Мозаика жизни

Его я запомнила уже седым, всегда уравновешенным, спокойным, с внимательным взглядом.

Каждое утро он очень долго и очень тщательно мылся (в отсутствии ванны и горячей воды!). Этот ритуал никому нельзя было как-то прервать или убыстрить. Даже бабушка, когда она торопилась отправить его на рынок за покупками, ворчала на него тихо.

Морозы в Тбилиси бывают редко. Соседи, в их маленьком дворике, много времени проводили на балконах, на самом дворе и, отправляясь за покупками, дедушка церемонно здоровался с ними, говорил комплименты соседкам, расспрашивал о детях, о семейных делах. Соседи охотно делились с ним.

Теперь я понимаю, что он очень нравился женщинам. «Какой он у тебя – настоящий мужчина» – с восхищением сказала о нём Лючия, жена Кадыра Абдурахманова, которая с мужем объехала весь свет и о которых я напишу позднее. Мы с дедушкой встретились с ними на площади Ленина (теперь площадь Свободы). Он любезно поцеловал руку Лючии, поговорил с дядей Кадыром. Ничего особенного. Но почему-то эта интересная пара запомнила его, часто вспоминала и передавала привет.

Когда я в первый раз поехала в Москву на практику, а Москва была тогда единственным городом в СССР, где можно было купить всё, что продавалось в стране, дедушка попросил меня купить маленькую расчёску для его лохматых бровей. Я очень удивилась такой просьбе. К тому же даже не знала о существовании такого предмета. Когда я очень осторожно спросила о такой расчёске у продавщицы универмага «Москва», что на Ленинском проспекте, та, к моему изумлению, запросто дала мне маленькую расчёску длиной ~2см. Дедушка был очень доволен.

Помню ещё случай. Как-то в Тбилиси завезли венгерский ситец, с замечательным синим рисунком. Кто-то из моих милых родственниц (мама или бабушка) купили мне отрез на платье. Бабушка очень постаралась и за один день быстро сшила мне платье. Чуть приталенное, с небольшим воротничком. Это платье мне, 12—13 летней, казалось чудом красоты. Я никогда не уделяла одежде много внимания, но это платье я помню и сегодня.

В восторге, не замечая, что дедушка сидит в комнате и наблюдает за мной, я в очередной раз примерила уже готовое платье и завертелась около зеркала. Вдруг услышала тихое покашливание дедушки и его слова: «Как я тебя жалею». Я возмутилась: «Почему?!!». «Потому что» – услышала ответ, «когда я утром надевал костюм, то к обеду менял его, хотя знал, что вечером, перед тем как пойти в клуб, я его сменю. А тебе бабушка, совсем не классная портниха, сшила ситцевое платьишко и ты счастлива. Эх, если б были прежние времена, ты у меня была бы одета совсем по-другому».

Я очень любила гулять с ним по старому району Тбилиси – Сололаки. Он мог многое рассказать о каждом доме, которые располагались на улице Энгельса, начиная с Хлебной площади и по улицам Дадиани и Лермонтовской. И когда были построены, и кто строил, кто там жил и т. д. Например, проходя мимо одного дома, вдруг сказал: «Дочка хозяина этого дома сейчас в Париже работает шляпочницей». Откуда до этих «бывших», сидящих в Александровском саду и уткнувших подбородки в ладони, лежащие на трости, доходили из-за «железного занавеса» эти сведения – непонятно.

Или, проходя мимо детского сада на улице Дадиани – «сын владельцев этого дома влюбился в красивую девушку и женился на ней. Но она скоро умерла от чахотки. Свекровь её заела – невестка была из бедной семьи – бесприданница. Мы все понимали, что происходит у них в семье, но вмешаться же было невозможно! И любовь не помогла ей!»

Или, «здесь жили две сестры – умерли от голода, сидя на золоте». «У них отняли всё?» – с жалостью спросила я. «Нет, никто у них ничего не отнимал. Просто выросли они среди нянь и горничных и ничего не умели делать. И когда пришли большевики, стали умирать от голода. Их пожалел старый повар, который всю жизнь служил у них в семье и на глазах которого они выросли. Он брал у них какую-нибудь золотую вещицу и нёс её ювелиру. Потом ходил с деньгами на базар, покупал продукты, готовил им обед. Потом он умер от старости и сёстры вслед за ним. А ведь до революции я был очень богат, у нас тоже было много прислуги, но когда случилась революция и я, и бабушка засучили рукава и пошли работать, чтобы прокормить своих детей. Хотя, до революции, ещё несколько лет и я мог бы поспорить с Манташевым, владельцем нефтяных промыслов в Баку». По-моему тут мой дедушка немного погорячился.

