На кострами заросшем Плутоне

корни

мой наполнитель это скорее лес,
воспитанный грибниками и пауками.
мальчишки на пнях оставляют солёный хлеб,
который ещё в руках превращается в камень.

меня обжимает свет, повторяет воздух,
ровняет огонь, отслеживает вода,
я по костям зверей узнаю свой возраст,
по мху на деревьях – откуда любви не ждать,

по жирным следам лесника выбираюсь в люди,
по тёплой листве забираюсь опять в себя.
таёжное небо, ссутулясь, меня кормит грудью,
и звери мои, как бы ни было тихо, не спят,

а я им даю имена, а затем изменяю,
потом выгоняю наружу – они не идут:
звери с ничего не значащими именами;
лес, уходящий корнями в пустоту.

завеса

я всё превращаю в дым, и дым превращаю в дым,
а сам становлюсь водой расслабленной, молодым,
вещающим о тебе, сокрытая в пустоте,
мол, ты превратилась в дым, что ты без меня теперь
как зёрнышко на весу воздушное, под весной
качаешься надо мной, качаешься, подвесной
высокий и длинный мост – ни шагу ступить нельзя,
нельзя не попасть домой, где тени по мне скользят,
спеша превратиться в дым, как ты превратилась в дым,
хлебнув от меня воды, найдя на воде следы,
ведущие от меня, петляющие к войне
за облаком проливным на выжженной стороне,
где гнётся предсмертно дым, где дыму уже невмочь
не видеть меня седым и располагать не мной.

пожитки

останешься как есть, не став собой,
и прошлое не вспомнится как надо,
пиши: за смертью следует любовь,
а за любовью – смерть. одна расплата
за всё как за одно: расплаты нет,
как нет такого слова. оставайся,
как водится, вне слов. финальный снег
переводи в начальный, расступайся,
переходя во внутренний разбег,
в нечёткую звезду в ночных глазницах,
и неопределяемый размер
души твоей растянутой приснится
ему, тому, кто вышел и ушёл,
сказав, что остаётся. он смеётся,
не оставаясь. хохот приглушён,
и в нём никто себе не признаётся.
но ты всё знаешь, видел, отгадал,
не веря, не смотря, светясь ошибкой,
как медленной любовью, что всегда
приходит, чтоб забрать свои пожитки.

хоккей

одиноко лежащий велосипед на мосту.
баночка витаминов «ревит»
дребезжит в кармане, перебивая сердечный стук.
ничего, что было бы о любви.

разве только билет на вчерашний хоккей.
озябшее небо не отражает речная вода,
маленькая девочка вдалеке –
для меня она останется маленькой навсегда –

маленькое облако, его огромная тень.
вспоминаются записи в собственном дневнике:
«вторник. хочется уже иметь детей.
ненавижу хоккей».

моя любовь

любовь моя ни в кого не материализуется,
так и остаётся: красивой, словеснообразной,
всеми разделённой, разлуконенаказуемой
и ко мне как будто бы непричастной.

не называть же каждое своё увлечение любовью –
одна она у меня, одинокая, тюлево-бежевая.
я держу её в тепличных условиях,
и она меня за кого-то держит.

нет у неё ни страха, ни целомудрия,
девственности нет /её, кажется, вообще не было/
она пользуется моей доверчивостью,
припудривается
косметикой каждой моей подруги,
на мягкой мебели
оставляет своё мерцающее оперение.