Последние дни Помпеи

– И я тоже, – отозвался угрюмый Нигер, пробуя свой нож на ладони.

Бравая амазонка отправилась на кухню и скоро вернулась с блюдом, нагруженным большими кусками полусырого мяса. В то время, как и теперь, кулачные герои считали эту пищу самой подходящей для возбуждения силы и свирепости. Они столпились вокруг стола, – мясо скоро исчезло, вино полилось рекой. Оставим пока этих важных деятелей классической жизни и последуем за Бурбо.

II. Два достойных мужа

В первые времена Рима профессия жреца была почетной, но не доходной. В жреческое сословие поступали благороднейшие из граждан, плебеи же не допускались вовсе. Впоследствии, задолго до описываемой эпохи, звание жреца стало доступно всем классам общества, по крайней мере та часть профессии, которая обнимала фламиков, служивших отдельным богам. Даже жрец Юпитера (Flamen dialis), предшествующий ликторами и имеющий вход в сенат, что составляло преимущество одних патрициев, был избираем народом. Менее национальным и менее почитаемым божеством служили жрецы из плебеев, и многие выбирали эту профессию не столько из набожности, сколько по бедности или из корыстных целей. Так и Калений, жрец Исиды, был самого низкого происхождения. Его родные, хотя и не отец с матерью, были отпущенники. У них он и воспитывался, а от отца получил небольшое наследство, которое скоро прожил, и звание жреца послужило ему последним прибежищем от нищеты. Помимо жалованья, получаемого служителями священной профессии, вероятно очень незначительного в те времена, жрецы популярного храма никогда не могли пожаловаться на отсутствие выгод. Нет профессий более прибыльных, нежели те, которые рассчитаны на эксплуатацию предрассудков толпы.

У Каления остался в живых один только родственник в Помпее – Бурбо. Какие-то темные, постыдные узы соединяли их сердца и интересы крепче даже кровных уз.

Часто служитель Исиды, переодетый, потихоньку убегал от своих строгих обязанностей мнимого благочестия и проскальзывал через черный ход к бывшему гладиатору – человеку низкому и по своему ремеслу, и по своим порокам. И перед этим достойным товарищем жрец рад был сбросить маску лицемерия. Впрочем, если б не скупость, главный его порок, он был бы не в силах вынести этой личины: его грубая натура с трудом мирилась с притворной святостью.

Закутанный в широкий плащ (такие плащи вошли в моду у римлян с тех пор, как они бросили тогу), скрывавший всю его фигуру и снабженный капюшоном, опущенным на лицо, Калений уселся в маленькой каморке позади винного погреба, откуда узкий коридор вел прямо к черному ходу, какие бывали почти во всех домах Помпеи.

Против него сидел дюжий Бурбо и аккуратно пересчитывал монеты, лежавшие перед ним в кучке и только что высыпанные на стол жрецом из своего кошелька, – кошельки уже и тогда были в таком же употреблении, как теперь, с той только разницей, что в тогдашние времена они бывали в большинстве случаев туго набиты.

– Как видишь, – сказал Калений, – мы платим тебе щедро и ты должен быть мне благодарен, что доставил тебе такое выгодное дельце.

– Да я и то благодарен, братец, – ласково отвечал Бурбо, сгребая монеты в кожаный кошель, который заткнул за пояс, потуже обыкновенного затянув пряжки вокруг своей объемистой талии. – Клянусь Исидой, Писидой или Нисидой – и прочими богами, какие там есть в Египте, – моя маленькая Нидия для меня просто сад гесперид, сущее золотое дно!

– Она хорошо поет и играет, как муза, – отвечал Калений, – а за такие таланты всегда щедро платит то лицо, поручения которого я исполняю.

– Он божество! – воскликнул Бурбо восторженно. – Всякий великодушный богач заслуживает поклонения. Однако выпей кубок вина, старый дружище, и порасскажи мне хоть немножко, в чем суть. Что она там делает? Она перепугана, ссылается на свою клятву и ничего не хочет открыть нам.

– И не откроет, клянусь своей правой рукой! Ведь и я тоже произнес страшную клятву соблюдать тайну.

– Клятву! Что такое клятвы для таких людей, как мы!

– Обыкновенные клятвы, пожалуй, но эта!.. – И жрец невольно вздрогнул. – Однако, – продолжал он, опорожняя огромный кубок неразбавленного вина, – однако признаюсь тебе, что мне клятва! Главное, я боюсь мести того, кто потребовал ее от меня. Клянусь богами, – это могущественный чародей, – он сумел бы выпытать мою тайну от самой луны, если бы мне вздумалось довериться ей. Не будем говорить об этом. Клянусь Поллуксом! Как ни упоительны его пиры, а мне там как-то не по себе. То ли дело провести часок с тобою, друг любезный, и с теми простыми, незатейливыми девушками, которых я встречаю в этой комнате, – хоть она и прокопчена дымом. Один такой час я предпочитаю целой ночи его роскошного разврата.

– Когда так, завтра же, если угодно богам, мы устроим здесь хорошенькую пирушку!

– Согласен от всей души! – отвечал жрец, потирая руки и поближе придвигаясь к столу.

В эту минуту они услыхали легкий стук, как будто кто-то нащупывал ручку двери. Жрец надвинул капюшон на лицо.

– Не бойся, это слепая, – проговорил хозяин.

Нидия отворила дверь и вошла в комнату.

– А, девочка! Ну что, как поживаешь? Немного бледна… Видно, поздно засиживаешься по ночам? Не беда, известное дело – молодость! – обратился к ней Бурбо ласковым тоном.

Девушка не отвечала, но в изнеможении опустилась на одну из лавок. Краска то являлась, то исчезала на ее щеках. Она нетерпеливо била об пол своими маленькими ножками, затем вдруг подняла голову и заговорила с решимостью:

– Хозяин, делай надо мной что хочешь: мори меня голодом, бей, угрожай мне смертью, а я больше не пойду в этот нечестивый притон!

– Как ты смеешь, дура непокорная! – крикнул Бурбо диким голосом, его широкие брови мрачно насупились над свирепыми, налитыми кровью, глазами. – Смотри у меня, берегись!

– Сказала – не пойду! – отвечала бедная девушка, скрестив руки на груди.

– Итак, скромница, кроткая весталка, ты не пойдешь? Хорошо же, тебя потащат силой!

– Я весь город подыму своими криками, – возразила она страстно, и яркий румянец залил ее лицо.

– И насчет этого мы примем меры – тебе заткнут глотку.

– В таком случае! – да сжалятся надо мной боги! Я прибегну к суду!

– Помни твою клятву! – произнес глухой голос. Калений в первый раз вмешался в разговор.

При этих словах несчастная девушка затряслась всем телом и с мольбою заломила руки. «Ах, я несчастная!» – воскликнула она и громко зарыдала.

Может быть, шум этого неутешного горя или что другое привлекло прелестную Стратонику, но в эту самую минуту ее страшная фигура появилась на пороге.

– Ну, что там такое? Что ты сделал моей рабе? – сердито спросила она Бурбо.

– Успокойся, жена, – отвечал тот полусердитым, полуробким тоном, – тебе ведь нужны новые пояса, красивые платья, не так ли? В таком случае смотри в оба за своей рабой, а то долго не дождешься обновок. Vae capiti tuo – месть на твою голову, несчастная.

– Да что такое случилось? – проговорила ведьма, вопросительно окидывая глазами то того, то другого.

Нидия порывистым движением вдруг отделилась от стены, к которой прислонилась. Она бросилась к ногам Стратоники, обнимала ее колени, устремив на нее свои незрячие, трогательные глаза.

– О, госпожа моя! – рыдала бедняжка. – Ты женщина, у тебя были сестры, сама ты была молода, как я, – вступись за меня, спаси меня! Я больше не пойду на эти ужасные пиры!

– Вздор! – воскликнула ведьма, грубо схватила ее за нежные руки, созданные не для грубой работы, а для плетения венков. – Вздор, все эти возвышенные чувства не к лицу рабам!

– Послушай-ка, – сказал Бурбо, вытаскивая кошелек и позвякивая монетами, – ведь хороша музыка, жена! Клянусь Поллуксом, если ты не сумеешь обуздать этого ребенка, так больше и не услышишь этой музыки!

– Девочка просто устала, – проговорила Стратоника, кивнув Калению, – она будет более послушна в другой раз, когда она вам понадобится.

– Вам… Вам! Кто же здесь? – крикнула Нидия и окинула глазами комнату с таким страшным, напряженным выражением, что Калений в тревоге вскочил со стула.

– С такими глазами она должна видеть! – пробормотал он.

– Кто это здесь? Скажите, во имя неба! Ах, если были бы слепы, как я, вы не были бы так жестоки, – промолвила она и снова залилась слезами.

– Убери ее отсюда, – воскликнул Бурбо с досадой, – терпеть не могу хныканья.

– Пойдем, – сказала Стратоника, толкая бедную девочку за плечи.

Нидия откинулась в сторону с решительным видом, полным достоинства.

– Послушай, – молвила она, – я служила тебе верой и правдой, – я, которая была воспитана… О, мать моя! Бедная мать! Снилось ли тебе когда-нибудь, что я дойду до этого? – Она отерла слезу и продолжала: – Прикажи мне все, что угодно, и я буду повиноваться, но я говорю тебе прямо, зная, как ты жестока, сурова, неумолима, говорю тебе, что я туда больше не вернусь, а если меня заставят идти туда силой, я буду молить пощады у самого претора, – вот мое последнее слово. Услышьте меня, о боги, – клянусь, это будет так!

Глаза ведьмы загорелись злобой. Одной рукой она схватила девочку за волосы, другой – высоко замахнулась над нею – этой грозной правой рукой, которая одним ударом могла раздавить нежную, хрупкую фигуру, дрожавшую в ее тисках. Но, вероятно, эта мысль поразила ее саму, – она отвела занесенную руку, изменила свое намерение и, дотащив Нидию до стены, сдернула с крючка веревку, увы! уже не раз служившую ей для той же цели, и через минуту пронзительные, раздирающие вопли слепой девушки огласили весь дом.

III. Главк делает приобретение, которое впоследствии обходится ему дорого

– Здорово, молодцы! – проговорил Лепид, нагнув голову, чтобы войти в низенькую дверь дома Бурбо. – Мы пришли взглянуть, кто из вас сделает больше чести вашей ланисте.