К Анечке

Закрыв глаза, Василий слушал завывание вьюги за окном, тихие разговоры соседей и провалился в сон.

Следующий день не особенно отличался от предыдущего, только в бараке теперь отовсюду слышался сухой, лающий кашель. Из двадцати добровольцев, работавших в ледяной воде, четырнадцать слегли с сильной простудой. Утром после проверки дежуривший сегодня прыщавый и сутулый надзиратель Агаев, по прозвищу Горбыль, привёл из медсанчасти врача. Лагерный доктор, расконвоированный заключённый, бывший военный врач, осмотрел больных, померил температуру и только покачал головой. За отсутствием лекарств он выписал всем освобождение на три дня от работ, назначил ОП – оздоровительное питание, и, пообещав зайти после ужина, удалился. Оздоровительное питание означало, что на период освобождения от работ они будут получать к основному рациону дополнительную порцию каши.

Всё так же свистела за окном вьюга, питание было такое же плохое, и не занятые работой люди, чтобы отвлечься от мыслей о еде, занимали себя настольными играми и разговорами. Но самое скверное, что некоторые бригадники сегодня, чтобы заглушить голод, начинали пить больше воды. В Норильлаге Василий много раз видел, как от слишком большого количества выпитой жидкости у заключённых начиналась водянка. Они быстро распухали, буквально превращаясь в груши, и умирали. Поэтому он стал следить за теми, кто слишком часто подходил к ведру с водой, чтобы, если так продолжится дальше, подойти и объяснить им возможные последствия.

Только к утру пятницы метель начала стихать, и сразу после обеда все бараки вывели на расчистку территории лагеря и железнодорожных путей. Работы было много. На «железке» обстановка была получше. Сильный ветер не давал задерживаться снегу на насыпи, и только на некоторых лесистых участках и у лагеря, где был разъезд, лежали плотно сбитые сугробы.

Последствия непогоды ликвидировали до воскресенья. Первая и вторая бригады под охраной конвоиров, которые, судя по их лицам, последние два дня не просыхали от водки, работали на расчистке путей и дорог. Третья приводила в порядок территорию лагеря. Со дня на день должна была начаться большая оттепель, и, чтобы избежать подтопления зданий, весь снег с территории лагпункта, а также у зданий за периметром был убран, для чего плотникам пришлось срочно изготовить дополнительные носилки для переноски снега.

К вечеру воскресенья лагерь был полностью приведён в порядок, закрепленный за «Глухариным» участок железной дороги расчищен, и в понедельник утром бригады были выведены на работу в обычном режиме. Только третья бригада Сновецкого вышла на работу неполным составом. Из четырнадцати заболевших добровольцев только трое смогли быстро оправиться от простуды и в среду выйти на работу. Пятеро были переведены с воспалением лёгких в лазарет, остальным продлили освобождение от работы до среды четырнадцатого июня.

На установку моста через злополучный ручей ушло пять дней. Вторая бригада уже вернулась с работ в карьере, и все, кто не был занят на установке моста, работали на отсыпке уже по ту сторону ручья, словно муравьи, бегая с тачками по деревянным мосткам. В пятницу шестнадцатого июня по настилу из бруса, уложенного на металлический пролёт, были проложены рельсы, доделаны металлические перила и проведены необходимые испытания. Мостостроитель Гудков всё это время жил в бараке охраны за зоной и ходил на работу вместе с бригадой. В воскресенье вечером на паровозе, который увозил платформу с краном, он отбыл в свою шарашку в лагере «Песчаный».

В эти дни наконец наступило настоящее лето. Под тёплым южным ветром и яркими лучами незаходящего солнца растаял последний снег и всё вокруг, словно в сказке, ожило после долгой зимней спячки. Набухшие почки деревьев выстрелили зелёными росточками, то здесь, то там шумными стайками перелетали с места на место шустрые куропатки, не особенно пугаясь людей, сновали песцы и лисы. В небе то и дело стремительно пролетали птичьи стайки. Воздух был наполнен перемешивающимися запахами прелой травы, оттаявшей болотной тины, хвои и терпким ароматом багульника. Общее настроение портили только горестные вести, приходившие из лазарета. Из пяти добровольцев, попавших туда с пневмонией, четверо так и не смогли оправиться от болезни, а один всё ещё находился в тяжёлом состоянии.

