Париж

Они уже двинулись к выходу, когда инженер обратился к Тома со словами:

– Вы тут новичок, кажется?

– Да, месье, – сказал Тома.

– И как же вас зовут?

– Тома Гаскон, месье.

– Гаскон, вот как? Ваши предки, значит, были родом из Гаскони?

– Я не знаю, месье. Полагаю, что да.

– Гасконь. – Инженер подумал о чем-то, затем улыбнулся. – Это же древняя римская провинция Аквитания. Теплый юг. Край вина. И бренди тоже: не будем забывать об Арманьяке.

– Или о «Трех мушкетерах», – подхватил Бартольди. – Д’Артаньян ведь был гасконцем.

– Вот именно! И что же мы можем сказать о характере ваших сородичей, месье Гаскон? – задал шутливый вопрос инженер. – По-моему, они славятся отвагой и преданностью своей чести?

– Говорят, что они любят похвастаться, – вставил старший мастер, не желая отмалчиваться в сторонке.

– Вы хвастливы, месье Гаскон? – поинтересовался инженер.

– Мне нечем хвастаться, – просто ответил Тома.

– А! – воскликнул инженер. – В этом я смогу вам помочь. Как по-вашему, почему мы конструируем статую именно таким образом?

– Мне кажется, – сказал Тома, – чтобы можно было потом разобрать ее на части и перевезти через Атлантику.

Он знал, что, когда статуя будет завершена здесь, на улице Шазель, и ее медная кожа будет прикреплена к телу временными заклепками, всю конструкцию разберут и вновь соберут уже в Нью-Йорке.

– Верно, – сказал инженер. – Но есть и еще одна причина. Этот памятник будет стоять над водой, в бухте Нью-Йорка, где ничто не защитит его от ветров, которые будут дуть в него, как в парус. Если бы статуя была монолитна, она стала бы испытывать неимоверные нагрузки. Изменения температуры также будут воздействовать на металл, заставляя его то сжиматься, то расширяться, и тогда медная кожа могла бы треснуть. Поэтому, во-первых, я построил внутренности статуи так же, как металлический мост: они подвижны – чуть-чуть, но достаточно, чтобы ослабить напряжение. А во-вторых, настоял на том, чтобы пластины меди, которые покрывают статую, словно кожа, были прикреплены к металлическим балкам каждая по отдельности. То есть пластины приделаны к каркасу, но не соединены между собой. И в результате они могут скользить относительно друг друга – опять же чуть-чуть, но благодаря этому покрытие не потрескается. Человеческий глаз не сможет этого заметить, но статуя Свободы будет шевелиться. Вот что значит хороший инженерный проект. Все понятно? – (Тома кивнул.) – Хорошо, – продолжал инженер. – Теперь я скажу вам, чем вы сможете хвастаться. Благодаря своей конструкции и вашей тщательной работе по ее сборке эта статуя будет жить много столетий. Бессчетные миллионы людей увидят ее. Определенно, мой юный друг, это будет самая известная работа, в которой удастся поучаствовать вам или мне в течение всей жизни. Стоит этим похвастаться, как вы думаете?

– Да, месье Эйфель, – сказал Тома.

Эйфель улыбнулся ему. Бартольди тоже. Даже старший мастер улыбнулся, и Тома Гаскон почувствовал себя на седьмом небе от счастья.

И в этот самый миг увидел, что в дверях ангара стоит его сестра Николь.

Она старалась привлечь его внимание, но внутрь войти боялась. Сейчас сестра находилась в той фазе роста, когда ноги кажутся тонкими, как палки, а бледное лицо и большие глаза придавали ей ранимый вид. Если мать послала ее в такую даль, это могло значить только одно: Люк пропал. Или случилось кое-что еще страшнее.

Но в какой неудачный момент она появилась! Если бы только сестра дождалась, когда старший мастер с посетителями уйдут! Несмотря на мольбу в глазах сестры, Тома сделал вид, будто не замечает ее.

Но старший мастер никогда ничего не упускал. Он увидел, что Тома на секунду отвлекся, и тут же развернулся и уставился на Николь:

– Кто это?

– Моя сестра, господин старший мастер. – Обманывать было бесполезно.

– Почему она мешает нам?

– Сегодня утром пропал мой младший брат. Думаю, что он… Я не знаю.

Старший мастер был недоволен. Переведя взгляд снова на Николь, он поманил ее и спросил резким тоном:

– Ну, в чем дело?

– Моя мать послала меня за Тома, месье. Мы никак не можем найти младшего брата Люка. И даже вызвали полицию.

– В таком случае Тома вам не нужен. – Взмахом руки он велел ей уходить.

У девочки вытянулось лицо. Тома невольно двинулся к ней, чтобы утешить, но сдержал свой порыв и остался на месте.

Ни в коем случае нельзя потерять эту работу. Может, старший мастер действительно слишком уж резок, но он рассуждает логично. Вот если бы Тома обратился к нему с глазу на глаз… Но в присутствии месье Бартольди и месье Эйфеля начальник должен был следить за дисциплиной с особой строгостью, это понятно.

Николь следовало в тот же момент уйти. Поскорее. Но она не уходила. Ее лицо сморщилось. Неужели она собирается разреветься?

– Что передать маме? – Она посмотрела на старшего брата.

Он собирался сказать ей, чтобы уходила, но его опередил месье Эйфель:

– Думаю, что в данном случае, в виде исключения, наш юный друг может оставить мастерские и отправиться на поиски брата. Но завтра утром, месье Гаскон, вы должны быть здесь, чтобы продолжить нашу великую работу. – Он повернулся к мастеру. – Вы согласны?

Старший мастер пожал плечами, но кивнул.

– Иди, – сказал он Тома.

Тот хотел бы должным образом выразить начальнику благодарность, но Николь уже исчезла за дверью, и пришлось спешить вслед за ней.

Если смотреть издалека, то со времен Римской империи холм Монмартр почти не изменился. На протяжении столетий здесь произрастал виноград, за которым в Средние века ухаживали монахини; нынче же он в основном одичал или погиб, хотя в отдельных местах еще сохранились виноградники. Но одна приятная глазу перемена все же произошла: у самой вершины появилось несколько деревянных ветряных мельниц. Когда их громоздкие лопасти вращались, холм выглядел весьма живописно.

А вблизи становилось понятно, что на Монмартре царит хаос. Барон Осман не смог приручить его по причине крутизны склонов, и потому холм оставался наполовину сельским. В отдельных местах Монмартр как будто хотел принарядиться, однако оставил попытки на полпути: кривые улочки и крутые аллеи обрывались, превращаясь в тропинки между деревянными хижинами и лачугами, разбросанными как попало.

Посреди этого хаоса самой сомнительной репутацией пользовались трущобы на северо-западном склоне чуть пониже вершины. Их называли Маки. Это слово означает заросли кустарника, дикую местность или даже район притонов. Дом Гасконов был одним из самых презентабельных здесь: простой каркас, обшитый досками, венчался балкончиком на втором этаже, который придавал строению отдаленное сходство со швейцарским шале. Семья занимала верхний этаж, куда вела наружная лестница.

– Где вы искали? – спросил Тома, как только добрался до дому.

– Везде, – сказала мать. – И полиция приходила.

Она пожала плечами, давая понять, что полиция ей особых надежд не внушает. Месье Гаскон сидел в углу. Его коромысло лежало перед ним на полу. С виноватым видом он смотрел себе под ноги.

– А ты иди работай, – негромко сказала ему жена.

– Ничего, пусть подождут, – ответил он, хорохорясь. – Обойдутся без воды, пока не найдут моего сына.

И Тома догадался: отец считает, будто маленький Люк мертв.

– Вчера после обеда твоя тетя подарила Люку воздушный шар, и он отправился домой, – рассказала мать старшему сыну. – Но сюда так и не пришел. Никто из школы Люка не видел. Сначала один мальчик сказал, будто видел, но потом передумал. Может, кто-нибудь и знает что-то, но все молчат.