Вообще, я знала из его рассказов, что он давал деньги большевикам. Ему нравился их лозунг «всем – всё». Если есть у него – пусть будет и у других. И потом, «они просили всегда тихо и жалобно, я всегда им помогал». Давал деньги и меньшевикам, среди них были его друзья – «очень порядочные люди». Они ему чем-то импонировали. Давал и дашнакам, «потому что армяне». Не давал денег анархистам. Они приходили всегда с оружием, громко. Дед доставал свой «смитвессон», со стуком клал его на стол и прогонял их. Я потом узнала, что «смитвессон» – это револьвер фирмы «Смит и Вессон». Узнала об обстоятельствах, при которых револьверы этой марки пользовались успехом в Российской империи. Да здравствует Интернет!

Но вот с политэкономией у дедушки было плохо. «Всем – всё» не получилось и, наверное, не получится никогда. Дедушка много читал, но у него не было никакого серьёзного системного образования.

А вообще, он был смелый человек. Помню его рассказы о его «экспедициях» по Краснодарскому краю для его первого крупного магазина, с погонями бандитов и нападением суровой зимой стаи голодных волков.

Открыть первый магазин помог ему его родной дядя – брат матери. Он был миллионером, долларовым, как сказали бы сейчас, но бездетным. В один из приездов в свою родную деревню к своей сестре, которая была многодетной и бедной, он выпросил у ней шестилетнего сына, самого смышлёного из бегающей и орущей толпы племянников.

Шло время. Ребёнок быстро вырос в расторопного подростка, большого помощника во всех делах. Было не до учёбы. Дядя помог ему открыть первый большой продуктовый магазин в двух шага от центральной площади Тбилиси, на улице Дадиани, которая и выходила на эту площадь. Здание, на первом этаже которого располагался магазин, другой стороной выходило на Вильяминовскую (Лермонтовскую) улицу. Наверху располагалась квартира семьи дедушки, состоящая из множества комнат.

С этим магазином связаны многие семейные сказания. Например, моя мама, 2-ух лет, с мамой, моей бабушкой, спустилась в магазин. Там был вход в огромный подвал, где хранился товар. Мама каким-то образом спустилась туда, набрела на ящик с печеньем, наелась, влезла в ящик и… заснула. Её искали несколько часов.

А когда ей было 3 года, она умудрилась убежать из магазина прямо на площадь, где в это время располагался небольшой караван верблюдов. В тот момент, когда бабушка, идущая следом, увидела её, один из верблюдов лениво плюнул в сторону моей мамы, и бабушка остолбенела. Только что видела свою непослушную дочь и вдруг та исчезла. Вместо неё стоял небольшой холмик, внутри которого что-то шевелилось. Это моя мама пыталась освободиться из плена верблюжьей слюны.

Дедушка рассказал мне, что зимой, ближе к весне, они огромными кубами льда заполняли подвал, превращая его в огромный холодильник, и товары долго сохранялись и не портились.

Как-то мне понадобилось укоротить плащ, и я начала искать ателье. Выяснилось, что одно их лучших в городе ателье расположено в части «дедушкиного» магазина, и ещё там расположена пошивочная для военной формы и ещё небольшой магазинчик. Я спросила портного, который выполнял мой заказ, слышал ли он о существовании подвала. «Да, ответил он. – Но туда никто не спускался, потому что лестница крутая, а сам подвал огромен». И я представила, как дремлет этот огромный подвал, после бурной деятельности его хозяина, который заполнял его льдом, на котором стояли бочки с икрой, солёными огурцами, капустой, рыбой. Дремлет и ждёт, когда снова он понадобится кому-нибудь, активному и деятельному.

А у деда дела шли хорошо. Но когда пришёл 1917-ый год и в Грузии началось брожение, деда два раза посадили в Метехскую тюрьму. В первый раз за охотничье ружьё, которое внезапно обнаружилось в подвале, а во второй раз за что – никто не знал.

Бабушка брала какую-нибудь драгоценность и мужественно ехала к начальнику тюрьмы. Дедушку отпускали. Повезло.

