Полицейский [Архив сыскной полиции]

– Это ты своему иудейскому Богу свечку поставь, что он язык не развязал. Хочешь, я зачту, что при обыске в хитром домике нашли? – Давай.

– Пуансоны для производства фальшивых червонцев, сорок браунингов, мастерская для изготовления фальшивых документов и двести отпечатанных бланков различных ведомств, старинные золотые изделия, похищенные из Львовского музея. Список вещей читать? – Не надо. – Ну и что же, Гриша, ты делать будешь?

– Я? – Рубин рассмеялся. – Ничего. Все ты, дорогой вице-директор, будешь крутиться. Я завтра брошу все и в Одессу, а ты? Твоя карьера закончится враз. И вышибут тебя, Миша, со службы, чин снимут да еще под суд упекут.

– Дурачок ты, Гриша, – Козлов рассмеялся, – конечно, если ты на следствии язык развяжешь, то у меня неприятности возникнуть могут, но доказательств у тебя никаких. Оговор, Гриша, оговор полицейского, ведущего сыскное разбирательство.

– Погоди, Михаил Иванович, – вскочил Усов, – ты по этому делу ведешь полицейское разбирательство? – Именно – А Бахтин? – Бахтин и Филиппов от дела мною устранены. – Каким образом? – удивился Усов.

– Простым. Филиппову чин и пенсия. А Бахтин в Москву переведен с повышением.

– Ну ты и жох, Миша, – засмеялся Рубин. – Тебе цены нет.

– Только это сделано не просто. Больших денег мне это стоило, Гриша.

– Да разве в деньгах счастье? – Рубин хлопнул Козлова по спине.

– Счастье, конечно, не в деньгах, но с ними. Прикажи, друг любезный Петр Федорович, закусить и выпить. Усов сам пошел на кухню распорядиться.

А потом огни столицы скрылись в темноте, и поезд окунулся в осеннюю ночь. Осталась за спиной столица. За черным вагонным окном угадывались прозябшие осенние леса, маленькие домики дистанционных пикетов, белый дым паровоза, низко стелющийся во влажной осенней мгле. Бывало утром, глядя на прозябший под дождем Петербург, Бахтин с острой нежностью вспоминал Москву, особенно осеннюю. Начиная со Знаменки, от здания Александровского училища, октябрьский пожар уходил в Замоскворечье. Ломкая прохлада, синева висела над крышами уютных домов. А остался вдали Петербург, поезд еще до Бологого не доехал, а по сердцу хлестнула щемящая грусть разлуки.

Все получилось стремительно и суматошно как-то. Еще вчера они с Филипповым думали о том, как прихватить Рубина, а утром следующего дня в кабинете начальника собрали всех чиновников и служащих.

Директор Департамента полиции Васильев объявил о получении Филипповым чина действительного статского советника и о его уходе в отставку. Когда Васильев зачитывал царский указ, Бахтин неотрывно следил за лицом Владимира Гавриловича, и вдруг прочитал на нем выражение некоего облегчения. Немедленно был представлен сыщикам и новый начальник, статский советник Кирпичников. А потом Васильев сказал:

– Господа, для меня расставание с дорогим Владимиром Гавриловичем печаль немалая. Думаю, и все вы загрустите. Но такой уж день нынче. Как в сказке детской, печали и радости.

Позвольте сообщить вам, господа, что милостью монаршей вашему коллеге Александру Петровичу Бахтину пожалован чин коллежского советника и он назначен на должность помощника начальника Московской сыскной полиции.

Кроме того, за безупречную и беспорочную службу помощнику заведующего летучим отрядом Литвину пожалован чин титулярного советника и он назначен заведующим летучим отрядом.

Когда церемония «раздачи чинов» закончилась, Литвин подошел к Бахтину.

– Как же так, Александр Петрович, на место помощника назначен Фролов, а вас в Москву?

– А вы не поняли, Орест? Как только мы уцепили Рубина, сразу же Владимира Гавриловича с почетом на пенсион, меня с повышением в Москву, а вас на летучий отряд карманников ловить. Но без обиды, каждому чин новый. – А кто же будет делом Рубина заниматься? В коридор вышел Кирпичников.

– Обсуждаете, господа, как праздник сей отметить? – весело спросил он.

– Аркадий Аркадьевич, – спросил его Бахтин, – а как же с Рубиным?

– Дело передано в департамент, будет им заниматься лично Козлов. Мне, видите, не доверили, сюда перевели. Но я не жалею, надоело мне наше министерство. Думаю, что мы с Орестом Дмитриевичем потихоньку будем этого общественного деятеля крутить. Вы, Литвин, не печальтесь, вакансия чиновника для поручений свободна. Я уже говорил с Кошко и Белецким, ждите нового приказа.

А вечером того же дня Бахтин был приглашен в министерство к Белецкому. Степан Петрович был в красном, с темно-зеленым бархатным воротничком и обшлагами, шитом золотом, сенаторском мундире, но встретил Бахтина вполне демократично.

– Представляюсь по случаю получения новой должности, – начал Бахтин, но Белецкий прервал его.

– Бросьте, Александр Петрович, садитесь, давайте коньяка выпьем. Вы как? – Как вы, Степан Петрович. – Значит, выпьем.

Белецкий позвонил. В кабинет неслышно вошел секретарь.

– Распорядитесь, голубчик, нам коньячишку и закусить чего-нибудь. – Слушаюсь, ваше превосходительство. После первой рюмки Бахтин сказал:

– Я очень благодарен вам, Степан Петрович, за все, что вы сделали для меня.

