Тайный агент

– Так закрой газометр там в углу. – На это Озипон отважился, и через минуту в комнате, где лежал м-р Верлок, сделалось темно.

Озипон обратился в м-сс Верлок, которая стояла посреди лавки и повторяла, дрожа с головы до ног:

– Только чтоб меня не повесили… Я не хочу, не хочу…

– Тише! – остановил ее Озипон. – Неужели ты это сделала сама? – проговорил он, придав своему голосу твердость, которая успокоительно подействовала на м-сс Верлок.

– Да, – прошептала она, веря в эту минуту, что он ее защитит. – Спаси меня от виселицы, Том, уведи меня отсюда. Я буду твоей рабой. Я буду любить тебя, работать на тебя. У женя нет никого на свете, кроме тебя. – Думая только об одном – о тоненькой струйке крови, стекающей с рукоятки ножа, – она готова была на все. – Я не буду требовать, чтобы ты венчался со мной! – крикнула она, забыв свое прошлое честной женщины, воспитанной в строгих правилах. Она пододвинулась к нему на шаг, и ему сделалось страшно. Он бы не удивился, еслиб у неё в руках очутился нож, предназначенный для него, и наверное даже не испугался бы. Он нечувствовал в себе никакой сила воздействовать на нее, и мог только спросить глухим голосом:

– Он спал, когда…

– Нет, – крикнула она. – Он доказывал мне, что все ему сойдет с рук. Это он доказывал мне, после того, как, увел мальчика, чтобы его убить. Моего мальчика! Я хотела, бежать, куда глаза глядят, чтобы не видать его. А он подозвал меня в себе, чтобы приласкать… после того, как он сказал, что я помогала ему убить мальчика. Слышишь, Том? Он подозвал меня, вынул из меня сердце, чтобы бросить, его в грязь. Кровь и грязь… как с моим мальчиком…

Озипон вдруг понял. Так, значит, в парке погиб не Верлок, а полоумный мальчик?

– Подозвал меня в себе… – опять раздался голос м-сс Верлок. – Подумай, меня! И я подошла – с ножом.

Озипон глядел на нее с ужасом. Эта сестра полоумного мальчика сама казалась ему безумной, способной на все.

– Помоги, Том, помоги! Спаси от виселицы! – кричала она. Он хотел оттолкнуть ее, но повалил на земь, и она потянула, его за собой. – Не оставляй меня, не оставляй! – продолжала она кричать, обвив его руками. Он чувствовал невозможность, отделаться от неё и убежать. Она бы побежала за ним и своими криками привлекла бы полицию. А потом она, быть может, свалила бы всю вину на него. Ему сделалось еще более страшно. Он чувствовал себя навеки связанным с нею. Им придется скрываться где-нибудь в глухом месте в Испании или Италии, и потом его найдут когда-нибудь зарезанным, как м-ра Верлока. Вдруг на него нашло вдохновение. Он заговорил спокойным голосом. У него был готов план в голове.

– Скорее, – сказал он, – нам пора в поезду.

– Куда же мы поедем, Том? – робко спросила она. М-сс Верлок перестала быть свободной женщиной.

– Дай пока добраться до Парижа, а там увидим. Пойди сначала, посмотри, свободна ли улица. – Она послушалась, вышла за дверь и, вернувшись, прошептала:

– Могло идти.

Они вышли, и в последний раз зазвенел дребезжащий дверной колокольчик, как бы тщетно стараясь уведомить покоящегося м-ра Верлока об окончательном отъезде жены в сопровождении его друга.

Они скоро достали кэб, и по дороге на воздал Озипон, сидевший еще со страшно-бледным лицом, стал давать точные указания своей спутнице. Он уже успел обдумать все подробности своего плана.

– Когда мы приедем, – сказал он странным, однообразным голосом, – ты выйди первая, не оглядываясь. Мы будем как чужие, на случай, если кто-нибудь следит. Я суну тебе билет в руку. Потом пройди в дамскую комнату и выйди на платформу только за десять минут до отхода поезда. Я буду на платформе. Войди в вагон, не оглядываясь на меня. Тебя одну не заметят, а меня знают, и, увидав тебя со мной, поймут, что мы бежали. Поняла?

М-сс Верлок кивнула головой, думая о чем-то другом, страшном.

– Дай мне деньги, – прибавил он, помолчав.

Она быстрым движением раскрыла корсаж и передала ему маленький бумажник. Он взял его и без слов засунул в карман. Только через несколько времени он снова заговорил и стал расспрашивать ее.

– Послушай. Ты не знаешь, держал ли он деньги в банке на свое или на какое-нибудь другое имя? Это очень важно звать. В банке записаны нумера билетов. Если деньги были выплачены ему под его собственным именем, то когда узнают о его смерти, нас по этим деньгам проследят. Других денег у тебя нет?

– Никаких, – сказала она.

– Значит, нужно было бы принять особые меры. Нам пришлось бы потерять почти половину при промене на другие деньги. Но если деньги лежали на другое имя, – скажем, Смита, – то деньгами можно пользоваться. Понимаешь? Банк не может знать, что Смит и Верлок – одно и то же лицо. Ты понимаешь теперь, как это важно? Так скажи, знаешь ли ты что-нибудь относительно этого.

– Знаю, – сказала она сосредоточенно и спокойно. – Он мне говорил, что деньги лежат на имя мистера Позера.

– Ты в этом уверена?

– Вполне.

– Ну, тогда отлично… Мы приехали. Выходи. Постарайся держаться спокойно.

Она вышла, а он медленно расплатился за проезд из своего кошелька. План его, по-видимому, удавался. Когда м-сс Верлок, с билетом первого класса в Сен-Мало, вошла в дамскую комнату, товарищ Озипон вошел в буфет и в несколько минут выпил три стакана коньяку с кипятком, чтобы «вылечить простуду», как он объяснил продавщице, стараясь скорчить улыбку. Он поднял глаза на часы. Теперь как раз время. Он остановился.

М-сс Верлок вышла на платформу со спущенной вуалью, вся в черном, и пошла вдоль вагонов. Озипон сзади коснулся её плеча.

– Сюда.

Она вошла в вагон, а он остановился на платформе, оглядываясь вокруг себя. Увидав кондуктора, он подошел к нему, что-то сказал, и тот ответил: «Хорошо, сэр», приложив руку к козырьку. Вернувшись в м-сс Верлок, Осипов сказал:

– Я сказал ему, чтобы никого не впускать в наше купе.

Она сидела, слегка наклонившись вперед. – Ты обо всем думаешь, – сказала она. – Ты спасешь меня, Том? – спросил она с безумной тревогой, подняв вуаль, чтобы взглянуть на своего спасителя. На прозрачно-белом лице большие сухие, потухшие глаза казались двумя черными провалами.

– Опасности больше нет, – сказал он, пристально глядя на нее, и м-сс Верлок, убегавшей от виселицы, казалось, что взгляд этот полон нежности. Она была так тронута, что лицо её уже не выражало такого ужаса. Но товарищ Озипон глядел на нее не глазами влюбленного, а глазами человека, который верил в науку больше, чем в правила этики. Он вспоминал её брата – полуидиота с явными признаками вырождения. Взывая мысленно в Ломброзо, как итальянский крестьянин взывает к своему любимому святому, он рассматривал теперь щеки, глаза, уши м-сс Верлок. Никакого сомнения… Преступный тип. Среди этих научных наблюдений он совершенно не думал о душе и её правах.

– Очень любопытный был твой брат, – сказал он. – Ясно выраженный тип.

Он говорил научно, а она понимала его слова как теплую память о брате и благодарила его за прежнее доброе отношение в мальчику.

– Какое между вами двумя огромное сходство! – продолжал Озипон, едва скрывая свой ужас, вызванный именно этим сходством.

С легким криком, м-сс Верлок, наконец, разрыдалась и долго плакала, чувствуя облегчение от слег. Она теперь свободно, с сознанием минувшей опасности, обвиняла себя в трусости, в том, что не сумела покончить с собой.

– Я теперь буду жить для тебя, Том, – говорила она.

Поезд тронулся.

– Пройди на другую сторону купе и не выглядывай на платформу, – сказал заботливым тоном Озипон. Он посадил ее, чувствуя, что приближается вторичный приступ рыданий. Раздался свисток. Озипон инстинктивным движением сжал губы с решительным видом. Когда поезд медленно тронулся, м-сс Верлок ничего не видела и не слышала. Спаситель её Озипон постоял с минуту, слушая её громкия рыдания, потом медленно прошел в другой конец вагона и, открыв дверь, выскочил из поезда.

Он вышел в самом конце платформы. Но решимость его выполнить задуманный план была так велика, что он каким-то чудом успел даже захлопнуть дверь за собой. Потом только он скатился кубарем. Когда он поднялся с земли, то был страшно бледен, разбит и едва мог перевести дыхание. Но он все же оставался спокоен и сохранил достаточное присутствие духа, чтобы дать нужные объяснения собравшимся вокруг служащим.

Он сказал, что жена его поехала в Бретань в умирающей матери, в страшно расстроенном состоянии, и что, стараясь утешить ее, он не заметил, как тронулся поезд. В ответ на общий вопрос, почему он лучше не доехал до Соутгамптона, чем рисковать жизнью, он ответил, что дома осталась с детьми молоденькая невестка, которая была бы вне себя от ужаса; он сказал также, что выскочил необдуманно, и, что, конечно, во второй раз такой глупости не сделал бы. Выйдя из вокзала, он не взял, однако, кеба, несмотря на то, что был богаче, чем когда-либо в жизни.

– Я лучше пройдусь, – сказал он с улыбкой предлагавшему свои услуги кэбмену.

Он долго, долго шел по улицам, скверам, площадям и, наконец, дошел до маленького мрачного с виду дома, перед которым расстилался маленький палисадник. Вынув из кармана ключ, он открыл дверь и вошел.

Он бросился, не раздеваясь, на кровать и пролежал с четверть часа. Потом он вдруг сел на кровать и, подняв колени, обхватил их руками. В таком виде он сидел до рассвета. Так же, как он умел блуждать часами, не выказывая усталости, так он умел и сидеть часами, не двигаясь. Когда в комнате стало совсем светло, он откинул голову на подушку. Глаза его обратились к потолку, потом вдруг закрылись. Товарищ Озипон заснул при ярком солнечном свете.

XIII.

В большой, чистой, но убогой с виду комнате, где единственным предметом был большой шкап, с огромным замком – шкап, купленный профессором по случаю за гроши, – сидел у деревянного стола подле окна товарищ Озипон, обхватив голову руками. Профессор, в грязном, поношенном пиджаке и в истоптанных туфлях, шагал по комнате, засунув руки в карманы, и рассказывал о своем посещении Михаэлиса.

– Он, конечно, и понятия не имел о смерти Верлока. Он ведь никогда не читает газет. Я вошел к нему. В доме ни души. А он один сидит и пишет, окруженный кипой бумаг. На столе стоял остаток завтрака – несколько сырых морковок и немного молока. Он только этим и питается. И при этом – ангельские чувства. Убогость мысли поразительная. Не умеет логически рассуждать. Биографию свою он разделил на три части, под заголовками: вера, надежда, жалость. И теперь он разрабатывает идею мира, устроенного как большой красивый госпиталь, с садами и цветами, в котором здоровые и сильные будут ухаживать за слабыми. Подумайте, какое безумие. Слабые – источник зла; их нужно истреблять – вот единственный путь прогресса. Прежде всего, нужно уничтожить всю толпу слабых, а потом недостаточно сильных. Поняли? Сначала слепых, глухих и немых, потом хромых и так дальше. Все слабости, все пороки должны исчезнуть.