Когда распахиваются крылья

– И-и-извините… Но… Причём тут вся эта… эта «свобода»? Я спросил, почему вы… ты не ответил маме и папе? И Женьке? И тёть Наташе? – потом подумал и снова осторожно добавил: – Извините.

– Так я же сказал: потому что даровал вам свободу. Я хотел, чтобы вы творили и создавали свои истории, свои миры. Так же, как и я. Я вам не пастух, а вы не овцы, хотя вы почему-то упорно себя ими считаете. Я создал вас и сокрыл себя. Потому что если бы вы знали, что есть Я, Творец – то какая же это свобода? Я слышу, когда вы мне молитесь. Но и твои папа и мама, и тёть Наташа, и бабка Тоня – всем им я не нужен, хотя иногда и кажется другое. Вася, – Гоша вдруг схватил меня за плечи и легонько потряс, наверное, хотел, чтобы глупые мысли в моей голове перемешались ещё больше, – ты, может быть, пока не понимаешь своего удивительного дара: ты, именно ты можешь создавать этот мир вместе со мной! Даже не так: без тебя, без твоих историй этого мира никогда бы и не существовало! Без тебя точно так же, как и без Меня!

Я ничего не понял, но согласно кивнул. Гоше, видимо, этого хватило, и он отпустил мою куртку. Я чуть-чуть подумал, в голове мелькнула какая-то неловкая и смущающая мысль. В Гошиных словах есть что-то неправильное, непонятное.

– Кгхм… – откашлялся я, привлекая его внимание, – я тут подумал… Извините… Но мы же и так все свободны? Ну… у нас же нет рабства… Или крепостного права. Мы все свободны – и я, и Женька, и тёть Наташа. Почему тогда мы не как ты? Почему я не могу щёлкнуть пальцами и выключить, например, солнце?

Гоша усмехнулся:

– Во-первых, ты можешь выключить солнце, если хочешь, – он со смешком посмотрел на меня, – можешь – в своей собственной истории. Так же, как и я могу выключить солнце в своей. А во-вторых, ты сильно ошибаешься, думая, что вы свободны.

Я уже хотел показать, насколько я свободен, но Гоша меня остановил:

– Вася, Мой дар свободы вам начинается с самого простого вопроса: принять его или нет. И это ваше право – быть свободным или нет…

– Что же тут думать, – не выдержал я, – принимать, конечно.

– Я рад, что ты так думаешь. Но, поверь, принять свободу сложнее, чем говорить о ней. И даже сложнее, чем бороться за неё.

Я снова не понял и снова серьёзно кивнул. Потом снова подумал и спросил:

– А что сложного-то?

– Ты и сам ответил на этот вопрос. Разве я отправил сына тёть Наташи на ту дискотеку, после которой его сбила машина? Или, может быть, я разругался со всеми родственниками бабки Тони? Я наливаю водку в рюмки отцу и матери Петьки Иванова? Нет, это делаю не я, все это делали они сами. Понимаешь теперь, в чём сложность свободы? Нет? В осознании того, что все, что с вами произошло, делали вы. Своими руками. Своими мыслями, идеями и поступками. Я этого не делал, а значит, и помочь вам не могу. В этом тяжесть свободы – понять, что ваша жизнь зависит только от вас, а не от меня.

Я нахмурился, обдумывая его слова. Потом не удержался и выпалил:

– То есть Петька, Всемирный потоп и Гитлер – это не ты сделал? Потому что мы стали много грешить и все такое?

– Нет, не я. Все это – ваша работа. Я только наблюдал.

– А то, что я сегодня прямо перед Тёмкой в лужу упал, – тоже не ты? Извините…

– Нет, не я. Вот, я полагаю, мы и подошли к главному вопросу, – Гоша подмигнул мне, – давай, спроси меня ещё раз. Только не кричи. А то в прошлый раз я чуть не оглох. То есть мог бы оглохнуть. Ну, ты понимаешь – если бы у меня были уши…

Я растерялся и на минутку даже забыл, о чём я тогда кричал на ручье. Но тут подул ветер и одна из ветвей черёмухи плетью полоснула по моей щеке. Я вскрикнул от боли и рукой схватился за наливающийся жаром рубец.

– Ай! За что?!

– Извини, мне просто показалось, что ты забыл, о чём спрашивал. Вот я и напомнил, – парень невинно улыбнулся.

Я снова разозлился: он ещё и смеётся! Да будь он кем угодно, хоть Богом, хоть Дьяволом, кто разрешил ему издеваться надо мной!

– Никто, – серьёзно сказал Гоша. – Давай, задавай свой вопрос.

Я вспомнил тоскливо скрипнувшую деревянную лестницу подо мной. Вилы, летящие почти мне в лицо. Истеричные крики курицы. Зловонную густую жижу на лице и омерзительный смех Тёмки. Заплаканные Женькины глаза. И не выдержал.

