Обручённые небесами

– Да что сама? Ты толком говори, что у тебя стряслось! – не оставлял надежду выпытать правду Нестор.

– Вы и так добры ко мне, барин.… Слишком добры. Пустое, всё пустое. Глупости девичьи. Вам и слушать-то неинтересно будет…. Упаси Господи, барышня! Перчатки белоснежные, ручки не марайте! – стоило мне потянуться к грязным перьям, воскликнула Груня. – Позвольте, я сама всё уберу!

– Что ж, коли секрет, не сказывай. Но и не плачь. А будет обижать кто – говори: я мигом негодяя проучу, пусть даже родом из благородных будет. Всякий холоп, кто ведёт себя как свинья, – ободрил её Нестор. – Мы с барышней прогуляемся немного. А ты останься, прибери здесь.

– Слушаю, барин, – тихо ответила Груня и покорно принялась за уборку.

– Ну что же, пойдёмте, сударыня, – взяв меня за руку, очаровательно улыбнулся мой любимый. – Нарядные рощи порадуют ваш взор, да и осенняя прохлада разрумянит ваши щёчки.

– Пойдёмте, сударь, – радостно кивнула я, готовая следовать за ним хоть на край земли.

Глава 5. Испытание длиною в жизнь

Выйдя на парадное крыльцо, мы встретили пожилую приземистую женщину в серой домотканой косынке и широком, залатанном в нескольких местах стареньком сарафане. Склонившись над деревянным ведром с мутной водой, она усердно ополаскивала в нём тряпку. Поодаль, негромко переговариваясь между собою, две худощавые крестьянские девушки вытирали основания величественных круглых колонн.

– Всё в трудах, Лукерья? – обратился Нестор к старшей крестьянке, и та, разогнув спину, вновь согнула её в приветственном поклоне.

– Доброго здоровьица, барин, – негромко, немного простуженным голосом ответила крепостная. – Извольте видеть, дом к приезду гостей убираем. Сказывали, что в полночь пожалуют-с.

Осунувшееся лицо крестьянки было покрыто крупными, очевидно, оспяными рытвинами. Её лоб и внешние уголки небольших, глубоко посаженных глаз бороздили глубокие извитые морщины. Не договорив фразу, она хрипло закашлялась и, отвернувшись, утёрлась краем своего платка.

– Не болеешь ли? – участливо спросил Нестор. – Даже на вид нездорова. И кашляешь дурно.

– Осипла чуть, лапти дырявы. Ничего, пройдёт. Да и вам ли, барин, обычаев батюшки не знать? Рабочие люди нужны ему, тунеядцев не держит. Кому невмочь трудиться, тех живьём… – взглянув на меня, Лукерья осеклась. – А мне-то, хоть я и мужа схоронила, барин, помирать нельзя. Как дети-то? Кому нужны будут? Мои-то уж выросли, всех переженила, да я сирот соседкиных взяла. Померла она Бог весть отчего. Живот схватило у неё, слегла да через три дня концы отдала. Может, грибов не тех каких-то съела, не знаю….

– Жаль, что я тогда был в Петербурге. Будь я здесь, непременно помог бы. Благое дело ты сделала, Лукерья. Ты не работай много, коли расхворалась. Пускай девушки вон лучше трудятся.

– Да толку-то от них? Неумёхи, одни женихи на уме. Языками работают больше, чем руками-то, – посетовала Лукерья.

Взглянув на девушек, мы увидели, что они оставили работу и оживлённо шептались между собой. Нестор направился к молодым крестьянкам, и я последовала за ним. Заметив приближение молодого барина, девушки снова схватились за тряпки.

– Как вас зовут, любезные? – заложив руки за спину и чуть нахмурив брови, спросил Нестор.

– Прасковья, – не отрывая от хозяина восхищённого взгляда, ответила одна.

– Фатинья, – глядя в пол и густо краснея, ответила другая.

– Превосходно. Моё имя, я думаю, вам хорошо известно, – воздержался от представления Нестор. – А это Юлия Александровна. Скоро она хозяйкой вашей станет. И коли работать будете скверно, будет строго вас наказывать. Не так ли, сударыня?

Я послушно кивнула, однако не смогла придать своему лицу сердитого или даже серьёзного выражения. Но крестьянские девушки уже не на шутку испугались.

– Смилуйтесь, барин! Не губите! – взмолилась Прасковья. – Чем прогневали, скажите, исправимся, работать будем! Но не продавайте! От семьи не отрывайте! Я у родителей одна, другие в детстве ещё померли все!

