть присвоить себе красивых женщин или плодородные земли.

С каждым скрупелем*[5 - Самая маленькая мера измерения длины, равна примерно 18 мм.] ветер, терявший энтузиазм подморозить жителей, ударяясь о стволы могучих сосен и ясеней, прибывал к домам уже ослабшим. Илва почувствовала его легкое прикосновение к своей девичьей щеке, и прикрыла глаза.

– Мама, это ты?

Ответом ей была тишина. Девочка сидела на траве, затянувшей собой весь склон скалистой пригорки. Ей нравилось проводить время в одиночестве, подальше от мирской суеты. Возможно, Илве понравилось бы играть вместе с другими детьми, да только не звали они ее с собой.

Всю свою жизнь, все скромные десять зим, девочка жила под покровительством слышащей Симоны Арне, которую боялись из-за ее силы и видений. Детей она пугала особенно знатно. Бывало, проходит мимо места, где дети играются, посмотрит черными глазами, и вымолвит вдруг: «Айка, ты пошто у сестры гребень украла. Верни пока поздно не стало». А через пару дней слышен плачь той самой Айки, которую сестра сильно бранила, а мать того хуже, за уши оттаскала. Со временем страх накрыл тенью и образ малышки.

Однако Илва не горевала, могла часами гулять по лесу, знакомясь с его мирными жителями. Животных она любила особенно. Где-то белочке орешек подарит, выудив из кармана льняных брюк, где-то ёжику грибочек положит подле норы, а когда дикий кабан с поросятами дорогу переходил, то всегда пряталась, чтобы на клыки не напороться, да и не спугнуть животину.

Еще одним излюбленным местом для протирания штанов стала эта пригорка, с которой открывался вид на чудную водную гладь. Убаюкивающе покачивались волны, морская птица и рыба занимается своим делом, иногда приходят бабы, за водой для стирки, а Илва замерев, наблюдает за течением жизни.

Чибис северный нарушил покой девочки, усевшись на край обрыва, вглядываясь в незнакомку пытливыми черными глазками. Илва от удивления даже перестала дышать и моргать, внимательно разглядывая переливающееся на солнце черное с сине-зелёным отливом оперение птицы.

Чибис крутил головой так, что даже хохолок подрагивал, а после выдал нескромную трель. Малышка рассмеялась, но птица была не из пугливых. Настойчиво подбираясь ближе к интересному белокурому существу, с огромными голубыми глазами. Клюнув девочку в кожаный сапог, птица снова гаркнула.

– Аа, тебя прислала Симона, да? Ах, ничегошеньки от нее не скроешь, даже это место уже выведала. Что ж, пора вертать домой, заждалась матушка.

Порой Илва забывалась, и называла Симону матушкой в лицо. И, конечно же, сразу получала за это оплеуху, и неустанное напоминание, что она дочь охотницы по имени Лива Ульве. Но как запомнить наречение, если Ливы она никогда не видала? Осталась от нее на память лишь старое изображение на коже.

Приятная глазу то была женщина. Высокая, статная, с хорошей копной светлых, практически белых, словно молоко волос, заплетенных в толстую косу. На голове ее венок одет, из красных луговых цветов. И наряд на ней праздничный, простое белое платье, с вышивкой на рукавах, поверх красный кафтан, новенький.

Только это и знала Илва о своей матери. Даже имя не успела ей подарить, так быстро ушла иной тропкой.

Илва вприпрыжку направилась по узкой протоптанной дорожке к общине, каждый раз, словно в первый, любуясь окружающими красотами. Волосы цвета молока распушились и лезли в глаза, а изумрудная лента, удерживающая их, почти слетела, сапоги местами были покрыты илом, жесткие штаны и белая свободная рубаха испачканы во влажной земле.

Но ничего из этого девочку не беспокоило, переживать она будет позднее, под осуждающим взглядом знающей. Небольшие тучи мирно плыли над лесом, нужно успеть до того, как брызнет дождь.

Подходя ближе к Скъяльту, девочка сбавила темп, одернула рубаху вниз, подтянула тесёмки, и смахнула с лица, лезущие в глаза и рот волосы. Звуки поселения заполнили уши.

У ближайшего домика стояла женщина и что-то громко кричала вглубь хижины, где-то лаяла собака, домашние птицы чувствовали себя хозяевами, неустанно сообщая об этом, разевая рты куда придётся. Чем дальше приходила девочка, тем больше становилось звуков, от них заболела голова, ведь после нескольких часов тишины какофония ощущалась громом среди ясного неба.