Как и во всех лагерях ГУЛАГа, гробов покойникам в «Глухарином» не делали. Тело укладывали в мешок или оборачивали в старую простыню, увозили на телеге в ближайший лес. Кто-нибудь из заключённых за дополнительную пайку выдалбливал в мёрзлой земле неглубокую яму, в которую и клали одного или сразу несколько покойников. Сверху над могилой ставилась табличка с номером захоронения, а личное дело заключённого отправлялось в архив с пометкой: «Похоронен по 3-й категории, в рубахе и кальсонах».

Глава 4

Муркины боты

Трансполярная магистраль быстрыми темпами всё дальше уходила на Восток, и на работу бригады теперь доставляли по железной дороге. Видимо, по причине того, что пешком теперь ходить далеко было не нужно, некоторые из конвоиров к концу рабочей смены напивались так, что заключённым уже два раза приходилось грузить их в вагон, а потом нести до проходной вместе с оружием. И даже суровый Подгорный не мог ничего с этим поделать. На всех стройках катастрофически не хватало охранников, из-за чего им приходилось работать без выходных и тем более отпусков.

Между второй и третьей бригадой шло активное соревнование за перевыполнение нормы, и обе бригады всеми правдами и неправдами «натягивали проценты». В лагере ходили разговоры, что скоро всех заключённых будут переводить в новый лагпункт, строительство которого уже началось в пятнадцати километрах от «Глухариного». Говорили, что несколько дней назад ночью у последнего построенного моста выгрузили этап, который угнали туда с сухпайком, палатками и инструментом.

В воскресенье восемнадцатого июня после бани всем заключённым выдали летнюю одежду. Кожаные ботинки выдали ещё неделю назад, и теперь очередь дошла и до одежды. Скинув старое, завшивленное тряпьё, рабочие шли мыться и на выходе получали всё новое. Кладовщик с дневальными быстро на глаз подбирали размеры, совали каждому в руки что положено, а уже потом, если кому-то что-то не подходило, заключённые менялись между собой. Среднестатистического роста и телосложения Василий, получив рубаху, фуражку, шаровары, полупальто и всё прочее, что полагалось, за исключением полотенец, переоделся во всё новое и остался доволен. За три года заключения он ещё ни разу не получал такого полного вещевого довольствия, да ещё нужного размера. Зато рослому и широкоплечему Николаю пришлось несколько раз обращаться к кладовщику с требованием обменять выданные не по размеру вещи.

Когда последние двадцать человек вернулись из бани в барак, Альберт с помощником Семёном Марцинкевичем принесли две коробки, выдали каждому по списку полагавшиеся за перевыполнение нормы две продолговатые пачки бийской махорки и сообщили приятную новость:

– Замначлага только что сказал, что на следующей неделе к нам в ларёк завезут товар, а в следующее воскресенье выплатят денежное довольствие.

– Ну, жизнь вроде налаживается! – улыбнулся Зверев и протянул Николаю махорку. – Возьмите, пожалуйста, мне она ни к чему.

Чупраков покачал головой и отодвинул протянутые пачки в плотной коричневой бумаге:

– Спасибо, Василий Семёнович, но я не возьму. Не курите – поменяйте на сахар или хлеб. Продукты важнее, от питания зависит жизнь. К тому же курево у меня есть, и мне этого достаточно.

– Возьмите, прошу вас. Я не буду ничего ни у кого выменивать. Просто отдам кому-нибудь, и всё. Пожалуйста, возьмите, мне она действительно ни к чему, – он снова протянул махорку.

– Ну, если менять не хотите, тогда возьму, – наконец согласился Чупраков. – Спасибо большое! У меня в камере хранения пустой чемодан хранится, единственное, что сохранилось из моих вещей, пойду положу в него махорку.

В приподнятом настроении Василий улёгся на своё место и, наслаждаясь моментом, закрыл глаза. Первый раз за три года он чувствовал себя так хорошо. Он лежал в тёплом помещении, после бани, в чистой одежде, и его почти не мучил голод. А ещё у него появился товарищ. Он уже отбросил мысль, что Чупраков провокатор, и не опасался, что лагерная администрация задумала избавиться от него, но по привычке всё ещё подбирал слова, общаясь с Николаем, и не заводил разговоры на опасные темы.

Основной темой бесед были, конечно же, зачёты, от которых зависело освобождение и будущая жизнь на свободе. С наступлением тепла тоска по дому ощущалась всё острее. Он написал ещё два письма в Ленинград: одно жене и одно тёще Амалии Петровне с просьбой хоть что-то сообщить об Анечке, но ответа пока ждать было рано.

