Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама

– Желаю здравствовать!

– Тебе тоже здравия и удачи! – ответила княгиня.

– Удач число невероятное!

– Опять повезло?

– Сплошные тузы и короли! – воскликнул князь и изобразил руками тасующиеся карты. – Но почему вдруг такое везение?

– Не хочешь ли ты этим сказать, что это я тебе наставляю? Кое-что. Чем бодаются.

– Что ты, дорогая моя! Как можно? Боже упаси!

– Любишь меня по-прежнему? – спросила княгиня строгим тоном.

– Конечно, люблю! Очень! – ответил Голицын, обнял жену и чмокнул её.

– Будешь переживать в разлуке?

– В разлуке? – удивился князь. – С кем?

– Со мной! Уезжаю.

– Куда?

– В Дерпт на ярмарку. По просьбе Её Величества.

– Счастливо тебе доехать! Буду очень скучать, дожидаясь, – сказал Голицын, ещё раз чмокнул жену и удалился.

Княгиня дождалась, когда затихнут его шаги и позвонила в колокольчик. Тотчас появился Панкратий Быков.

– Собирайся! – распорядилась Голицына. – В Дерпт по мчишься. И глаз там с него не спускай! До самого моего приезда.

– Слушаюсь, – ответил Панкратий и, бесшумно ступая по половицам, покинул гостиную.

Пациент лейб-медика

Вечером того же дня Иван Самойлович Роджерсон вошёл в апартаменты, которые занимал двадцатидвухлетний фаворит государыни Екатерины Александр Дмитриевич Ланской, и спросил:

– How are you? – и сразу же повторил по-русски. – Как чувствуем себя, господин Александр?

Тот ответил:

– Силы потихоньку возвращаются.

– Это неплохо! – сказал лейб-медик. – Даже, пожалуй, очень хорошо! Выходит, raspberry помогает.

– А нет ли средства посильней малины?

– Княгиня Голицына рекомендует ещё хрен с горчицей употреблять. Во время обеда.

– Попробую! Хотя я и так люблю эти приправы. Но не думаю, что они могут мне помочь.

– Княгиня просто так ничего не посоветует.

– Попробую! – с надеждой воскликнул Ланской. – Принеси!

На следующий день

Придворный звонарь Кузьма Немов сказал негромко:

– Хватит спать! Пора вставать!

Затем перекрестился и семь раз пробил в колокол, возвещая о том, что уже 7 часов утра.

В пустом тёмном коридоре Зимнего дворца появилась заспанная Марья Перекусихина.

Происходила Марья Саввишна из семьи рязанских дворян. В юном возрасте перебралась в северную столицу и поступила на службу к великой княгине Екатерине Алексеевне, став одной из её комнатных девушек. Всех их на немецкий манер звали юнгферами. После переворота 1762 года, провозгласившего Екатерину самодержавной правительницей России, Марья Перекусихина оказалась в числе ближайших наперсниц государыни. Но при этом продолжала именоваться горничной царицы или – на всё тот же немецкий манер – камер-юнгферой или первой камер-фрау.

Подойдя к покоям императрицы, Марья Саввишна решительно отворила дверь и вошла в спальню. Екатерина уже проснулась, но всё ещё лежала в постели.

– Доброе утро, Катерина Лексевна! – негромко произнесла Перекусихина.

Государыня молчала.

– Доброе утро! – чуть громче повторила Марья.

– Здравствуй, Саввишна! – еле слышно ответила Екатерина. – Сон странный мне приснился. Разобраться хочу!

– Что за сон?

– Будто бы монумент ожил.

– Как это?

– Конь заржал, Пётр стеганул его, конь спрыгнул с гром-камня и поскакал. По Гороховой улице. А Пётр кричал на ходу, что до армии Суворова доскачет и поведёт её на Анапу.

– Что за Анапа такая?

– Крепость на Чёрном море. Турки её строят.

– Ну и пусть себе строят, турки – крепость, а мы – монумент! – сказала Перекусихина, раздвигая портьеры на окнах. – Со статуей всё ясно: четыре уж года прошло, как лошадку отлили, застоялся коник, и император заскучал. Решили поразмяться. И подсказать тем, кому сны такие снятся, что пришла пора с кроватки подниматься.

– Роджерсон по утрам полежать советует, – сказала Екатерина. – И Сашенька к тому же болен.

– Александр Дмитрич скоро поправится, Роджерсон крепко за него взялся! К тому же небо вон – всё в звёздах, луна светит, и солнышко скоро взойдёт! Что может быть прекраснее? Вставайте, Катерина Лексевна! Умоетесь, кофею попьёте, а там…

– Что? – спросила императрица.