Искушение Агасфера

– Чтобы я вошел – докажи, что Ты Мессия! – откликнулся Агасфер. – Я должен узнать, прежде чем поверить!

– Обо Мне говорят те знамения, которые Я совершаю во имя Моего Отца, – был ответ. – Ты же не веришь Мне потому, что ты не Моя овца. Мои овцы слышат Мой голос, Я знаю их, и они следуют за Мной. Ты не Моя овца, – повторил Он и двинулся далее по дороге на Иерихон, в Заиорданье, и почитатели хлынули за Ним.

Осознав полное и окончательное крушение своей жизни, Агасфер разрыдался и пал на колени.

– Господь Всеблагий! – взмолился он, обращая к небесам несчастное лицо свое. – Зачем Ты наделил меня разумом?!

Глава четырнадцатая

Ненависть к Назарянину завладела Агасфером после того, как Он отказал в помощи.

Суровая саддукейская вера, в которой Агасфер был воспитан, присутствие в Израиле завоевателей-римлян, вознесших на стены Иерусалима щиты с портретами императора Тиберия, наконец, перипетии собственной судьбы научили его осмотрительности; а еще он крепко усвоил, как опасно быть приближенным к правителям и иерархам.

И тем не менее, утром 14 нисана, когда плененный накануне в Гефсиманском саду Иисус, всю ночь подвергавшийся издевательствам стражников, предстал перед судом Малого Синедриона, состоявшего из двадцати трех саддукеев – священников и старейшин – Агасфер охотно пошел свидетельствовать против Него.

Разбирательство началось с допроса свидетелей, и Агасфер, стараясь не смотреть на избитого и оплеванного подсудимого, чтобы не впасть в сострадательную жалость, показал, что в день изгнания торгующих из храма Иисус лично ему, Агасферу, обещал «разрушить храм рукотворный» и в три дня восстановить, после чего в поднявшейся суматохе он, Агасфер, получил удар по голове от единомышленников Назарянина и лишился значительной части денег, принадлежавших хозяину.

– Ударил тебя базарный вор по имени Савл, чтобы поживиться монетами с твоего меняльного стола, – проговорил вдруг Иисус, разлепив губы в запекшейся крови. – А деньги у тех, кто вступил в сговор с тобой для обмана. Ты понял утрату свою, но не понял слов Моих.

Первосвященник Каиафа, который вел заседание, прервал подсудимого, ибо Ему не было дано слова; Иисус смолк, сделав протестующий жест связанными руками, словно хотел избавиться от веревок.

Каиафа призвал еще одного свидетеля, ибо по закону для того, чтобы обвинение имело силу, требовалось согласное показание хотя бы двух лиц, но такового не оказалось: то ли судьи в спешке не успели подобрать нужного человека, то ли не нашлось смельчака выступить против Того, Кто называл Себя Сыном Божьим.

Справившись с легким замешательством, первосвященник вышел на середину зала и спросил:

– Подсудимый, подтверждаешь ли ты, что собирался разрушить храм Иерусалимский?

Поникший головой Назарянин хранил молчание.

Каиафа, раздосадованный, что судилище не идет, как надо, нетерпеливо воскликнул:

– Заклинаю тебя, скажи наконец: Ты ли Мессия, Сын Благословенного?

– Я есмь, – последовал ответ.

Первосвященник порозовел лицом, с трудом скрывая ликование.

– Итак, Ты – Сын Божий? – с прищуром переспросил он.

– Ты сказал, – отозвался Иисус.

Разорвав на себе одежды, Каиафа возопил:

– Какая нам еще нужда в свидетелях? Вы слышали хулу? – обратился он к членам Синедриона. – Что скажете?

– Повинен смерти за святотатство, – откликнулись заседатели.

Когда осужденного увели и члены Синедриона, возбужденно переговариваясь, начали расходиться, Каиафа поманил к себе Агасфера и, приобняв за плечи, проникновенно проговорил:

– Ты истинный ревнитель Закона Моисеева, Агасфер. Ты оказал нам неоценимую услугу, ибо сказано в Писании: «Тот, кто вершит правый суд – соработник Богу».

Глава пятнадцатая

…Когда один из стражей, приставленных к распятому на кресте Иисусу, проткнул Его грудь копьем, чтобы убедиться, что казненный мертв – из тяжелых фиолетовых туч, собравшихся над Голгофой, свалился холодный шквал, пригнув маслины и оголив их серебристое исподнее, – ветвистая молния, похожая на Древо жизни, соединила землю с небом и грянул гром, заглушивший голоса стенающих женщин иерусалимских. Потоки воды хлынули на сумрачную гору, бурые ручьи побежали по склонам ее, и промокший до нитки Агасфер часто поскальзывался и падал, стараясь поскорее покинуть место казни.

Чисто физическая сторона мученической смерти Иисуса угнетала его и вызывала сострадание, но он укреплял себя тем, что честно выполнил долг саддукея, защитив свою веру от Того, Кто пытался порушить Закон Моисея в угоду собственному тщеславию: не сотворив никакого чуда, чтобы избежать позорной смерти на кресте, – Назарянин наглядно подтвердил, что не был Сыном Божьим.

«И дал я повеление судьям вашим в то время, говоря: выслушивайте братьев ваших и судите справедливо, как брата с братом, так и пришельца его, – вспоминал он слова Второзакония, утверждая себя в правоте своей, – не различайте лиц на суде, как малого, так и великого выслушивайте: не бойтесь лица человеческого, ибо суд – дело Божие…»

Это была пятница, а Эсфирь обыкновенно поджидала его в саду по субботам, но Агасферу захотелось увидеть ее немедленно, чтобы сообщить: тот, кто разбил их надежду на счастье – получил по заслугам его.

Когда он опустился к бурному, помутневшему Кедрону, – ливень прекратился, ярко полыхнуло солнце, сверкая мириадами блесток в тихом каплепаде, срывающемся с деревьев, и начали робко пробовать свои голоса оживающие птицы.

В свете благодатного, теплого земного дня, распахнувшегося перед Агасфером, он даже кратко ощутил в себе упругие, победительные силы оттого, что был непререкаемо жив, в то время как обидчик его расстался с этим миром на Голгофе.

С трудом вскарабкавшись по скользкому обрыву Кедрона, тайком перемахнув через ограду и затаившись в густом терновнике запущенного уголка сада, Агасфер увидел часть заднего двора, по которому расхаживали горделивые цесарки, и двух лежащих верблюдов, флегматично перетирающих жвачку; от них уносили снятую поклажу люди в пестрых одеяниях.

Мокрый, перемазанный глиной и продрогший, – он в конце концов сумел незаметно привлечь к себе внимание юной служанки его Эсфири, которая вышла покормить птиц зерном.

Вскоре девушка принесла ему войлочное покрывало, чтобы согрелся, и лепешку с холодным мясом, чтобы утолил голод. Она торопливо сообщила, что в доме прибывший из Александрии жених, и Эсфирь выйдет к Агасферу, как только улучит удобный момент.

Известие о женихе оглушило Агасфера, и он уже не чувствовал себя победителем.

Ожидание Эсфири затянулось до глубоких сумерек, из дома доносились звуки флейт, тамбурина и возбужденные голоса пирующих.

Эсфирь прибежала к нему лишь под вечер. С горящими глазами, в дорогом, шитом золотом, одеянии и драгоценных украшениях она была прекрасна настолько, что показалась Агасферу чужой.

– Он посватался, посватался, – сквозь слезы говорила она. – И дедушка дал согласие… Не нужны мне его подарки, – продолжила она, рванув с шеи и отбросив жемчужное ожерелье. – Не нужны мне его признания, и он мне не нужен… Агасфер, любимый, я решила… Если нам не дано вместе жить, давай вместе умрем. Умрем, и наши души вместе вознесутся на суд Всевышнего. Но я хочу умереть твоей женой. Возьми меня, Агасфер… Ведь я давно уже твоя…

И не было ничего вокруг, кроме них двоих, ставших, наконец, единым целым в головокружительном полете сквозь пепельную дымку вечности. В неизъяснимом блаженстве, утратив способность думать, они плавно возносились к истокам Единого Сущего, не замечая, как изъязвляют колючие шипы терновника совершенные их тела, возносились туда, где не было жизни и смерти, одна лишь беспредельная, сияющая любовь…

– А теперь возьми вот это, – проговорила Эсфирь, остыв от его ласк и целуя спокойным, бережным поцелуем жены. И протянула Агасферу небольшой кинжал дамасской стали, украшенный каменьями. – Я отдаю тебе свою жизнь. А потом ты отдашь мне свою.

Он понял, что счастье их в самом зените, и смерть оставит его на этой благодатной высоте, в то время как жизнь неизбежно приведет его к закату.

Самоотреченно, почти бесчувственно он вонзил острое жало под ее беззащитно дрогнувший сосок. Эсфирь легонько вскрикнула, и вскоре гримаса боли на лице ее сменилась просветленной улыбкой ожидания. Агасфер прилег радом и, зажмурившись, ударил себя в сердце…

…Вначале ему почудилось, что жизнь и смерть – одно и то же, между ними нет разницы, а потому нет перехода. Но когда он – не чувствуя ни ужаса, ни боли – извлек клинок из своей груди – обнаружил, что на нем нет ни капли крови, а кожа на ране мгновенно зарубцевалась…

Дикий, звериный крик исторгся из груди его, и Агасфер, гонимый необоримым страхом, в помутнии разума выбежал из сада и бросился с обрыва Кедрона.

Очнувшись, он открыл глаза в плотную, фиолетовую, проеденную звездами ночь.

Вчерашнего своего он не помнил, а завтрашнего не знал: лишь серая, беспросветная тоска существования напоминала Агасферу, что он жив.

Рядом с ним лежал длинный желтоватый посох, освещенный лунным светом и словно бы звал в путь.

Агасфер трудно поднялся, взял его в руку и сделал первый неуверенный шаг в новую жизнь, имея вид слепца, взгляд которого обращен внутрь себя.