После того, как 10-ая армия во главе с большевиками вошла в Грузию, дедушка решил с семьёй ехать в Швейцарию. Не вышло. Кто-то из детей заболел, кажется, тифом. Переболели все четверо детей. Единственный сын, которому было три года, умер. А когда дочери наконец поправились, выехать не удалось, деньги перевести – тоже. Граница была уже на замке. Чемоданчик с драгоценностями как-то забыли на вокзале…

Но они не унывали. «Засучили рукава, и работали не покладая рук, и я и бабушка, и растили детей» – ещё раз сказал дедушка мне.

И в это время случилась большая неприятность – дедушка серьёзно заболел. Это случилось, когда он уехал в командировку в Баку. Оттуда его привёз сотрудник, с которым дед ехал в командировку. Дед ни разговаривать, ни ходить не мог. Еле шевелился. На фотографии деда с бабушкой, у бабушки на шее висит тяжёлая золотая цепь, которая чудом сохранилась. Бабушка решила, что на содержание семьи за месяц ей хватит одно звено этой цепи и старалась не выходить за рамки запланированного. Отдельной статьёй расхода была оплата врачей. Но, увы, они ничем помочь не смогли. И наконец появился какой-то военный врач (к сожалению, бабушка не запомнила его фамилию). После осмотра больного, он дал бабушке три большие таблетки и сказал весьма таинственно: «Одну таблетку в день, после трёх дней, если он встанет, значит всё будет в порядке, если нет, то вам не удастся его поставить на ноги».

Через три дня дедушка утром вдруг позвал мою маму. Она была младшая из его дочерей, в школу пока не ходила и всё время вертелась около кровати, на которой лежал отец.

После этого дедушка быстро пошёл на поправку. Однажды он мне сказал, что жизнь прожил хорошую, и завидует теперь только одному. Дело в том, что тогда по центральной площади Тбилиси ходил трамвай. Поднимаясь по Пушкинской улице и проехав площадь Ленина, трамвай круто сворачивал на улицу генерала Леселидзе, спускаясь по ней, выходил в сторону т.н. «турецких бань», в которых плескался в своё время Пушкин. Покидая площадь трамвай сбрасывал скорость и некоторые неосторожные молодые люди спрыгивали или запрыгивали в трамвай. При этом случались большие неприятности, которые коснулись и нашей семьи, но об этом позднее. А мой дедушка завидовал этим рискованным молодым людям, хотя и понимал, что в свои годы, за 70, уже не может вскочить в трамвай и выскочить из него на повороте, и ему сподручнее ходить с красивой тростью, которую он в молодости носил, перекинув через руку. Эта трость сохранилась и переезжая из Тбилиси в Москву, не смогла её оставить в уже проданной квартире, и теперь она висит у меня на вешалке, в Граде Московском, такая красивая, обласканная руками деда, с круглой ручкой, с чернением, каждый раз напоминающая мне деда, семью моей мамы, моё детство…

К сожалению, я не могла видеть дедушку со стороны отца. Он умер, когда моему отцу было 5 лет.

В детстве я помню как играла с уже никому не нужной печатью дедушкиного магазина с буквой «ъ», а потом и она пропала. Когда грянула перестройка, я начала надеяться, что у кого-нибудь их моих ближайших родственников заработают гены отца моей мамы и кто-то станет предпринимателем. Трепыхалась даже я, организовала фирму, учебную, но нет, не дано. Нужно быть человеком другой организации, другого мировоззрения, другой мотивации, что ли…

10. Мама

Долгое время я не могла приступить к этой главе. Откладывала. Начинала и переставала. Написанное уничтожалось. Очень трудно писать о человеке, который часть тебя. В котором ты почти целиком растворен. И который всё время пытается очень-очень приблизиться к тебе. И очень удивляется, когда чувствует несовпадение мысли и настроения. Теперь многое и я вижу по-другому. Вижу свои ошибки, просчёты. Теперь ничего не изменить, но, надеюсь, что, несмотря на всё, я была неплохой дочерью. И я знаю, что мама любила меня, хотя иногда и была недовольна мной, а я любила её. Любила…

Разве можно оценить отношения матери и ребёнка друг к другу. Невозможно. Особенно матери к ребёнку. Это просто не подлежит ранжированию. И мне кажется, что взаимные обиды, какими бы они ни были, мелкими или крупными, зависят не от того, КАК кто поступил, а от того, как он СМОГ ТАК ПОСТУПИТЬ!? Как дошёл до такого решения? Что-то я расфилософствовалась!