В целом всё шло хорошо, но две вещи всё же его беспокоили: возможный побег уголовников и грядущий перевод в другой лагерь. О готовящемся побеге они с Николаем больше не говорили, и в поведении блатарей ничего подозрительного больше не замечалось, но печи в бараке всё ещё топились, и гораздо сильнее, чем было нужно для сушки одежды и обуви. Если уголовники всё же сбегут, всю третью бригаду затаскают по допросам и непременно побоями заставят кого-нибудь признаться в сообщничестве и ещё дать показания на соседей. А потом всю оставшуюся бригаду расформируют и отправят туда, откуда уже не возвращаются.

И с этой стороны плановый перевод на новое место был бы даже на руку. Это часто практиковалось во всех лагерях ГУЛАГа. Людей переводили с места на место, для того чтобы между заключёнными не заводились знакомства и не образовывались опасные сообщества. По рассказам тех, кто работал на «Пятьсот первой» с самого начала, здесь так же из заключённых разных лагерей и разных бригад формировали новые бригады и отправляли на новый участок.

Сейчас здесь, в третьем отряде «Глухариного», было хорошо, спокойно. Блатари под жёстким присмотром Клима работяг особенно не обижали. За всё время было только пару инцидентов с отобранными посылками и денежными переводами. И всё. А, например, уголовники из первой бригады на работе раздавили бревном грудную клетку какому-то пожилому еврею за то, что тот грубо ответил на какую-то их шутку про его нацию, одному работяге отрубили топором пальцы на руке просто за то, что тот случайно задел в строю лопатой кого-то из блатарей. Всё это, разумеется, представили как несчастный случай. Во второй бригаде было не лучше. Так что оказаться после перевода в одном бараке с этими нелюдями совсем не хотелось. Да и с Николаем, первым человеком, которому он начал доверять, расставаться не хотелось. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Так размышляя, Василий сам не заметил, как задремал. Разбудил его голос вернувшегося Чупракова:

– Какая на дворе красота! После дождя немного сыровато, но воздух просто благоухает сосной и багульником, и солнце греет совсем по-летнему.

– Как думаете, когда нас будут на новый участок переводить? – спросил Василий.

Николай улёгся на своё место и пожал плечами:

– Кто их знает… Думаю, недели через две. Максимум через месяц. Как только к новому лагерю протянут электричество, связь и построят здания для администрации, сразу переведут. Нас пока в палатках разместят, потом бараки построим или землянки выкопаем. Кстати, как только дадут денежное довольствие, нужно будет через Гочу заказать из Салехарда хотя бы две пары женских чулок. Скоро их будет не достать.

– Это ещё зачем? – удивлённо спросил Василий, глянув на соседа.

– Вы не жили на Севере, Василий Семёнович, и не представляете, что такое здешние комары и мошкара. Они способны свести с ума и даже насмерть заесть человека. Спасает от них только дым или головной убор с широкими полями, на которые пришивается разрезанный вдоль чулок. Он защищает лицо и шею. Через чулок всё видно, а ни комар, ни мошка добраться до лица через мелкую ячейку не могут. Я вас потом научу, как правильно сделать.

– Занятно… А местные жители как спасаются? Им ведь неоткуда взять чулки.

– Ненцы с приходом лета откочёвывают севернее, на открытые участки тундры. Там холоднее и постоянные ветра. Комара и мошкару сдувает. А те, кто остаётся в этих местах, спасаются в стойбищах дымокурами и мажутся рыбьим жиром. На пастбищах тоже для оленей дымокуры делают. Когда комар заедает, олени дуреют. Не пасутся, скачут и бегают только. Худеют. И молодняк дохнет. Мы чем только ни мазались, чтобы спастись от этой напасти! И рыбьим жиром, и грязью, и илом, и хвою варили… В общем, скоро сами поймёте, что это такое.

Василий озадаченно почесал чисто выбритый подбородок.

– Да уж… Мне доводилось слышать в Норильске о пытках комарами, когда раздетого донага человека привязывали к дереву и его до бессознательного состояния заедали комары, но я туда в сентябре прибыл и всю эту прелесть, слава богу, не застал.

– Ничего, войну пережили и с комарами как-нибудь справимся. Главное – исправно перевыполнять норму!

***

Прижимая к груди большой благоухающий букет пурпурных роз, Василий стоял у старинного здания консерватории и с учащённо бьющимся сердцем неотрывно смотрел на высокие дубовые двери главного входа. Сегодня они с Анечкой пойдут в ресторан и он сделает ей предложение. Во внутреннем кармане пиджака лежала бархатная коробочка с красивым обручальным кольцом. Он специально пришёл на полчаса раньше, чтобы было время успокоиться, но справиться с волнением никак не получалось.