Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Мальчик потянул за поводья и остановил лошадку. Она находилась в таком состоянии, что малейшего прикосновения было достаточно, чтобы остановить ее, но лошадка печально повернула голову, словно сомневаясь, отвечают ли сено и овес правилам отеля «Трезвости».

Кенелм спрыгнул с тележки и вошел в дом. Опрятная женщина вышла к нему навстречу из-за какого-то остекленного помещения, должно быть, изображавшего бар, только тут не было горячительных напитков, составляющих beau ideal[42 - Прекрасный идеал (фр.).], и лишь виднелись два больших графина с холодной водой и стаканы a discretion[43 - По усмотрению (фр.).], а также несколько блюд с сухим печеньем. Женщина вежливо спросила Кенелма, что ему угодно.

– Угодно? Я лично выбрал бы другое выражение, – с обычной серьезностью ответил Кенелм, – но вы можете сделать «угодное» моей лошади – то есть той, которая стоит у дверей вашей гостиницы, – если дадите ей стойло и овса, а этому молодому человеку и мне комнату и обед.

– Обед? – повторила хозяйка. – Обед?

– Тысячу извинений, сударыня, но если слово «обед» приводит вас в негодование, я беру его назад и скажу вместо этого: «что-нибудь поесть и попить».

– Попить? Это – отель «Трезвость», сэр.

– О, если здесь не едят и не пьют, – гневно воскликнул Кенелм, ибо он умирал с голоду, – то честь имею кланяться!

– Позвольте, сэр, мы здесь и едим и пьем. Но мы простые люди и не держим крепких напитков.

– Даже стакана пива? – У нас только имбирное пиво. Спиртные напитки строго воспрещены. У нас есть чай, кофе и молоко. Но большинство наших посетителей предпочитает чистую воду. А что касается еды, сэр, – все, что вы прикажете.

Кенелм покачал головой и уже собрался уходить, когда мальчик соскочил с тележки и, услышав разговор, жалобно закричал:

– Что это значит? Кому нужны спиртные напитки? Довольно будет и воды. А что касается обеда – не все ли равно, что есть. Пожалуйста, сударыня, дайте нам отдельную комнату, я ужасно устал.

Последние слова были сказаны так ласково и так мило, что хозяйка тотчас переменила тон и пробормотала: «Бедный мальчик!» А потом добавила еще тише: «Какое у него хорошенькое личико!» – кивнула головой и повела приезжих наверх по очень опрятной старомодной лестнице.

– А как насчет лошади и тележки? – спросил Кенелм, который почувствовал укор совести, когда подумал, как они дурно поступили с лошадью, и ее хозяином.

– Что касается лошади и тележки, сэр, вы найдете в нескольких шагах отсюда конюшню Джукса. У нас нет помещения для лошадей. Наши, посетители чаще приходят пешком, но у Джукса вы найдете отличную конюшню.

Кенелм отвел лошадь в указанную конюшню, подождал, пока ее там поводили, чтобы дать ей остыть, вытерли и накормили овсом – ибо Кенелм Чиллингли был сострадателен к бессловесным тварям! Лишь после этого он вернулся в отель «Трезвость», зверски голодный. Его ввели в небольшую гостиную с ковриком посредине, с шестью небольшими плетеными стульями и гравюрами на стенах, изображавшими пагубное действие спиртных напитков на различных представителей человеческого рода. Некоторые из них походили на привидения, другие на чертей, и все вокруг них говорило о нищете и упадке, в резком контрасте с изображением счастливых семейств – улыбающихся жен, дородных мужей, румяных детей, символизирующих блаженное состояние членов Общества трезвости. Но внимание Кенелма больше всего привлекал стол со скатертью безукоризненной белизны и приборами на двоих.

Мальчик стоял у окна и, казалось, смотрел на небольшой аквариум, в котором помещалось множество разных созданий: мелких рыбок, пресмыкающихся и насекомых, наслаждавшихся удовольствиями трезвости в ее естественной стихии, что не мешало им, разумеется, время от времени угощаться друг другом.

– Что нам дадут поесть? – спросил Кенелм. – Я думаю, на кухне уже все готово.

Он сильно дернул за шнур звонка. Мальчик отошел от окна. При этом Кенелм был поражен грациозностью его движений. Теперь, когда он был без шляпы, отдохнул и смыл пыль с нежных румяных щек, его наружность значительно выиграла. Несомненно, это был очень красивый мальчик, который, став мужчиной, заставит страдать много женских сердец. С видом милостивого превосходства, присущего лишь особам королевского звания или основанного на значительном старшинстве лет, этот юный джентльмен приблизился к строгому наследнику Чиллингли, протянул ему руку и сказал:

– Сэр, вы поступили благородно, и я вам искренне признателен.

– Ваше королевское высочество, я ценю, что вы удостоиваете меня благосклонности, – низко поклонившись, ответил Кенелм Чиллингли. – Но заказали ли вы обед? И что нам подадут? Здесь, кажется, никто не является на звонок. Раз это отель «Трезвость», то, вероятно, все слуги пьяны.

– Почему это они станут пить вино в отеле «Трезвость»?

– Почему? Да потому, что вообще люди, на что-либо претендующие, часто оказываются совсем не тем, за кого себя выдают. Человек, разыгрывающий праведника, непременно – грешник, а человек, хвастающий тем, что он грешник, непременно какой-нибудь бесхарактерный, глупый плакса с видом святоши, который и выдает в нем притворщика. Честь мужчины требует, что, будь он грешником или праведником, он не хвалился бы этим. Представь себе святого Августина[44 - Августин (называемый «Блаженным») (354–430) – один из «отцов церкви»; прославился ученостью и борьбой с ересями. Основанный им нищенствующий монашеский орден носил название ордена августинцев. «Исповедь» – автобиографическое сочинение Августина, где он рассказывает о грехах и заблуждениях своей юности.], заявляющего во всеуслышание, что он праведник, или Роберта Бернса[45 - Бернс Роберт (1759–1796) – великий шотландский поэт, автор стихов и песен, близких по духу и форме народной поэзии.], объявляющего себя грешником. И хотя, мой юный друг, ты, по всей вероятности, еще не читал Стихов Роберта Бернса и, уж наверно, даже в руках не держал «Исповеди» святого Августина, поверь мне на слово, что оба они были очень милые люди. При несколько ином воспитании и житейском опыте Берне мог бы написать «Исповедь», а святой Августин – стихи. Силы небесные! Я умираю с голоду. Ну, что же ты заказал к обеду и когда его наконец подадут?

Мальчик, широко раскрыв свои и без того огромные карие глаза, внимательно слушал все то, что покровительственным тоном говорил о Роберте Бернсе и святом Августине его высокий приятель в плисовых панталонах и пестром шарфе, но при последних словах Кенелма опустил голову с виноватым и пристыженным видом:

– Мне жаль, что я не подумал об обеде. Мне следовало лучше позаботиться о вас. Хозяйка спросила меня, чего мы хотим, а я сказал: «Все равно», и хозяйка бормотала при этом что-то про себя.

– Ну, что же она обещала? Бараньи котлеты?

– Нет… цветную капусту и рисовый пудинг.

Кенелм Чиллингли никогда не бесновался и не ругался. В тех случаях, когда более грубые существа человеческой породы бесновались и ругались, он выказывал неудовольствие лишь выражением лица, до такой степени мрачным и печальным, что оно могло бы смягчить даже сердце гирканского тигра[46 - «Гирканский тигр.» – Гиркания – древнее название местности, лежащей к югу от Каспийского моря, а на востоке простирающейся до Амударьи (совр. Азербайджан).]. Кенелм повернулся к мальчику и прошептал:

– Цветная капуста! Погибаю! – Опустившись на плетеный стул, он спокойно добавил: – Вот она, человеческая благодарность!

Мальчик был явно поражен в самое сердце горькой кроткостью этого упрека. В его голосе были слезы, когда он пролепетал:

– Пожалуйста, простите меня, я показал себя неблагодарным! Сейчас же побегу и узнаю, что будет к обеду.

С этими словами он исчез.

Кенелм остался на месте. Он предался грезам или скорее созерцанию своего внутреннего существа, как этого умеют достигать индийские дервиши путем продолжительного поста. Аппетит мужчин сильного телосложения нельзя удовлетворить цветной капустой и расовым пудингом. Примером этому может служить Геркулес, чудовищный аппетит которого служил предметом шуток классических поэтов. Не знаю, мог бы. Кенелм Чиллингли победить Геркулеса в драке и в чревоугодии, но, во всяком случае, когда Кенелм принимался за то или другое, Геркулесу пришлось бы приложить все силы, чтобы не быть побитым.

После десятиминутного отсутствия мальчик явился, сияя от радости. Он похлопал Кенелма по плечу и весело сказал:

– Я заставил их разделать целую баранью ногу на котлеты, кроме того, будет цветная капуста, огромный рисовый пудинг, яйца и ветчина. Не горюйте! Сию минуту все подадут.

– А-а! – только и произнес Кенелм.

