Книга мёртвых – 2. Некрологи

– А девочки?

Оказалось, что и девочек, не всех, но нескольких убила смерть. Так как я толком не запомнил, кого именно убила, то не стану называть фамилий.

– Вита Козырева жива?

– Жива. После смерти Генки вышла замуж за К. (Он назвал фамилию ближайшего друга Генки Ляха.)

– А что, она не могла найти кого-нибудь со стороны? Как-то глупо выйти замуж за одноклассника, а после его смерти за его лучшего приятеля.

– Вот я взял в жены хохлушку, – сказал Ляхович. Та заулыбалась.

– У тебя фотографии наши есть, Саш?

– Есть, конечно. Сейчас принесу. – Он вышел и вернулся с несколькими пакетами фотографий. Рассматривая фото, я и понял, до какой степени «классовым» было общество нашего класса. Все его фотографии, за исключением, может быть, пары-тройки, были фотографиями его группы. Вита Козырева в кепке, Вита с палкой, Вита с нарисованными усами, трое «Ляхов», разнообразно стоящих и лежащих, в пальто и кепках, либо в спортивных костюмах, Витька Проуторов, Болотова и Никишина, и опять, и вновь. Три четвертых нашего класса отсутствовали вообще. Я был мельком запечатлен на двух-трех фотографиях.

Тут я понял, что принадлежал если не к «болоту», не к общей массе учеников, то был одиноким штучным мальчиком, эксцентричным поэтом, которого элита нашего класса держала на расстоянии. Иногда они меня приближали к себе из каприза. Иногда забывали обо мне на годы. Нельзя сказать, что это позднее открытие меня задело или обескуражило. Но оказалось именно так: у них была своя группа. Иначе я был бы на многих его фотографиях. Он не придавал мне в те годы никакой ценности.

Сейчас придавал. Он повел меня в одну из комнат, извлек из сундука красную папку и стал показывать мне сертификаты своих изобретений. Он изобрел некий кран плюс еще особую втулку. Он гордо демонстрировал мне свои патенты и объяснял. Я мало что понял, к тому же довлела все же выпитая за день водка, но одно было несомненно: он передо мною отчитывался. Он хотел продемонстрировать мне, по поводу чьего приезда в двухмиллионном Харькове собирались огромные пресс-конференции, о ком говорили все телеканалы города, чей день рождения не забывали отмечать в городе, он хотел продемонстрировать, что он, мой соученик, с которым он сидел некоторое время за одной партой, тоже многого добился в этой жизни. Я понял и терпеливо изучал патенты, хотя меня ждала на другом конце города старушка-мать.

Старушка-мать позвонила вдруг.

– Приехал, а с матерью не посидишь? Где ты, езжай домой.

Я стал собираться. Но выбраться оттуда было нелегко, как из плена. Но мы выбрались. Вызвали такси и поехали сквозь ночь. Ляхович провожал меня. Мы обнялись, и он выругался…

Из всего моего пребывания в Харькове в тот раз меня, впрочем, зрительно впечатлила более всего другая, не человеческая драма. Но драма Тюренского пруда. (Пруд этот, находящийся на территории соседнего с Салтовкой района – Тюренки, или Тюриной дачи, обильно изображен у меня в книге «Подросток Савенко».) Пруд лежал одинокий, холодный, закисший по краям в мазуте, по нему плавали пластиковые пакеты, он на две третьих зарос бросовым камышом и рыжими, незначительными, плебейскими по происхождению водными растениями. Вышки, с которой прыгали летом спортсмены, не было, видимо, в голодные 90-е ее спилили и сдали на металлолом. Та же участь постигла высокую железную ограду. Ступени нескольких лестниц, подымавшие и опускавшие граждан от пруда и к пруду, развалились, из портиков и балюстрад были выломаны куски, непролазная черная, черноземная грязь застыла в той форме, какую ей придали последние прохожие. Только где-то на самом центре пруда ветерок шевелил рябью чистую воду. Между тем, вода была целебная и минеральная. Со всех сторон пруд окружали непотребные новые бараки и сараи. А когда-то тут кипела жизнь, гремела музыка, плавали по дорожкам в воде спортсмены, у труб минерального источника набирали воду принарядившиеся по этому случаю барышни, а их разглядывали и с ними заговаривали принарядившиеся по этому случаю кавалеры.

Не так ли и жизнь, выбрав какое-то место, вначале обживает его, делает самым замечательным для его участников местом в мире, чтобы спустя полсотни лет забросить, вытоптать, надругаться над ним и превратить в мерзость и запустение?

Пожили и ушли со своего места «Ляхи». Зато в другом месте собираются в сгусток другие ребята. А потом последние уцелевшие от резни времени выходят под фонарь лысые, носатые, сопровождая осмысленную речь еще более осмысленным горьким матом.

Как хорошо, что я не человек, но сверхчеловек.

Мой проводник

Двадцатые числа ноября 2000 года. 21-е или 22-е. Город Барнаул. Алтайский край. Мы заехали к нему в тот же двор, где его высадили 23 сентября, то есть около двух месяцев назад. Обшарпанный дом в центре Барнаула, вечно открытый подъезд, двери настежь, слева от входной – двери в квартиру. Звонка не было, стали стучать. Дверь в квартиру была тоже старая, видавшая виды, разрисованная, потрескавшаяся, у замка – вмятины и пустоты, видно было, что замок много раз насиловали, видимо, меняли, а дверь не раз вышибали. Впрочем, мы знали, что за дверью – «сквот», так что все соответствовало. Витька жил в «сквоте», а кто прописан там как хозяин, он, может, и сам не знает. Виктор Золотарев не имеет паспорта. Он бомж.

Мы – это я и печник Николай Балуев. Он присоединился ко мне в Новосибирске, заявив, что может водить уазик и у него есть права. Права у него действительно есть, но когда мы добираемся до машины, она у нас в горах на границе с Казахстаном, выясняется, что водить он не умеет. Отчего мы искали Золотарева? Я надеялся, что он присоединится к нам и поедет с нами в горы. А если не поедет, то мы хотя бы заночуем у него в «сквоте». Мы только что приехали в автобусе из Новосиба. Хотим спать.

Дверь открывается. Девушка лет двадцати пяти на пороге, прикрывает грудь шалью: простоволосая, с красивым, совсем простонародным лицом.

– Мы к Виктору, – говорю я.

– Виктор умер, вчера похоронили, – говорит она.

Теперь проступают крупным планом ее заплаканные глаза. Теперь я ее узнаю, это ее я уговаривал отпустить с нами Виктора в августе этого же года. Отпустить в горы. И уговорил. Она из Москвы, его девушка.

– Как это случилось?

– Нашли мертвым. – Она берется за дверь. – Извините, я не могу разговаривать. Я очень устала. – Закрывает дверь.

Николай Балуев – странный молодой человек с наивным лицом – ничего не понимает.

– Надо же, – говорю я, – я высадил его здесь двадцать третьего сентября, загорелого, здорового, он взял свой мешок, там у него были вещи, попрощался и вошел в эту дверь.

Кто мог знать… Ему лет под сорок всего… Было.

Ловим машину и направляемся к местному руководителю нашей партии, журналисту Евгению Берсеневу. Мы запоздали на целую неделю. Я звонил Берсеневу из Красноярска и договаривался, что приеду в середине ноября, но по независящим, как говорят, обстоятельствам, приехал позже. В Красноярске я работал над книгой о предпринимателе Анатолии Быкове, опрашивал свидетелей. У Берсенева выясняется вот что – цитирую, чтобы не повторяться, по моей книге «В плену у мертвецов»:

«17 ноября, около 23.30, Виктор Золотарев, 1958 г. р., уроженец города Бийска, житель Барнаула, выходит из квартиры Берсенева по ул. Попова, всего лишь за сигаретами. Он выходит с намерением тотчас вернуться и не возвращается никогда. Около четырех часов утра его труп находит некая женщина, выгуливающая собаку. Совсем рядом, в районе пятиэтажных домов. Метрах в ста от дома Берсенева».

