Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама

– Княгиню Голицыну! – потребовала Екатерина. – Чтоб к обеду пришла!

– Слушаюсь, Ваше Величество!

Дворецкий удалился.

А государыня повернулась к Перекусихиной и спросила:

– А кто у нас сегодня главный повар?

– Ваш любимый «кёхин» Шульц.

По дороге в Дерпт

Каргопольский карабинерный полк двигался в сторону Дерпта, всадники заполонили всю дорогу. Встречные повозки вынуждены были пережидать, когда карабинеры освободят им путь. Впрочем, остановившихся саней было не очень много – зимой люди предпочитали сидеть по домам, разъезжали лишь те, кого пригласили в гости.

Полковник Иван Загряжский скакал впереди полка, но изредка переводил своего коня на шаг, пропускал мимо себя ряды конников, чтобы убедиться, что всё в порядке. И при этом говорил офицерам:

– У меня вопрос к языку прилип, отлепите?

– Что за вопрос? – интересовались карабинеры. – Спрашивайте! Попробуем отлепить!

И командир полка спрашивал:

– Кого сегодня очаровывать будем?

– Так нет же никого! – следовал ответ. – В тёплых домах все красавицы попрятались.

– Появятся! – обещал Загряжский. – Главное, надежды не терять!

– Будем стараться! – восклицали офицеры.

У поручика Сергея Стрешнева полковник тоже спросил:

– Кого очаровывать будем сегодня?

В ответ услышал:

– Всех, кого повстречаем!

И вновь спросил:

– А с приветствием как?

– Учим, – ответил поручик. – Вечером буду проверять.

– А утром? Сразу после сна, на свежую голову!

– Проверю и утром! – ответил Стрешнев.

– И в обед проверка необходима! – заявил полковник. – Чтоб от зубов отскакивало!

– Проверю и в обед! Неплохо было бы про Дерпт что-нибудь сочинить! – предложил поручик.

– Не возражаю! – согласился Загряжский.

– Легко сказать! – заметил Стрешнев и продекламировал:

Стихи слагать не так легко, как многим мнится.
Незнающий одною рифмой утомится!

– Звучит неплохо! – с улыбкой отметил Загряжский. – Но тот же пиит на это ответил:

А если у тебя без мозга голова,
пойди и землю рой или руби дрова!

– Согласен! – сказал Стрешнев. – И был бы готов рыть и рубить, если бы пиит не утверждал:

Нечаянно стихи из разума не льются,
и мысли ясные невежам не даются.

– Это точно! – согласился полковник. – Не случайно у него и такая строка есть: «Невольные стихи чтеца не веселят».

– Правильно! В стихах воля должна быть! – сказал поручик.

– Однако, – произнёс Загряжский, раскрыл висевшую на плече сумку, достал книжицу, полистал её и прочёл:

Однако, тщетно всё, когда искусства нет,
когда творец, трудясь, ручьями пот прольет.
Он мнит, что он, слепив стишок, себя вознес
предивной хитростью до самых до небес.
Всё то, что дерзостно невежа сочинит,
труды его ему преобращают в стыд.
Когда искусства нет, иль ты не тем рождён,
не строен будет глас, и слог твой принуждён.

Стрешнев улыбнулся и произнёс:

– Тут можно ещё добавить и такие слова:

Слог песен должен быть приятен, прост и ясен,
витийств не надобно, он сам собой прекрасен;
чтоб ум в нём был сокрыт, и говорила страсть,
не он над ним большой – имеет сердце власть!

– Прекрасное утверждение! Но если одним вареньем питаться, оно быстро надоест. Некоторые блюда горчичку с хреном к себе требуют. Сегодня вечерком поразмышляем, как поступить. А перед Дерптом общую проверку устроим! – сказал командир полка, положил книжицу в сумку и, взглянув на кольцо на пальце своей руки, добавил. – Нам ведь невероятную удачу предрекли.

– Кто? – спросил Стрешнев.

– Та, что мне это колечко подарила. Бирюзовое! От всех неприятностей, сказала, защитит. И я, вспоминая её, теперь повторяю про себя: