Искушение Агасфера

Как только мокрый, тяжело дышащий Агасфер с драгоценной ношей поднялся на обрыв, из глубины сада явилась его любимая в легкой льняной тунике, расшитой золотом.

– Агасфер, – с кокетливой укоризной проговорила она, словно они были хорошо знакомы. – Что привело тебя к нам?

Она взяла платочек из его рук, ловко выкрутила и повесила сушиться.

– Я… проходил мимо, госпожа… – растерялся Агасфер, у которого от соприкосновения с ее проворными пальчиками восстала плоть, отчего он покраснел и согнулся.

Теперь он увидел у крыльев ее точеного носика россыпь мелких веснушек, что бывает у женщин с очень белой кожей, а сильные медные волосы прихотливыми локонами ниспадали на округлые плечи; стройную мраморную шею охватывало жемчужное ожерелье.

– Отчего же ты не проходил мимо целую неделю? – весело сощурила она свои изумрудные глаза.

– У меня были дела, госпожа…

– В прошлый раз, когда ты смотрел на меня, твой взгляд излучал любовь. Меня все любят. Я уже записала тебя в свои поклонники, а ты исчез! – нахмурилась она.

– Я все время думал о тебе, госпожа…

– Да не называй меня госпожой! – топнула она маленькой ножкой в украшенной бисером сандалии, и на щиколотке ее зазвенел серебряный браслет с подвесками. – У тебя греческое имя и, судя по твоей осанке и благородству черт, – высокое происхождение.

– Так и есть, – скромно отозвался Агасфер и принялся скомканно и не совсем внятно пересказывать историю своего рода, понимая, что вопреки наставлениям Иосифа робеет перед красавицей и совсем не выглядит победителем.

Девушка слушала его рассеянно, то и дело бросая тревожные взгляды в сторону дома; лишь однажды, при упоминании об Александрии, томно прикрыла глаза, вздохнув: «Ах, Александрия… А у вас тут такая скука…»

Лишь закончив рассказ, Агасфер спохватился и, вспомнив свой предыдущий мужской опыт (женщины любят ушами), заговорил горячо и убежденно:

– Губы твои, как лепестки роз, госпожа. Бедра твои как колонны храма Иерусалимского, греческий мрамор не сравнился с белизной твоей шеи… Твои уши как розовые раковины морские, отливающие перламутром…

– Твое красноречие говорит о твоей образованности и тонком вкусе, – с улыбкой поощрила красавица. – Называй меня просто по имени.

– Я… не знаю твоего имени, госпожа, – признался Агасфер.

– Как?! – гневно вскинула она бровки. – В прошлый раз я назвалась, а ты даже не запомнил?! Убирайся прочь!

Незряче скатываясь с обрыва, он готов был разбиться насмерть, как вдруг до него долетел ее хрустальный голосок:

– Меня зовут Эсфирь!

Вечером его, безутешного, как всегда успокаивал добрый многомудрый Иосиф:

– Ах, Агасфер, Агасфер, – глухо говорил он, тиская в кулаке бороду. – Ты перетоптал всех доступных женщин Иерусалима, но так и не научился понимать женскую душу.

– Она совсем не похожа на смиренных дочерей Иудеи, – заметил Агасфер, как бы оправдываясь.

– Александрия… – пояснил Иосиф. – Там совсем другие нравы…

– Лучше бы мне умереть, – отчаивался Агасфер.

– Напротив, тебе надо жить и радоваться! – возразил сапожник. – Если женщина пожаловалась на скуку – это верный намек, чтобы ты за ней поухаживал. Если она обиделась, что не запомнил ее имени – значит, ты ей не безразличен…

– Но у нее много поклонников, – перебил Агасфер.

– А когда много – значит, никого в сердце, – засмеялся Иосиф.

Глава пятая

– Я видел все это, – говорил ткач Самуил, возлегая с бокалом вина за триклинием в доме Мардохея и степенно оглаживая смоляную бороду. – Это было в Бетании, на берегу Иордана, где крестил Иоанн. Я шел на торжище в храме Иерусалимском и собственными глазами видел, как Иоанн узнал идущего к нему Иисуса и сказал: «Вот жертвенный Агнец, который берет на себя грех мира! Это о Нем я говорил: «Идущий за мной стоит выше меня, потому что Он существовал еще задолго до меня».

– Этот сумасшедший Иоанн – главный враг Закона, – недовольно заметил Мардохей. И, подставив свой наполненный бокал напросвет солнечному лучу, со смаком произнес: – Какая глубина цвета, истинный рубин… А какой букет… Знакомый грек доставляет мне его прямо с Кипра.

Вино было жидким, подкисшим, и Агасфер не сомневался, что его изготовил из местной лозы не слишком искусный винодел.

Незадолго до этого, прежде чем пригласить гостя к столу, Мардохей с гордостью водил Агасфера по своему новому жилищу (его дальний родственник Самуил отдыхал в одной из комнат после паломничества к Иисусу), покрикивая на прислугу и безудержно расхваливая это просторное, но безалаберно спланированное строение, захламленное домашним скарбом: казалось, новоселы наспех побросали в нем вещи, так и не найдя всякому предмету своего места.

На кухне Агасфера удивило, что тучная жена Мардохея Ревекка, завязав на спине рукава темного одеяния, сама вымешивает тесто, в то время, как две молоденькие служанки скрытно бездельничают, вяло перетирая посуду. («Никому не доверяет, – шепнул Мардохей, подмигнув. – Считает, что только она все делает правильно».)

– И я видел собственными глазами, – продолжал Самуил, – как Дух Святой спустился на Иисуса с небес в виде голубя, а Иоанн возвестил: «Я свидетельствую, что Он – Божий Сын!»

– Этого сумасшедшего Иоанна надо судить, – сказал Мардохей, потянувшись за жареным кекликом. – А ваш так называемый Божий Сын окружает себя мытарями и падшими женщинами, будто и сам он «ам-хаарец», простолюдин. С таким постыдно молиться и делить трапезу. «Невежда не боится греха, ам-хаарец не может быть праведным».

– Он знается с отверженными, говоря: «Не здоровым нужен врач, а больным», – деликатно пояснил Самуил. – Он пришел призвать не праведных, но грешных.

– Выходит, благочестивый фарисей достоин меньшего внимания, чем какой-нибудь грешный мытарь?! – возмутился Мардохей и, украдкой понюхав кеклика, тихонько отложил в сторону.

– Всякий, возносящий себя, смирен будет, а смиряющий себя вознесен будет, – ответил Самуил словами Назарянина.

– Мне говорили, что Он превратно толкует священные заповеди Закона, – вступил Агасфер. – Столпы веры должны быть незыблемы и неприкосновенны в своем первозданном виде. Что останется от веры, если их всякий раз подновлять и приспосабливать к текущему моменту жизни?

Это был камешек, невольно брошенный саддукеем в огород фарисеев, с которыми существовало изначальное, длительное противостояние в борьбе за толкование Моисеева Закона и духовную власть над народом израилевым.

– Но если в эти столпы упираться лбом подобно барану, может случиться то, что произошло в праздник Кущей при царе-первосвященнике Александре-Янкае[3 - Имеется в виду народное возмущение в 95 году до Р. X., когда царь-первосвященник саддукей Александр-Янкай, отвергая не указанный в Моисеевом Законе обряд, поданную ему для возлияния воду в серебряной чаше вместо того, чтобы возлить на алтарь, вылил на землю, что привело к кровопролитию и последовавшей затем шестилетней междоусобной войне между саддукеями и фарисеями.] тельно отозвался Мардохей. – Ешь кеклика, Агасфер. Это самый жирный кеклик с полей Заиорданья.

За время совместного пребывания в меняльных рядах храма Иерусалимского ученик и учитель успели подружиться, потому сейчас предпочли не углубляться в религиозные разногласия, которые и нынче нередко заканчивались дракой противоборствующих сторон.

Следуя совету хозяина, Агасфер разломил кеклика, который оказался явно с тухлинкой, и догадался, что он сохранен экономной хозяйкой от какого-то предыдущего застолья; но поскольку, не имея семейного очага, постоянно жил впроголодь – пренебрег этим запахом, обильно посыпав дичь перцем и солью.

Не доверяя служанкам, Ревекка сама обслуживала гостей, ловкими полными руками раскладывая по мискам угощение. При этом овечий сыр был нарезан так тонко, что ломался у них под пальцами, куски рыбы у всех оказывались от хвоста, а овощи и сушеные фрукты каждому отсчитывались поровну, чтобы никто не съел лишнего.

Агасфер понял, что источником Мардохеева богатства была скупость.

– Он признает заповеди Торы, – вернулся Самуил к прерванной беседе. – И главнейшими считает две из них: «Возлюби Господа Бога всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумом твоим, и всею крепостью твоею», а также «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».

– Если Он признает Десять Заповедей Синая, подлинное Моисеево наследие, охраненное пророками, не уподобляется ли Он ломящемуся в открытую дверь? – с тонкой усмешкой спросил Агасфер.

– Он подобен лекарю, который лечит не болезнь, а причину ее, – ответил Самуил. – Если Закон запрещает убийства, – Иисус призывает искоренять из сердца ненависть. Если Закон против супружеской неверности, – Он призывает избавиться от порочных чувств.

– А что Он думает о субботе? – поинтересовался Мардохей.

– Вот Его слова, – отозвался Самуил: – «Разве кто из вас, у кого сын или вол упал в колодец, не вытащит его в день субботний?»