Берсенев, хлопая белыми ресницами, рассказывает, что весь день 17 ноября Золотарев провел у него. Более того, он явился к Берсеневу вечером 16 ноября. Переночевал. Весь день 17-го они провели в разговорах. Согласно Берсеневу, уходя за сигаретами, Золотарев был трезв. «Наш и его товарищ, его одноклассник Олег Михеев говорил с продавщицами ночного магазина, куда пошел за сигаретами Виктор, – продолжает Берсенев. – Продавщица сообщила, что человек с бородкой (она знала Золотарева в лицо, он дружил с Берсеневым и приходил часто) был, купил сигареты. Повернулся уходить, но к нему подошли какие-то люди. Продавщица видела Золотарева, уходящего с ними. Милиция провела, говорят, расследование. Но меня, Эдуард, – Берсенев хлопает ресницами, – даже не спрашивали. Михеев проводит свое расследование. Мы считаем, что Витьку убили…»

Золотарев был со мной на Алтае в августе/сентябре этого, 2000, года, я его уговорил, его девушка не хотела его отпускать. Он был нашим проводником, так как хорошо знал горы, животных, травы и корни Республики Алтай, был неутомимым ходоком, инструктором и мастером по выживанию. Он научил нас ловить сетью рыбу, печь лепешки, распознавать съедобные грибы и превратил городских жителей во вполне сносных обитателей гор.

Смерть его выглядела странно. Причин для нее не было, его не ограбили, он был трезв. Он намеревался вернуться, купив сигареты. К тому же было много побочных обстоятельств. За мной велась слежка: на вокзале в Красноярске меня провожали топтуны. Одинокие, на мерзлом перроне, они ушли, только когда уехал я. Я должен был остановиться у Берсенева, договорился об этом по телефону 12 или 13 ноября. Приехать должен был 15–16-го. Как раз в это время к Берсеневу явился Золотарев. А так случилось, что я и этот барнаульский бомж в Барнауле и Дерсу-Узала в горах, чрезвычайно оказались похожи: мы одинакового роста, одинакового телосложения. У него были такого же типа бородка и усы. Разница в возрасте – 15 лет – перекрывалась вполне моей моложавостью и его некоторой преждевременной изнуренностью. Он, правда, был лысоват и потому брился наголо, но в середине ноября головной убор в Барнауле обязателен. Его могли принять за меня.

То, что за мной следили, блестяще подтвердилось уже через несколько дней. Выехав в Республику Алтай на автомобиле некоего охотника, мы были остановлены на выезде из Барнаула. Нас обыскивают. Командует десятком ментов, обвешанных оружием, бледный эфэсбэшник, якобы представляющий уголовный розыск. С ним нас уже ждут понятые, то есть понятых нашли раньше, чем остановили нас.

Как я себе представлял тогда и представляю сейчас убийство Золотарева? Ну разумеется, у них не было цели убивать его. Они следили за квартирой Берсенева, зная, что я приеду 15-го или 16-го. Когда к нему пришел вечером Золотарев, они приняли его за меня и продолжили слежку. Вечером в 23.30 следующего дня «объект» вдруг выходит, идет в магазин. Покупает сигареты. Велик соблазн. Им никто, может быть, не приказывал задерживать Эдуарда Лимонова, но они же провинциальные эфэсбэшники, всем им грезятся великие подвиги, раскрытие заговоров и повышение по службе и в звании. Подходят:

– Пройдемте с нами! Ваши документы!

Может быть, они бы проверкой и ограничились. Но у Золотарева нет паспорта. Он не то выбросил его принципиально, по натуре он анархист, собиратель корней и не сгибающий выю перед властями альтернативщик. Не то он потерял свой паспорт давным-давно.

– Как нет паспорта, парень?! Ты же Лимонов, вчера приехал из Новосиба…

– Вы чего, ребята, у вас что с головами?

