Чудовищные сны разума (сборник)

Чудовищные сны разума (сборник)
Эдуард Байков

Из неведомого измерения Вселенной в наш мир проникают монстры – персонажи фантастических произведений двух писателей. Друзья понимают, что лишь они, авторы, способны встать на пути инферносуществ, порожденных их собственной фантазией. Исход схватки до последнего момента неясен – кто кого?

Молодой, подающий надежды журналист влюбляется в загадочную красавицу, проживающую с отцом-лесником в лесу близ белорусского города. Ослепленный страстью молодой человек не догадывается, что вокруг уже давно ходит зло, а смерть примеряется, как поточнее ударить своей косой.

Молодой человек постсоветского времени – рекламщик, коллекционер, начинающий писатель, человек творческого склада, глубоко увлеченный познанием себя и окружающего мира. Взлеты и падения, любовь и разочарование – это сама юдоль людская с присущим ей «образом жизни». А еще: сновиденческая реальность, мир снов.

Криминальные разборки преступных бригад, грязные махинации дельцов, серые будни ментов – всё это реальность наших дней. Как помочь близким дорогим людям, если ты – всего лишь навсего бывший опер? Наверное – спустить тормоза и будь что будет.

Всё это – повести, входящие в предлагаемый читателю сборник.

Эдуард Байков

Чудовищные сны разума

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Марма

«Быть может, и сегодня не ослаб натиск на наш мир вселенных других измерений. С незапамятных времен чародеи с помощью магии призывали спящих демонов и повелевали ими».

Роберт Говард

Марма (санскр.) – точка соприкосновения духовного и материального.

1

Все началось с того, что этот сумасброд Людвиг высказал как-то на досуге одну мысль – довольно дикую и нелепую с точки зрения здравого смысла. Надо сказать, мой приятель являл собой человека весьма эксцентричного и неординарного. Он тоже писал, но в основном «чернуху», и если его произведения и издавались, время от времени, некоторыми не особо щепетильными издательствами, то всякий раз этими заумными новеллами он приводил своих читателей в неподдельный шок.

Я уже был к тому времени писателем с широко известным во всем мире именем, около десятка моих романов по праву считались бестселлерами в жанре мистической фантастики. Вот тогда-то на уик-энде, который мы проводили на загородной даче одного из наших общих друзей, Людвиг и поделился своей очередной «чернушной» теорией.

Был тёплый летний вечер, на этот раз компания подобралась на удивление однородная – пятеро писателей, двое литературных издателей и один гламурный журналист. Невероятно, но в противовес своим правилам, Людвиг был совершенно трезв. И он вполне серьезным тоном принялся развивать гипотезу, которую, как я тогда полагал, он придумал сам, откопав ее где-то в своей безумной голове среди прочего хлама сумасшедших мыслей.

– Если принять за основу гипотезу о многомерности пространственно-временного континуума, – излагал он нам свой бред, – то можно предположить, что количество измерений, или слоев вселенной практически безгранично. Возможно, что для каждой космической структуры, будь то планета, звезда или галактика, существует свое, присущее только этому космическому телу число измерений, параллельных миров, количество которых не поддается исчислению. Если так, то все эти измерения, плоскости планет, звезд и галактик должны иметь точки соприкосновения друг с другом, причем из одного измерения можно попасть и в миллиарды других, даже если они относятся к иным звездным и планетным системам.

Он выдержал театральную паузу, во время которой никто так и не пикнул. И продолжил:

– Но все это так, к слову. Моя же теория заключается в том, что у нашей планеты, помимо миллионов разнообразных проекций ее миров, существует такой слой, такое измерение пространства (а возможно и времени), где воплощаются в реальность наши мысленные построения, но не все, а только те, что относятся к образам нашего творчества, в данном случае – литературного. Понимаете, все персонажи наших книг воплощены в реальной действительности. Они там живут и действуют, каждый в присущем только ему мире. Естественно, что для родственных персонажей – будь то люди и нелюди – одинакова и окружающая их среда. Вы только представьте себе – в том измерении существуют все эти мои сумасшедшие, маньяки, извращенцы, и их жертвы, а также чудовища и демоны Ивана, – при этих словах он кивнул в мою сторону.

– Постой, Людвиг, – прервал его один из наших собеседников, – вообще-то нечто подобное я встречал у писателя-мистика Даниила Андреева. Но если принять твою теорию о воплощенных образах нашего творчества, отсюда вполне логичным будет предположить, что жизнь этих образов соответствует описанному в произведении сюжету. То есть, я хочу подчеркнуть, что их реальность ограничивается жесткими рамками композиции романа, поэмы, рассказа. И ограничивается как в пространственном плане, так и во временном. Если, например, описанный Иваном монстр вначале уничтожил несколько жертв, а затем пал, сраженный рукой героя, то и в том мире это все произойдет точно так же. Разве я не прав?

Терпеливо выслушав его, Людвиг отрицательно покачал головой.

– Нет-нет, все совершенно не так. Однажды созданный образ продолжает вести свою СОБСТВЕННУЮ жизнь, совершенно независимую от дальнейшего повествования произведения поэзии или прозы. В начале образ – это просто мысль, которая, один раз возникнув, тут же вспорхнет и улетит. Вы можете развивать сюжет дальше, но созданная вами мыслеформа художественного персонажа имеет как бы свой дубль, своего двойника в том мире, о котором мы ведем речь. И этот двойник совершенно независимо начинает вести какую-то свою, возможно вовсе непонятную для нас жизнь.

Помнится, в тот вечер еще долго продолжался спор по поводу выдвинутой Людвигом концепции существования мира литературных образов. Но как обычно дискуссии наши заканчивались на шутливой ноте, так и на этот раз, устав от рассуждений, мы подыскали себе занятие поинтереснее забивания головы досужими вымыслами эксцентричного писаки-мистика.

На следующий день, во время нашей утренней прогулки вдвоем вдоль берега озера, Людвиг обратился ко мне, с задумчивым видом устремив свой взор куда-то вдаль. Мне показалось, он был чем-то сильно взволнован, хотя внешне старался не подавать вида.

– Послушай, Иван, из самых близких людей у меня не осталось больше никого за исключением тебя. Ты всегда был для меня намного больше, нежели просто другом, а скорее родным братом. Мы с тобой столько всего повидали, разделяя риск и опасности пополам и столько раз…

Он не договорил, умолкнув на полуслове, словно от волнения у него вдруг перехватило горло. Я с нескрываемым удивлением воззрился на своего спутника. Что это на него нашло сегодня? Действительно, мы уже более десятка лет являлись закадычными друзьями, всегда помогали друг другу, как в радости, так и в беде. А еще, мы обожали всевозможные приключения и авантюры, посещая самые таинственные места, забираясь в затерянные среди чащобы лесных массивов и нагромождений скалистых вершин уголки природы, разыскивая забытые людьми и скрытые от внешних взоров древние захоронения и святыни загадочных культов. И довольно часто поиски наши венчались успехом. Да, он верно подметил, что и опасности, которым мы подвергались, и кошмары, и все трудности наших экспедиций мы делили поровну. И не раз то я, то он были обязаны друг другу жизнями. Но никогда никто из нас не произносил подобных проникновенных речей. Поэтому я, мягко говоря, сильно недоумевал, продолжая внимательно разглядывать своего друга.

– Я не совсем понимаю, тебя, Людвиг, – подал я голос после непродолжительного молчания, – к чему все эти громкие слова? И вообще…

– Нет, это не громкие слова! – неожиданно с жаром в голосе перебил он меня. – Все это действительно так. И поэтому только ты способен понять меня, только тебе я могу довериться и открыться в том, что так неотступно занимало меня все последние дни. Тем более что, как я могу пока лишь догадываться, страшное открытие мое касается и тебя лично.

После этих его слов мое удивление очень быстро переросло в беспокойство, а затем и в самую настоящую тревогу. Тревогу за Людвига, за его неуравновешенную психику, за себя и… да, тревогу из-за его последней фразы. Что это за СТРАШНОЕ открытие и почему оно относится к нам обоим? Впрочем, последнее было вполне объяснимо. Ведь как он только что говорил – все беды и напасти мы делили пополам, вот и сейчас я был готов немедленно прийти к нему на помощь. Но чем же он так сильно испуган? Вот! Вот, наконец, то самое слово, что я подыскивал во время всей нашей беседы, пытаясь охарактеризовать душевно-эмоциональное состояние своего приятеля.

– Людвиг, – тихо позвал я его, – чем, или кем ты напуган? Что-то случилось?

Какое-то время он молча смотрел на меня, словно не совсем понимая, кто я такой и о чем тут с ним веду речь, затем кивнул головой и удрученно промолвил:

– Да, случилось. И это может очень плохо кончиться для нас обоих.

И тут впервые страх кольнул меня своей ледяной иглой.

– Вспомни, Иван, нашу с тобой последнюю экспедицию на Алтай.

– Да, – встрепенулся я, недоброе предчувствие темной тучей накрыло мое сознание, – прекрасно помню. Мы тогда наткнулись на огромную мрачную пещеру, в которой обнаружили полуразрушенный жертвенник.

На мгновение я закрыл глаза, вызывая в зрительной памяти картины прошлого. Почти сразу же мне это удалось. Я вновь увидел вырванные светом фонаря из пещерного мрака зловещие очертания этого древнего капища. Затем я открыл глаза и наткнулся на пугающе напряженный взгляд Людвига.

– Ты не забыл, что мы тогда сделали?

Я утвердительно кивнул ему в ответ и выполнил рукой жест, понятный только нам обоим.

– Да, – кивнул он – мы сдвинули с места алтарь.

– Но ведь ничего необычного не произошло, – поспешил заявить я. – Тем более что мы вернули этот камень на место. Не думаешь же ты, будто мы совершили нечто такое, что… – внезапно я осекся, заметив вспыхнувшее в его глазах выражение безумия.

– Нет! – почти прокричал Людвиг, – Что-то все же произошло! И я сейчас объясню тебе, что собою представляет это что-то.

Теперь я и сам испугался не на шутку, поддавшись мрачному настроению своего друга. Только что я беззаботно радовался ясному, солнечному дню и предвкушал провести еще один, наполненный развлечениями вечер на лоне природы, а сейчас вдруг сердце мое учащенно забилось в груди, во рту появилась неприятная сухость, а меж лопаток пробежала холодная змейка необъяснимого страха перед НЕИЗВЕСТНОЙ опасностью. Какие были причины для тревоги у меня – тридцатилетнего, полного сил и творческих планов, процветающего писателя? Никаких, за исключением не скрываемой уже более боязни моего товарища. И она, эта боязнь моментально передалась от него мне, хотя я еще не знал, чего, или кого мне нужно бояться.

Тем временем Людвиг собрался с мыслями и поведал мне свое ужасное откровение, от которого пробежал по коже озноб. Верил ли я ему в тот момент? Вначале да, а спустя какое-то время, слегка успокоившись, отнесся к его страхам весьма скептически. За что спустя сутки чуть было не поплатился своей недоверчивой головой.

Нужно ли говорить, что все последующее настроение было враз омрачено, и что очередная вечеринка лично для меня прошла далеко не в радость. То же самое можно было сказать и о Людвиге. В то время как наши приятели веселились, один из нас, а именно – ваш покорный слуга, сидел с озабоченным лицом на террасе и курил одну за другой сигареты. Людвиг же методично напивался до тех пор, пока не уткнулся носом в тарелку. Пришлось взять его под руки и отнести к нему в спальню. Отведенная мне комната находилась с ним по соседству, так что всю ночь напролет я не сомкнул глаз, слушая его пьяный храп и периодические стоны. Но уснуть я не мог не только, да и не столько из-за этого. Меня беспокоили опасения Людвига, которыми он поделился со мной накануне.

Теперь, когда в одиночестве я мог все спокойно обдумать, то уверился в том, что мой друг сильно заблуждается. У Людвига очень неуравновешенная психика, он легко возбудим и внушаем. Возможно, какое-то не совсем обычное событие подействовало на него таким образом, что у него развился невроз навязчивых состояний. В результате самовнушения, вызвавшего нервное потрясение, у него разыгралось воображение, и весьма впечатлительная натура нарисовала картину необоснованной опасности. Вероятно, все это так и есть на самом деле, если только… если только мой друг не спятил окончательно. Но об этом мне и вовсе не хотелось думать.

2

Уже начали сгущаться сумерки, когда я, распрощавшись с хозяином и оставшимися гостями, уселся за руль своего «Вольво» и отправился в путь. Через час я подъезжал к южной окраине города, в котором прожил тридцать лет и надеялся прожить еще, по крайней мере, лет тридцать. Людвиг покинул нас поутру, сославшись на неотложные дела. На самом же деле ему было ужасно плохо после вчерашней попойки, потому он и стремился как можно скорее попасть к себе домой и отгородиться на время от всего остального мира.

Я механически управлял машиной, проезжая по улицам ночного города, а голова моя была занята совершенно противоположными мыслями. Я думал об опасениях моего друга, которыми он поделился со мной накануне, и которые могло с такой отчетливостью создать лишь его воспаленное воображение. С серьезным выражением лица он поведал мне, что мир литературных персонажей, о котором он рассуждал в первый по приезде вечер, существует на самом деле и что этот мир является самой настоящей реальностью. Мне захотелось немедленно одернуть его и прекратить эти навеянные наркотическим дурманом бредни (я знал, что время от времени он покуривает «травку»), но в его голосе слышалось неподдельное отчаяние, поэтому я лишь молча выслушал продолжение его монолога. Под конец своего рассказа ему удалось почти убедить меня в правдивости своих слов.

И все же факты, о которых он говорил, выглядели настолько НЕВЕРОЯТНЫМИ, что разум отказывался принять их за истину. По его мнению, которое он отстаивал с убежденностью ярого фанатика, получалось, что во время нашего посещения той памятной культовой пещеры на Алтае мы допустили непростительную и РОКОВУЮ оплошность. А именно – сдвинув с места каменный алтарь с высеченным на его поверхности изображением некоего крылатого существа, мы, тем самым, совершили особое магическое действие, в результате которого на время был открыт внепространственный тоннель, соединяющий два слоя бытия – наш «земной» слой и один из параллельных нашему миру слоев. И этот самый слой являлся ни чем иным, как миром воплощенных литературных образов.