И сегодня, когда кто-то вслух вспоминает мою маму, мои, присутствующие при этом, подруги могут хором сказать: «Дорогу переходите внимательно и владейте собой!» Это напутствие я слышала столько раз в день, сколько раз выходила из дома. Став старше, добавилось: «Выйдешь замуж тогда, когда станешь человеком». Стать человеком означало получить диплом ВУЗа, начать трудовую деятельность и вообще «твёрдо стоять на ногах». Подразумевалось в принципе, что я должна была мочь содержать себя и своих воображаемых мамой детей, её внуков, достаточно достойно. Я вышла замуж, став в 26 лет кандидатом наук.

И ещё одно слово-понятие, которое неизменно ассоциируется с моей мамой – аккуратность. Это стопроцентная чистота, отсутствие одной единственной пылинки, стройность и гармоничность стопок книг, белья, одежды, посуды, в т.ч. кухонной. В некоторых случаях, а может быть в большинстве случаев, мама, на мой взгляд, перегибала палку. Во мне, в подростке, это вызывало внутренний протест. Иногда мне хотелось навести беспорядок в гардеробе или на письменном столе. Во всяком случае, в семье, со слов мамы, было мнение, что я не очень аккуратная. Прошли годы. Я замечаю в себе постоянное желание навести порядок, убрать пыль и т. д. Заработали мамины гены, но, я надеюсь, до маминого совершенства дело не дошло. Однако, я, папина дочка, к концу жизни всё больше и больше напоминаю маму.

Должна отметить, что только напоминаю. Потому что мама была миниатюрная, ладная и, главное, очень-очень красивая. И она явно была одарена артистическим талантом.

Уже не знаю каким образом, но на нее обратила внимание одна супружеская пара. Он – главный режиссер армянского драматического театра в Тбилиси, она – примадонна того же театра. В один прекрасный день они явились к ним домой (маме тогда было 15—16 лет), представились и завели с моим дедом «глубокомысленную» беседу, совершенно не представляя всю дисгармоничность ситуации. Сейчас я точно не знаю, знала ли мама о всех целях этого визита. Что она была очень увлечена театром и хотела стать актрисой, было ясно.

Дедушка не очень приветствовал мамино увлечение, но решил с терпением выслушать гостей.

Главреж начал свою речь с похвальной оценки артистических способностей мамы. Обещал активное участие в их развитии, обещал учить, обещал роли, триумфы, поклонников и т. д. Но, подчеркнул он, всё это можно сделать успешно в том случае, если они, бездетная супружеская пара, удочерят это чудесное создание – мою маму. Тут дедушка не выдержал и указал им на дверь. На этом мечты мамы стать актрисой закончились.

Частично реализоваться мама смогла, когда редакция радио Грузии объявила конкурс на диктора на армянском языке. Тогда в грузинском радио, в 1-й программе, было выделено небольшое время, когда велись передачи на армянском и азербайджанском языках. В конкурсе участвовало 105 человек. (Это всё я запомнила, слушая рассказы мамы). После первого тура осталось 3 конкурсанта: парень и две девушки. Одна из них была моя мама. Каждый из них должен был всю неделю быть в эфире и вести все передачи в роли диктора. Победила мама. И она, дополнительно к основной работе, (к этому времени она поступила и на отлично закончила финансовый техникум, и начала работать бухгалтером. Она договорилась со средней сестрой – Анной, что пока поработает, чтобы поддержать семью материально, Анна получит высшее образование, а потом мама поступит в вуз) начала работать на радио диктором. Видимо, успешно, так как один раз дедушка сидел в Пушкинском сквере, когда мама начала вести новостную передачу. В этот момент на скамью, где сидел дедушка, присел прохожий, армянин, и заслушался. Потом повернулся к дедушке и, не зная, что собеседник отец диктора, сказал: «Очень хорошо говорит девочка» – тут он выругался – «но всё врет». Дедушка, которого сильно обругали, промолчал. И, придя домой, долго переживал, что не мог обнаружить себя в качестве отца. Ситуация была комичной.

Потом мама вышла замуж за папу и когда у меня, у грудной, сильно подскочила температура, мама не пошла в радиокомитет. В этот день диктор должен был зачитать большой доклад, сделанный Сталиным. Доклад был зачитан гл. редактором армянской редакции. Маме пришлось уйти с этой работы, которая как-то компенсировала её стремление к артистической деятельности. На основной работе она тогда была в отпуске.

Второго ребёнка мама с папой решили завести позже, но тут началась война, после окончания которой и возвращения отца с фронта домой, мама снова забеременела. Она продолжала работать, но как-то её так прижали в транспорте у выхода к металлической стойке, что ребёнок погиб не родившись, а мама, промучившись несколько лет, сделала операцию по удалению гнойной кисты. Так я осталась единственным ребёнком в семье.

Самый большой шок я испытала, когда мама, узнав о том, что моя подруга Афина забеременела внебрачным ребёнком, вдруг сказала мне очень серьёзно: «Жизнь очень сложна и разнообразна. Все может случиться, но ты знай, ребёнок, которого ты будешь носить, прежде всего твой ребёнок. Не смей думать о том, как избавиться от него». Чтобы понять, почему меня эти слова несказанно удивили, нужно понять, что мораль и взгляды тогдашнего общества кардинально отличались в данном вопросе от сегодняшних. Да и мое мировоззрение тоже. Тогда просто не существовало таких понятий как «бойфренд», «гражданский брак» и т. п. А у нас в семье и сегодня не очень приветствуется свобода внебрачных половых отношений. Или мне, старой, так кажется?! И несмотря на то, что мама по мере возможностей помогала Афине деньгами, пелёнками и одеждой для ребёнка, та отдала ребёнка в детский дом.

Как-то мама мне рассказала, что на первое свидание она отправилась в 14 лет. У неё в этот момент не было соответствующей обуви, и она выпросила новую пару у старшей сестры. У тёти Сони нога была побольше, и у мамы во время прогулки туфли слетали с ног, и она, бесконечное число раз, прыгая на одной ноге, приближалась к убежавшей туфле и одевала её. Так продолжалось весь вечер, пока, наконец, ухажёр не проводил маму домой. Умора!

Первая настоящая любовь у мамы случилась в 18 лет. Рассказывая, она даже всплакнула. Дело в том, что, проводив её, парень, чтобы быстрее добраться до дома, решил вскочить на подножку трамвая на повороте улиц им. Леселидзе (об этом повороте я рассказывала в главе «Дедушка»). Он сорвался со ступеньки и попал под колесо трамвая. Узнав об этом, мама побежала в больницу и смогла пройти в палату, где лежал её любимый. Он прошептал ей: «Один год не выходи замуж». И умер. Через год мама вышла замуж за моего отца.

А потом случилось то, что случилось. Они разошлись. Через несколько месяцев после развода папы не стало. Я думаю, эта смерть была ускорена предыдущими событиями и очень сожалею. Очень больно, но жизнь безжалостна и необратима.

Мама ушла на пенсию в тот день, когда я вернулась на работу с декретного отпуска после рождения Сандрика и вырастила моих сыновей.

И ещё мама умела достойно отвечать на выпад хама. А я, когда вижу перед собой хамоватого собеседника, стараюсь обойти его стороной, потому что взрываюсь и не могу ответить адекватно. Я знаю, что не смогу перехамить собеседника, мне противно. Поэтому я ухожу от разговора. Сознаюсь. Это слабость. Но это так.

11. Арбузы и бочонки

Ещё один запомнившийся мне случай военных лет, неоднократно пересказанный моей мамой.

После нашего переезда к бабушке, мама сразу начала работу в бухгалтерии винного завода, который по моим детским воспоминаниям находился в районе подъема им. Элбакидзе. Работала она, тогда совсем молоденькая, зам. главного бухгалтера. Шла война. Она получила очередное письмо от папы, где он сообщал, что в Тбилиси будут командированы два его военных начальника, и он просит маму, если это возможно, помочь им получить на винзаводе хорошее грузинское вино. Пока мама вслух читала бабушке эту часть письма, я вспоминала мамин рассказ о существовании на заводе нескольких уровней подвальных хранилищ вина. На последнем, самом нижнем уровне хранилось вино, которое направлялось напрямую в Москву, в Кремль, для ночных посиделок Иосифа Виссарионовича с товарищами. Старик, зав. складом, симпатизирующий работницам бухгалтерии, часто на перерыв, в то не очень сытное время, приносил пол литра элитного вина из самого глубоко лежащего «сталинского», как говорили, подвала. Маме это вино очень нравилось, и с кусочком хлеба стаканчик этого вина часто составлял ей еду почти на целый день, до ужина уже дома.

Но потом мама почувствовала, что ежедневные стаканчики ей становятся очень приятными, и она испугалась. Решила: надо переходить на любое другое производство, где нет алкоголя, а то можно и спиться. А у неё растёт дочь (т.е. я), ещё её надо растить. И мама при первой возможности перешла на работу в другое производство.