– Почему… Почему я такой неудачник? Почему я отовсюду падаю, стукаюсь о любой косяк, все роняю и разбиваю? Ведь… Ведь я знаю – я не такой! Не неудачник! Как будто все это сверху на меня падает! И только на меня, а не на других! Почему?

Гоша понимающе и внимательно посмотрел на меня, как будто искал что-то внутри моей головы.

– Но ты же и сам знаешь ответ, не так ли?

– Нет! – от возмущения я даже задохнулся. – Откуда мне знать?! Я уже несколько лет пытаюсь понять, почему, и не понимаю!

– Неправда, – просто сказал Гоша, – в глубине души ты прекрасно понимаешь, почему. Тебе уже приходила в голову эта мысль.

– Какая? – я ожесточённо перебрал все свои мысли, но не нашёл ту, нужную.

– Хорошо, давай вспоминай, – Гоша продолжал внимательно смотреть на меня и начал загибать пальцы. – Если бы ты сегодня не пошёл в хлев кормить корову, то кто бы там оказался вместо тебя? Если бы вилы упали сегодня не на тебя, то на кого? Если бы ты не наступил на гвоздь, то кто бы наступил? Кто бы испытал твои неудачи на себе, если бы не ты?

– Да кто угодно! – отчаянно выкрикнул я, вспомнив все события сегодняшнего дня. А потом вдруг понял.

– То есть… Мама, папа и Женька?

Гоша промолчал, сияя своими золотистыми глазами.

– Если бы все это не случилось со мной, то случилось бы с мамой и Женькой?

Парень улыбнулся и слегка присвистнул, как будто в предвкушении своего объяснения.

– Вась, я же тебе уже говорил – ты очень интересный человек, – довольно начал он. – Уж не знаю, как так получилось – спрашивай своих родителей, я тут совсем ни при чём – но у тебя удивительный талант – притягивать к себе неудачи других людей. Знаешь, это как у кого-то с детства прекрасный голос, кто-то отлично танцует, другой умеет складывать слова и писать стихи, третий обладает недюжинной силой воли и становится спортсменом. У всех есть свои таланты, – Гоша выделил последнее слово, – и твой, как я уже сказал, забирать себе неудачи других людей.

Наверное, непонимание настолько ясно отразилось на моем лице, что Гоше пришлось пояснить:

– Благодаря твоему таланту люди вокруг тебя просто чуть-чуть счастливее и удачливее, чем обычно. И поверь мне, это дорогого стоит.

Гоша уставился на меня, как будто ожидал от меня какой-то реакции, но мой мозг снова самостоятельно очистился, не выдавая хоть какой-нибудь худо-бедно членораздельно фразы. Поэтому парень вздохнул и продолжил:

– Ты, наверное, хочешь спросить: а как же я? В смысле, не я, а ты. Ты берёшь все эти неудачи на себя, и они довольно ощутимо на тебе отражаются. Я с тобой полностью согласен. Но тебе нужно понять одну простую вещь: там, где ты отделаешься синяком, другой человек может потерять руку. Или ногу. Ну или голову. Иными словами, тебе эти неудачи принесут немного хлопот, а вот другим могут принести и смерть. Такая уж твоя природа. У тебя, образно говоря, иммунитет к последствиям твоих неудач.

Гоша чуть подумал и добавил:

– Можешь считать это своей суперспособностью. У вас же супергерои ещё в моде? Ну вот. Это, конечно, не способность летать и не суперсила, но тоже ничего. Ты, супергерой Василий, помогаешь людям так же, как и те мужики в лосинах и цветастых трусах.

«Цветастые трусы сейчас уже никто из супергероев не носит,», хотел сказать я, но Гоша меня перебил:

– Да неважно, ты понял, о чём я.

Я серьёзно кивнул, потому что на этот раз я все понял. Гоша был прав: эта мысль и вправду приходила мне в голову несколько раз, но тогда я только посмеялся над собой. Сейчас же все это повторил Гоша… Не Гоша, сам Бог. Бог, который включил в моей груди какую-то лампочку и я ощутил то, что никогда в жизни не чувствовал – бесконечной лёгкости рук, которыми я мог бы свернуть горы и переплыть океан. Так что, наверное, он прав.

– То есть мои неудачи – это моя суперспособность?

– Да, – кивнул Гоша, – теперь ты знаешь – ты, падая со стропил, с крыши, с лестницы, с дерева, в молоко, все это время помогал людям.

Но я думал совсем не об этом. Я думал о завтрашнем дне – как Тёмка обязательно начнёт издеваться надо мной, а я не посмею ему ответить, потому что буду знать – мне все равно прилетит больше, чем ему.

– И вы… ты… говоришь, что я свободен? В смысле, за свою жизнь отвечаю только я?