– Идем! Разберемся. – Они сажают его в машину. И везут на допрос. Обычно это делается в управлении, но вероятнее всего, так как он задержан без причины, следовательно, незаконно, они везут его на одну из контролируемых квартир, либо квартиру их агента. И там допрашивают.

Дополнительная злоба и страсть у эфэсбэшников в этот день имеет под собой причину. Золотарев погиб в ночь с 17 на 18 ноября, его нашли мертвым, сброшенным из окна, по версии милиции, около 4 утра 18 ноября. А именно 17 ноября, вопреки активному противодействию российской ФСБ и латвийских спецслужб (об этом противодействии мне расскажет позже, после ареста, подполковник ФСБ Кузнецов), трое нацболов захватили собор Святого Петра в городе Риге. К концу дня об этом объявило большинство российских радио- и телеканалов. Им есть от чего быть злыми. Десятки нацболов задержаны, сняты с поездов, восемь человек арестованы в Латвии, а акция все же проведена!

Уже ясно, что он не Лимонов. Но он значится у них как проводник отряда Лимонова в горах на границе с Казахстаном.

– Что ты там делал, сука?! Признавайся!

Следуют удары… В конце концов, впав в раж, они перестарались. Золотарев мертв в результате несдержанных ударов, может быть, по голове, может, в область сердца. Они ругаются матом, а затем поступают согласно старой методике КГБ: чтобы скрыть убийство, выбрасывают труп из окна. (Второй метод – бросить труп под колеса поезда: никакой патологоанатом не обнаружит истинную причину смерти.) Выбросили его из окна того дома, у которого его нашли, либо выбросили из окна иного дома, а труп подбросили под этот дом, суть лишь детали.

О нет, читатель, это не моя буйная фантазия. Сейчас я подкреплю свой сценарий произошедшего весомыми фактами. Оказавшись в тюрьме, я стал размышлять о таинственной смерти Золотарева. Он и майор Бурыгин, скоропостижно скончавшийся в марте следующего, 2001, года, за неделю до моего ареста, от побоев, были двумя из двенадцати товарищей, побывавших со мной на Алтае. Очень уж высокая доля смертей в такой короткий период в несколько месяцев – один из шести, получается, погиб.

Из тюрьмы Лефортово я направил в Генеральную прокуратуру письма по поводу странных смертей, и в частности, по поводу смерти Золотарева, приводя множество данных, неизвестных прокурорам. Просил расследовать убийство. Генпрокуратура переслала мое ходатайство прокурору Алтайского края. Параскун его фамилия. Далее начались совсем интересные вещи.

В своем письме ко мне от 13.11 прокурор написал, что получил мое ходатайство из Генпрокуратуры 15.10, то есть 15 октября. И что 13 ноября Прокуратура Алтайского края возбудила уголовное дело по составу преступления, предусмотренного частью 1 статьи 105 (умышленное убийство) по факту смерти Золотарева В. М.

О чем меня не уведомил прокурор, но уведомили барнаульские товарищи, что 27 октября 2001 года был найден мертвым у железнодорожных путей в городе Барнауле Олег Михеев, одноклассник Золотарева, тот самый, который взялся самостоятельно расследовать обстоятельства гибели Золотарева. Что-то до этого он целый год не погибал, а теперь вот, когда в Прокуратуру Алтайского края пришло по повелению Генпрокуратуры мое ходатайство и стали подымать дело Золотарева, он срочно погиб. Через всего двенадцать дней.

Барнаульские товарищи также передали мне произошедшее в ночь с 1-го на 2-е ноября того же года с барнаульским национал-большевиком Дмитрием Колесниковым. Этот эпизод может быть квалифицирован как похищение человека и принуждение под страхом смерти к сотрудничеству с ФСБ. Колесникова выманили из дома ночью капитан ФСБ Жданов А. В. и еще один сотрудник, посадили в машину, вывезли на Власихинское кладбище. Колесников знал капитана Жданова, потому что тот допрашивал его «летом по делу Лимонова», то есть летом 2001 года. На кладбище капитан Жданов вел себя так вот: