Париж

– Папа, – произнес он, – можно задать тебе вопрос?

– Конечно.

– Почему ты ушел из армии?

На этот раз, заметил мальчик, что-то мешало отцу ответить с прежней легкостью.

– Я прослужил достаточно долго. И нужно было присматривать за имением. Я должен был заняться делами семьи. – На несколько секунд виконт замолчал. – Война семидесятого года была ужасна.

– Ты имеешь в виду наше поражение?

– Не совсем. – Отцу было нелегко говорить, и паузы между фразами становились длиннее. – Я говорю о том, что было после… о борьбе с Коммуной. Гражданская война – вот что хуже всего, мой сын. Пусть тебе никогда не доведется увидеть такое.

– Отец Ксавье рассказывал, что коммунары совершали святотатства. Говорит, они убили архиепископа Парижа и хладнокровно истребляли монахов и священников, которые стали мучениками – так же, как священники во время революции.

– Это так, – кивнул отец. – Но и мы тоже убили множество коммунаров. Тысячи.

– Но они же были не правы.

– Может быть. – Виконт задумчиво смотрел вдаль. – Но сами они считали, будто борются за Свободу, Равенство и Братство.

– И за беспорядок.

– И за это тоже, несомненно.

– Ты тоже убивал коммунаров? – спросил Роланд.

Ответом ему было молчание.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – наконец сказал виконт.

Улица Риволи была длинной. Впереди она меняла название и еще чуть погодя заканчивалась на площади, где когда-то стояла Бастилия, но фаэтон де Синей пока достиг только ее середины. Когда они проезжали старую Гревскую площадь, Роланд отвлекся, разглядывая рабочих, которые ремонтировали огромное здание ратуши Отель-де-Виль. Неожиданно повозка повернула влево и покатилась по бульвару дю Тампль.

– Тебе известно, почему эта улица так называется? – спросил его отец.

– Здесь жили рыцари-тамплиеры.

– Сейчас тут вряд ли найдется хоть одно из их жилищ, но слышал ли ты о том, что на протяжении столетий после роспуска ордена тамплиеров налоговые льготы на их земли оставались в силе? Поэтому здесь очень охотно селились!

Следуя на север, улица постепенно сужалась, пока не уперлась в сумрачную площадь.

– Вот мы и на месте, – сказал отец, когда фаэтон свернул в проулок между домами.

В лавке была всего одна витрина, и в ней на фоне темно-коричневого бархата Роланд увидел кресло в стиле Людовика XIV, нуждающееся в обновлении. Заведение ему показалось сомнительным. Отец заметил выражение его лица и улыбнулся.

– Мой друг очень скромен, – заметил он. – Это кресло, между прочим, музейный экспонат, и будущий покупатель наверняка захочет, чтобы его отреставрировали.

Поняв, что цель поездки образовательная, Роланд молча уставился на кресло.

Дверь лавки была заперта. Виконт позвонил в колокольчик. Несколько секунд спустя за стеклом витрины показался приземистый пожилой мужчина, немного сутулый, одетый, несмотря на теплую погоду, в застегнутое доверху черное пальто, и в очках с толстыми стеклами. Разглядев посетителей, он открыл дверь и впустил их.

– Месье де Синь. – Человек склонил голову в быстром поклоне. – Ваш визит – большая честь для меня.

– Я получил ваше приглашение, мой дорогой Якоб, и приехал немедленно, – любезно ответил виконт. – Кстати, не один, а с сыном. Роланд, это месье Якоб.

И неожиданно для себя Роланд оказался вынужден пожать протянутую ему небольшую ладонь. В голове звенела единственная мысль: его отец, аристократ и добрый католик, принял приглашение от человека несомненно еврейского происхождения.

Открытую для них дверь снова тщательно заперли. Несколько минут виконт де Синь посвятил приличным случаю расспросам о семье и здравии лавочника, а Роланд тем временем оглядывал узкое длинное помещение, в котором оказался. Его наполняло обычное для любого антикварного магазина скопление старых столов, античных бюстов и фарфора. В глубине комнаты виднелась дверь, которая, по-видимому, вела в хранилище или мастерскую. Света было мало. Роланд чувствовал себя как в темнице. Но больше всего его мучила неловкость.

Он вспомнил, как однажды поинтересовался у отца Ксавье, что тот думает о евреях.

– Они дали нам нашего Бога, Ветхий Завет и пророков, – осторожно ответил тогда священник.

– Но они убили Христа, – напомнил Роланд.

– Этого нельзя отрицать, – согласился священник.

– Поэтому они все попадут в ад, – продолжал Роланд, желая убедиться, что во всем разобрался.

Но отец Ксавье замешкался с ответом, будто не был уверен, какие слова окажутся в данном случае справедливы и уместны.

– Можно предположить, – наконец сказал он, – что при обычных обстоятельствах маловероятно, что еврей или протестант попадет в рай. Но нам неизвестны помыслы Господа. В своей бесконечной мудрости Он может сделать исключения.

Роланду, конечно, хотелось бы услышать более определенный ответ, но на какое-то время пришлось удовлетвориться этим. Тому, кто не был католиком, жилось несладко. И если вспомнить все, что говорили о евреях в школе и в домах друзей, то трудно было не поверить, что хотя бы часть из этих страшных историй основана на реальных событиях.

Поэтому мальчик смотрел на месье Якоба с подозрением и недоумевал, почему отец обращается с антикваром столь дружелюбно.

– Так что же вы хотели показать мне? – спросил тем временем виконт.

– Одну минуточку, месье. – Якоб скрылся в помещении за дверью в глубине лавки и быстро возвратился с каким-то свертком. Развернув свою ношу, он зажег несколько светильников. – Итак, месье де Синь и юный месье Роланд. Вот оно.

Они приблизились, и отец ахнул:

– Где вы нашли это?

– По рекомендации друга я вслепую сделал аукционную заявку на всю обстановку одного дома в Руане. Месяц назад, к своему удивлению, я узнал, что выиграл аукцион. А явившись забирать имущество, обнаружил эту вещь в подвале, завернутую в тряпку. – Он улыбнулся. – И тогда я подумал: она идеально смотрелась бы в замке месье де Синя в долине Луары. Это ведь тот же период. Но если для вас этот предмет не представляет интереса, я покажу его другим клиентам.

– Мой дорогой Якоб… – Виконт обернулся к сыну. – Роланд, ты знаешь, что это такое?

Гобелен, разложенный перед ними, был примечателен во многих отношениях. Во-первых, у него не было каймы и каждый дюйм его яркого сине-зеленого фона покрывали фантастические цветы и растения, за которыми виднелись птицы, звери и люди. И тон картины, и одежды рыцарей и дам на ней предполагали, что относилась она к Средневековью.

– Гобелены, столь богато украшенные растительным орнаментом, известны как мильфлер – «тысяча цветов», – заметил отец.

– Эта шпалера похожа на сказку, – произнес Роланд.

– Кажется, что картина светится, – сказал месье Якоб. Он говорил так тихо, что Роланду приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова, и это раздражало подростка. – Сияние объясняется тем, что фоновый цвет – зеленый, к которому добавлен синий. – Он повернулся к виконту. – Как видите, угол потерт. Это можно исправить, если желаете. Также некоторые участки выцвели из-за сырости. Возможно, цвет удастся восстановить, хотя не ручаюсь. В целом же гобелен в прекрасном состоянии.

– Это больше напоминает живописное полотно, а не ковер, – сказал Роланд, тоже желая принять участие в беседе, как взрослый.