– Александр Петрович, – Белецкий тяжело поднялся с дивана, зашагал по кабинету, – да вы сидите, закусывайте и пейте. Нынче у меня приятный вечер: с милым человеком поговорить о разностях всяких. Жаль, что за суетой да интригами я не выбрал время и не озаботился вплотную вашей карьерой. Давно, давно вам нужно было возглавить розыскное дело империи в нашем департаменте, но, думая об этом, я понимал, что опускать такого талантливого человека в пучину министерских склок просто невозможно. И есть у меня мысль. Отозвать Филиппова через полгода с пенсии, пусть при мне возглавит группу чиновников по особым поручениям. Не много, человек пять лучших криминалистов, но и дела они будут раскрывать самые сложные. – Я благодарен вам за заботу, Степан Петрович.

– Забота всегда предполагает корысть, милый мой. У меня к вам небольшая просьба. – Прикажите.

– У меня есть друг, мы вместе кончали Катковский лицей, прекрасный человек. Добрый и весьма обеспеченный. Поэтому ему, как нам грешным, не нужно было поступать в службу. Он стал общественным деятелем. Но началась война, и как истинный патриот он пошел во Всероссийский Земский союз. Там ему как человеку кристально честному поручили возглавить Заготовительный отдел. Через его руки практически идут все поставки на армию. Короче, его начали шантажировать. – Есть на чем? – спросил Бахтин.

– За его честность я ручаюсь. Но у него трагическое положение. И вы должны помочь ему разобраться. Зовут его Коншин Иван Алексеевич. Проживает он в Мерзляковском переулке, собственный дом, телефон 546-51, номер служебного аппарата 277-66. Я надеюсь на вас, Александр Петрович. Прощаясь, Белецкий сказал, усмехнувшись:

– Будьте осторожны, не верьте старым друзьям. Надеюсь, что мы еще увидимся с вами. Правда, времена наступают весьма тяжелые.

Бахтин больше никогда не видел Белецкого. Думая о нем, он никак не мог понять, чем же вызвал расположение могущественного товарища министра, руководящего всем политическим и уголовным сыском империи. До конца дней он так и не узнает, чем было оно вызвано.

И если бы он спросил об этом Белецкого, тот тоже не ответил бы. Видимо, даже у самых черных душой людей находится где-то в глубине нечто светлое, оставшееся от далекой молодости.

И сидя в вагоне поезда, несущего его в Москву, Бахтин, вспоминая последние столичные дни, думал о том, что все самое лучшее осталось в этом мокром и холодном городе.

Именно там к нему пришла любовь, там он узнал радостный вкус победы и горькие минуты поражений. В столице сложилась его карьера от губернского секретаря до коллежского советника.

Бахтин еще раз посмотрел на форменный сюртук, висевший на вешалке. В ярком вагонном свете узенькие погоны с двумя полковничьими просветами радостно отливали серебром.

Начав в сыскной полиции с должности полицейского надзирателя, он поднялся практически до конца служебной лестницы.

Ну, что осталось ему. Чин статского советника и должность начальника сыска в каком-нибудь губернском городе. Еще один шаг и он достигнет своей вершины. Дорога пройдена. Но как же он устал за эти годы. Словно Сизиф волок он свой груз, не зная о бесполезности усилий.

Москва, воспоминания о которой так щемили сердце в холодном Петербурге, становилась для него городом абсолютно новым. Там не было у него надежной агентуры, он плохо знал криминальное дно города, да и с начальством придется находить линию поведения. А с подчиненными? Трудно на пятом десятке начинать новую жизнь. Тем более, что со всесильным начальником Московского Охранного отделения полковником Мартыновым у него сложатся явно непростые отношения.

Бахтин от мыслей этих грустных решил выпить немного, достал из саквояжа бутылку коньяка, налил в стакан и выпил.

Через несколько минут стало ему хорошо и спокойно. Нет, все-таки здорово, что он едет в Москву. Родина, она и есть родина. Там живет его самый близкий друг Женя Кузьмин, а яркая московская осень просто обязана исцелить от петербургского сплина.

Разбудило Бахтина солнце, прилипшее к вагонному стеклу.

Он выглянул в окно и увидел залитый ярким утренним светом, еще не сбросивший листву лес, размытый дождями проселок, потом голое поле, несколько избушек на взгорье, и ему стало хорошо и радостно. А поезд, победно трубя, приближался к Москве, и побежали мимо окон домики с заколоченными окнами, пустые утренние платформы дачных станций, пролетели перекошенные дома уездных городков и, наконец, в солнечном мареве открылось перед ним облезлое золото церковных куполов, дома окраин, а потом пошли мрачные кирпичные пакгаузы, покрытые копотью здания депо, санитарные вагоны, отдыхающие на запасных путях.

И наконец поезд медленно вполз под стеклянный колпак Николаевского вокзала…

Бахтин вышел на балкон. Воздух был горьковат и резок. Под ним лежала Москва, залитая неярким осенним светом. Вот крыша его училища на Знаменке, вот любимый им Арбат, прямо здесь, под ногами, а дальше угадывалась Остоженка, видны были деревья бульваров.

– Ну что, любуешься? – спросил за спиной Кузьмин. – Привыкаю, Женя.

– А все-таки здорово, что тебя в Москву перевели, а то скучал я очень. – Я тоже. – Ну, пошли к гостям.

Когда с вокзала Кузьмин привез его на Малую Молчановку и экипаж остановился у дома 8, Бахтин спросил: – Неужели здесь?