Женщины слева громко рассмеялись, стирая одежду и хлопнув одного из мужиков мокрыми штанами. Впереди играли в салки дети разного возраста, но увидев Илву, изменили своё направление, бросая странные взгляды. Видимо выглядела она сейчас не лучше заблудшей овечки.

Малышка тяжело вздохнула, предвкушая нравоучения матушки. Но как усидеть на месте, если свободный дух, словно ветер, ищет простор для крыльев. Ей осталось лишь дойти до конца коротенькой улочки и свернуть чуть левее тропы, она достигнет конца их земель, где и будет стоять ее дом, взросший в холм.

Дома здесь у всех выглядели примерно одинаково, с той лишь разницей, что в одном могло оказаться четыре комнатушки, в ином две или три. В зависимости от количества скота у хозяев.*[6 - Скот до Х века находился под одной крышей с людьми.] Из глины, земли и дерева, возведённые стены защищали от настырных ветров, промозглых зим и знойного лета. На глинобитном полу было прохладно в жару, в холода же спасало большое количество шкур и немаленькое количество членов семьи. Спать ложились бок о бок, отдавая дополнительное тепло.

Крыша нередко протекала, но решалось это легко, заменяя сгнившие доски на новые, которые вновь покрывались слоем земли и глины, порастая мхом и порослью. То же самое делалось и с опорами внутри дома. По наступлению теплого времени года, как сейчас, двери жителей общины были открыты для всегда желанных гостей. Мужики частенько уходили на охоту или отправлялись на рыбалку в долгие плавания, а бабам только и приходилось, что развлекаться, выполняя бытовые обязанности, в хорошей компании друг друга.

Наконец перед глазами появился знакомый покосившийся низенький заборчик, из отверстия в земле валил дым. Симона ожидала дома. Не успела Илва переступить порожек, как за спиной раздался грубый старческий голос.

– Пришла, значит. Где пропадала? Уж не сбежать ли решила?

Женщина сощурила глаза, пристально наблюдая за ребенком. У Илвы выступил на щеках румянец.

– Ты всегда так говоришь. Мне это не нравится! Ты и сама знаешь, что не убегу и где я была, ты тоже прекрасно знаешь!

Симона попустилась, будто ей действительно каждый раз необходимо напоминание малышки, что она не мираж, не видение и навеки останется подле названной маменьки. Улыбнувшись, она сделала шаг вперед и положила мозолистую теплую ладонь на макушку Илвы, которая прикрыла глаза, получая долгожданное тепло. Только сейчас она ощутила, что озябла, хоть и весна нынче выдалась теплая.

– Пойдем в дом, дитя. Голодна? А потом ступай, приведи себя в порядок, да отправимся по делу. Помогать мне станешь, раз уж все равно проку дома от тебя не то чтобы много, а любоваться красотами родимого края не надцелась.

С готовностью девочка закивала в ответ и довольная забежала в дом, освещаемый пока еще дневным светом и единственный свечой на столе, где уже стоял кувшин с молоком, вареный кусочек мяса и пара картофелин, плавающих в бульоне.

От чашки исходил пар и такой аромат, что в животе предательски заурчало. Наспех сбросив обувь, стряхнув с себя кусочки почвы, Илва принялась поглощать приготовленное для нее Симоной.

Знающая бойко, что удивительно для ее возраста, перетаскивала в темный уголок бутыли и кринки с отварами и порошками, сделанными загодя. С верхней полки достала поясок, с пришитыми мешочками, аки карманами, и стала собирать все необходимое в дорогу.

– Куда сегодня?

С набитым ртом спросила девчушка. Симона сначала хмуро посмотрела на девочку, но умалчивать не стала. Знания еще никому не навредили.

– Наведаемся к Хардгердам, отнесем ему пару веток Тюрухъяльма*[7 - Трава добавлялась в качестве яда в приманку для волков.]. Знаешь, что за травка такая?

Девочка положила в рот последний большой кусок картофеля и, облизав большой палец, помотала головой.

– Волчий мор, по-другому.

Илва подскочила с лавки и невежественно ахнула.

– Неужто конунг*[8 - Глава общины (города). Дословно «король».] травить вздумал хозяина леса?