– Право, это добрые люди, они не имели намерения морить вас голодом, но постоянные их посетители, кажется, предпочитают хлеб и овощи. Тут даже создано целое общество вегетарианцев. Хозяйка называет их философами.

При слове «философы» Кенелм встрепенулся, как опытный охотник при крике: «Лиса! Ату ее!»

– Философы! – сказал он. – Нечего сказать, хороши философы! О, невежды, не знающие даже устройства человеческих зубов! Послушай, дружок, если б вымерло все человечество, что, по уверениям ученых авторитетов, непременно когда-нибудь случится – и неплохое это было бы дело, кстати сказать! – если бы, говорю я, от людей ничего не осталось, кроме зубов и больших пальцев, философ той высшей породы, которая заменит человеческую, тотчас увидит в этих остатках все характерные свойства и всю историю человека. Сравнивая его большие пальцы с когтями орла и тигра, а также с копытом лошади, он скажет: «Владелец этого пальца должен был владычествовать над существами с когтями и с копытами». Ты можешь сказать, что у обезьян есть большой палец. Это правда, но сравни-ка большой палец обезьяны с пальцем человека – могла ли самая крупная обезьяна с самым большим пальцем построить Вестминстерское аббатство[47 - Вестминстерское аббатство – собор святого Петра в Лондоне, в районе, называемом Вестминстер, служит усыпальницей великих людей и королей.]? Но даже и пальцы еще мало говорят о человеке – то ли дело его зубы! Посмотри на его зубы.

Тут Кенелм разинул рот и обнаружил два ряда белоснежных зубов, столь приспособленных для жевания, что самый искусный зубной врач пришел бы в отчаяние, поняв, что не мог бы создать ничего подобного.

– Посмотри, говорю я, на его зубы!

Мальчик невольно отступил.

– Разве эти зубы принадлежат жалкому едоку цветной капусты? И разве мучная пища дала бы владельцу таких зубов звание главного истребителя всего живого? Нет, друг мой, нет, – продолжал Кенелм, сомкнув челюсти, но все еще приближаясь к мальчику, который при каждом его шаге отступал к аквариуму, нет, человек потому и властелин мира, что из всех созданий он пожирает наибольшее количество самых разнообразных существ. Зубы человека показывают, что он одинаково может жить как в самом знойном, так и в самом холодном поясе, потому что может поедать все то, чего другие существа есть не могут. Это доказывается строением его зубов. Тигр может съесть оленя – это может и человек, но тигр не может съесть угря, а человек может. Слон может есть цветную капусту и рисовый пудинг – это может есть и человек, но слон не может есть бифштекс, а человек может. Словом, человек может жить повсюду, потому что благодаря устройству своих зубов может есть, все! – заключил Кенелм, делая огромный шаг к мальчику. – И если нет ничего другого, человек съедает подобного себе.

– Перестаньте, вы пугаете меня! – крикнул мальчик. – Ага, – прибавил он, всплеснув руками с чувством радостного облегчения, – вот наконец и бараньи котлеты!

В комнату вошла весьма опрятная, славно только что вымытая, средних лет служанка с блюдом в руках. Поставив его на стол и сняв крышку, она сказала вежливо, хотя и холодно, как подобает существу, питающемуся салатом и водой:

– Хозяйка очень сожалеет. Она заставила вас ждать, но она думала, что вы вегетарианцы.

Положив своему юному другу солидную котлету, Кенелм взял себе другою и серьезно ответил:

– Передайте вашей хозяйке, что если б она прислала нам только овощи, я съел, бы вас. Передайте ей, что хотя человек отчасти существо травоядное, в основном он все же плотояден. Передайте ей, что хотя свинья ест капусту и тому подобное, но, когда свинье представляется случай съесть ребенка, она съедает и ребенка. Передайте ей, – продолжал Кенелм, приступая к третьей котлете, – что ни одно животное по устройству пищеварительных органов не похоже на человека так, как свинья. Спросите хозяйку, нет ли в доме ребенка, и если есть, то ради его же безопасности пусть она пришлет нам еще котлет.

Так как самый проницательный наблюдатель с трудом мог определить, когда Кенелм шутит и когда говорит серьезно, служанка на миг остановилась в попыталась улыбнуться. Кенелм поднял свои черные глаза, невыразимо грустные и глубокие, и кротко сказал:

– Мне было бы очень жаль ребенка. Принесите котлет!

Служанка исчезла. Мальчик положил нож и вилку и посмотрел на Кенелм а пристально и пытливо. Кенелм, не обращая на него внимания, положил последнюю котлету на тарелку мальчика.