Когда распахиваются крылья

Когда распахиваются крылья
Екатерина Андреевна Самарова

Денис Юрьевич Давиденко

Как жить на свете, когда ты хронический неудачник? Причем из тех неудачников, которые не могут пройти мимо открытого канализационного люка, чтобы не упасть туда. На этот вопрос пытается ответить пятнадцатилетний Вася. Он живет в деревне, учится в десятом классе, общается с друзьями, играет с младшим братом Женькой и на первый взгляд кажется обычным мальчиком. Однако у него есть особенность, отличающая его от других ребят, и это – склонность влипать в истории. Так случилось и в тот злополучный день, когда злейший враг Васи, одиннадцатиклассник Тёмка, высмеял и унизил его на всю деревню за то, что Вася в самый разгар перепалки неудачно поскользнулся и упал в лужу. Что же теперь будет делать Вася и как он ответит Тёмке?

Екатерина Самарова

Когда распахиваются крылья

Серая высохшая перекладина на деревянной лестнице тоскливо заскрипела под моим весом, как старичок, в порыве страстных чувств поднимающий на руки свою древнюю супругу. Насторожившись, я слез с перекладины на пол и задумался. Рыжая корова Марта, проводив мою ногу умным взглядом, коротко взмыкнула: мол, быстрее, я есть хочу. Я посмотрел на Марту, потом на деревянную лестницу, на первый взгляд кажущуюся надёжной. Осторожно потрогал перекладины, всем весом надавил на них. Те вроде скрипнули, но как-то неуверенно, слабо.

– Вася, ты там где? – со двора раздался голос мамы. – Быстрее, надо ещё баню затопить.

«Ладно, – наконец решился я, – дальше пола все равно не упаду». Хотя и на пол хлева, покрытый тонким слоем навоза, падать не очень хотелось. Я взялся руками за верхнюю перекладину, осторожно поднял ноги одну за другой на нижнюю. Там, наверху, был сенник, в котором к середине весны ещё осталось немного сена – как раз для того, чтобы Марта, её дочь Майка и ещё пара овечек не голодая дожили до лета. В углу, чуть-чуть выступая, торчал черенок от вил. Я залез ногами сразу на третью перекладину – оттуда легче всего было спустить вилами копну сена прямо в кормушку Марте. Я потянулся за вилами, и тут старое дерево совсем уж грустно затрещало. «Абзац!..», – успело промелькнуть у меня в голове, когда перекладина под ногами сломалась. Потеряв равновесие, я инстинктивно ухватился за вилы, но они оказались не закреплены. С душераздирающим криком я полетел с лестницы, отчаянно размахивая руками, прямо в кормушку, за мной – вилы, кувыркнувшись в воздухе и отправившись вниз острым концом вперёд, за ними – до истерики перепуганная курица, которая, видимо, решила, что на вилах самое удобное место для того, чтобы снести яйцо. Черканув макушкой головы по деревянной стенке, я опрокинулся на спину (хорошо, что в кормушке на дне было чуть-чуть высохшей травы), в паре-тройке сантиметров от моего лица, приземлились, воткнувшись колом, вилы, на нос, истошно вереща, шлёпнулась курица, а за ней, громко хрустнув, яйцо, растекаясь по лицу противной тёплой лужей. Рыжая Марта снова взмыкнула, губами подобрала с пола упавшую небольшую копну и меланхолично зажевала.

Выпучив глаза и забыв, как дышать, я лежал в кормушке, чувствуя, как по лицу топчется, царапая кожу и размазывая желток, истеричная птица. Наконец сообразив, что выйти из этой ситуации можно только вверх, она, громко кудахча, взмахнула крыльями, взлетела на бортик кормушки и, снова заверещав, свалилась на пол и вылетела во двор.

Я скосил глаза на вилы. Они вошли на дно кормушки почти на сантиметр. Красочно представив, как эти вилы вместо курицы приземляются мне на лицо, я все же сумел кое-как выдохнуть. В голову стрельнуло болью, и это заставило меня очнуться. Я с омерзеньем протёр лоб, только ещё больше размазав яйцо, осторожно встал, вылез из кормушки и ощупал голову – крови не было, только большой синяк. Облегчённо вздохнув и подумав, что в этот раз не так уж все и плохо, я перешагнул порог хлева и взвыл от боли, мгновенно вспыхнувшей в ступне и, как молния, дошедшей до самого мозга. Диким взглядом я посмотрел вниз и через несколько долгих мгновений понял, в чём дело. Кто-то (и я даже знал, кто) играя, свалил несколько досок, которыми мы топили баню, на землю рядом с хлевом. Я, кажется, даже краем глаза увидел их, когда шёл накладывать корове сено, но не обратил внимания. В одной из досок приветливо торчал длинный рыжий гвоздь, блестящий моей кровью на макушке.

Я тут же осел на траву рядом с хлевом, сжав раненую ногу и не зная, что сделать первым делом: сломать дурацкий гвоздь о дверь, смахнуть противно тёплый и капающий желток с лица, позвать маму или просто разреветься. Я все-таки потянулся за доской с гвоздём, но не достал её, только оцарапав ещё и руку.

Ну вот опять! Почему именно я? Кажется, все уже было хорошо, и вот началось снова! Я злобно подхватил первую попавшуюся доску, швырнул её в стену хлева и тихо-тихо завыл без слёз в рукав. Марта слегка удивлённо посмотрела на меня и продолжила равнодушно жевать сено.

– Вася! Ну ты чего так долго? – снова раздался голос мамы.

Я очнулся, все ещё злой на весь мир, несколько раз глубоко вздохнул, тяжело встал и заковылял в дом, представляя мамину реакцию. Потом вспомнил про Женьку, плюнул, выругался и захромал обратно. Подобрал мерзкую деревяшку и воткнул её гвоздём в землю – не хватало ещё, чтобы мелкий на неё наступил, и быстро, как мог, зашагал домой.

Поднявшись по высоким ступеням веранды, я прошёл по тёмному коридору, наступая на внешнее ребро стопы и надеясь, что не оставляю после себя огромных пятен крови. Открыв тяжёлую дверь и привычно наклонив голову, чтобы не стукнуться о невысокий косяк, я зашёл в дом и вдохнул знакомый с самого детства запах свежего печёного хлеба. Мама, как и обещала, готовила в печи что-то вкусное, отчего живот, в котором с утра не было ничего, кроме чая и хлеба с маслом, скрутился в узел.

– Вася, ты? – крикнула мама из кухни. – Ну наконец-то! Возьми с собой Женю, а то он тут мне мешает, и затопи баню. Папа сегодня с работы поздно придёт, поэтому хорошо натопите, чтобы надолго хватило.

Представив, что она скажет, когда увидит меня, я обречённо проковылял на кухню. Мама суетилась около печи, переставляя там сковородки, мелкий пятилетний Женька что-то сосредоточенно лепил из теста, замазав лоб и нос. Я виновато опустил глаза и подошёл к тёплой печке.

– Мам, у нас йод есть?

– Есть, а что случилось? – мама удивлённо подняла голову и посмотрела на меня. – Что с тобой? Чем это ты так вымазался?

– Яйцом… Упало на меня, когда сено спускал Марте, – буркнул я.

– Вася, ну ты как всегда, – улыбнулась мама. – Вечно с тобой что-нибудь случается. А йод зачем?

Я молча поднял ногу и показал окровавленную ступню. Мама тут же встрепенулась, подвинула мне стул, жестом приказала сесть и осмотрела ногу.

– А это что? На гвоздь наступил? – деловито спросила она.

– Да, около хлева кто-то доски из бани раскидал (Женька потупил взгляд, слез со стула и виновато подошёл ко мне). Одна с гвоздём была. Я не увидел, ну и… – я мотнул ногой: мол, тут и без слов понятно.

Мама, привычно проведя рукой по моей голове, встала, набрала воды в ковшик, взяла аптечку. Вымыв ногу, она смазала ранку какой-то мерзко пахнущей мазью и туго замотала бинтом.

– Ну вот! – бодро сказала она. – До свадьбы заживёт! У нас тут, считай, на гвоздь не наступил – никогда и не жил в деревне!

– Что там? Что до свадьбы заживёт? Я посмотреть хочу! – скулил Женька под боком.

Я сидел на стуле, понурив голову, а Женька скакал рядом, все пытаясь посмотреть, что же там у меня с ногой. Мама тем временем ловко достала из печи сковородку с пирогом, поставила её на стол и тут же положила в печь другую.

– Хотела сама накормить корову, но вот не успеваю, – проговорила она, перекладывая пирог на поднос и укутывая его в полотенце.

Я только замотал головой, представляя, как вилы падают не на меня, а на неё. Я точно знал: если бы там вместо меня оказалась мама, вилы приземлились бы не так удачно.

– А доска с гвоздём? Ты её убрал? Не хватало ещё, чтобы Женя на неё наступил.

– Да, пока убрал, – пробормотал я, – сейчас баню затоплю и спалю её.

Да лучше я ещё несколько раз наступлю на гвоздь, чем дам это сделать Женьке. До сих пор помню, как по ночам тихо, чтобы никто не видел, ревел в подушку, когда младший брат подхватил какую-то дрянь и почти три дня лежал с высокой температурой, а потом его увезли на «скорой» и оставили в больнице одного, без мамы. Наверное, даже хорошо, что я наступил на гвоздь – если бы я не заметил эту злополучную доску, мелкий, который любит с истошными воплями бегать по двору, наверняка бы на неё наступил, а то и упал. А со мной ничего не случится, на мне все как на собаке заживает.

– Вася, иди вымойся, у тебя лицо все жёлтое, – сказала мама, продолжая лепить что-то из теста, – и Женю с собой возьми, а то он скоро сам будет похож на пирог, – она кивнула на перемазанного мукой с ног до головы мелкого.

Я тут же вспомнил о липких разводах яйца на лбу и щеках и передёрнулся от колючего ощущения стянутости кожи. Я оперся о стол и осторожно встал, стараясь не наступать на раненую ногу.

– Мам, я сам баню затоплю. Сейчас корове сена натаскаю и затоплю.

Мама пристально посмотрела на меня, забыв о своих пирогах.

– Точно? А как же твоё… – она вдруг смутилась, но попыталась беззаботно улыбнуться. – Я и сама смогу, сейчас только со стряпней закончу.

Я хмуро посмотрел на свою ногу, понимая, что мама сейчас деликатно пропустила слово «невезение»:

– Ничего хуже со мной сегодня уже не случится. Сам затоплю, – буркнул я. – Женька, пошли, будешь мне помогать.

Мелкий тут же радостно подскочил и побежал надевать штаны и куртку. Он всегда таскался за мной хвостом, постоянно путаясь под ногами. Иногда даже плакал, когда мама не пускала его идти со мной в школу. Прихрамывая, я вышел на улицу, за мной, прыгая с очень высоких для него ступенек, скатился Женька.

– Я буду топить, я! – прокричал он, обгоняя меня.

– Жень, подожди, сначала надо корову накормить.

– Я! Я буду кормить! – тут же откликнулся брат и, не останавливаясь, развернулся и побежал в другую сторону, к хлеву.

– Женька, стой! – грозно прикрикнул я, и мелкий остановился как вкопанный, виновато повернувшись ко мне. – Сначала я пойду! Там все ещё гвоздь, наступишь на него – больно будет.

Я захромал к хлеву, нашёл ту доску с гвоздём, ткнул в неё пальцем:

– Вот сюда не наступай!

Братик подбежал к доске, осторожно обошёл её и подошёл ко мне.

– Молодец, – сказал я и зашёл в хлев. – А теперь стой там.

– Не хочу-у, – заканючил Женя, – хочу корову корми-и-ить!