– Бабушка у меня в деревне старая, больная…. Уж месяц с печи не встаёт, – запричитала Фатинья, и слёзы градом полились из её глаз. – Травы заварю ей – не пьёт. Пора уж, говорит….

Фатинья упала на колени, а следом за нею – и Прасковья.

– Полно, любезные! Сейчас же встаньте, – приказал Нестор. – Я и не думал вас продавать. Я этой барышне скоро вместе с рукой и сердцем своим всё, что имею, даром отдам.

– Неужто жениться желаете, барин? Батюшки светы…. Как рано! – ошеломлённо пролепетала Лукерья. – Двадцать годков! Дитя ещё! Погулять бы ещё вам, барин, на воле пожить да порадоваться.

– На что, Лукерья, коли без неё весь свет не мил?! – возразил Нестор и нежно пожал в своей ладони мои похолодевшие от осенней прохлады пальцы. – Вот она – и жизнь счастливая, и радость бескрайняя, и вольная воля моя.

– Да как же вас, Нестор Виссарионович, отец на дело сие благословит? Гневаться станут ведь, со свету сживут. А барышня-то юная ещё, девочка совсем. Как жаль!

– Не беспокойся. Я смогу за неё постоять, – улыбнулся Нестор. – Однако нам пора, Лукерья. Коли захворала, задай девицам работы и отправляйся домой. Не дети малые, управятся и сами. Под вечер проверишь.

– Слушаю, барин, – Лукерья откланялась и вернулась к делам.

– Кто это, Луша? Что за барышня? – неспешно спускаясь следом за любимым с высокого парадного крыльца и придерживая пышные юбки, услышала я вопрос Прасковьи.

– Графини Романовой дочь, – ответила полноватая пожилая крестьянка.

– Красавица! Как раз барину нашему впору, – услышала я уже за своей спиной голос Фатиньи.

– А барин как хорош! – уже тише, но ещё отчётливо донёсся до меня голос Прасковьи. – Никогда ещё его так близко не видала!

– А как увидала, так и обомлела! – недовольно проворчала Лукерья. – Вам лишь бы на князей любоваться! Лучше крыльцо домывайте. Иначе барин старый нам опосля сумерек руки оторвёт!

Оглянувшись, я увидела, что испуганные девушки снова принялись за работу, а Лукерья последовала совету хозяина и пошла отдыхать.

Мы с Нестором спустились в парк, и все взоры обратились на нас. Мужики, разгружающие с телеги мешки с зерном, садовник, подстригающий пожелтевшие кусты, девки в стоптанных лаптях и поношенных сарафанах, тащившие что-то в корзинах, – все приветствовали хозяина благоговейным взглядом и низким поклоном. Те, что были поближе, здоровались. Нестор отвечал на приветствие каждому и почти всегда прибавлял мужское или женское имя.

– Неужели ты помнишь всех крепостных? – удивляясь его памяти, спросила я.

– Всех, безусловно, не помню. Но тех, кто работает в доме, знаю как свои пять перстов, – ответил он. – Нравится ли вам этот парк, сударыня? Поглядите, какие высокие клёны! А дубы! Они ещё рождение Петербурга помнят!

– Пожалуй, даже рождение Петра, – подняв глаза к шумящим раскидистым вершинам вековых деревьев, улыбнулась я и почувствовала лёгкое головокружение от внезапно напечатлённого в уголке моих уст поцелуя.

– Нестор…. – с ласковым укором прошептала я, пытаясь тихо отстраниться.

Однако неугомонные горячие уста любимого вновь подарили мне ещё один пленительно-сладкий поцелуй. Мелкая горячая дрожь пробежала по всему моему телу, заставив сделать шаг к нему навстречу и прижаться к нему так крепко, как только позволяли фижмы платья. Я не противилась воле Нестора, хотя с волнением осознавала, что за нами наблюдает уже не одна пара любопытных глаз.

– Это всего лишь дворовые, Юля. Ты не должна бояться их. Кстати видишь того мужичка у фонтана? – указав куда-то рукой, спросил Нестор. – Веришь или нет, а однажды он спас мне жизнь!

Вдаль убегала широкая и длинная главная аллея, прерываемая на середине фонтаном. Около фонтана не покладая рук работал, усердно подметая листья, старый дворник в простой и не по-осеннему лёгкой крестьянской одежде: серой рубахе, длинном фартуке, тёмных штанах и лаптях.

Вдалеке, там, где заканчивался парк, виднелась высокая каменная ограда и большие чугунные ворота. Мы с Нестором ступали по нарядному, искусно сотканному красавицей-осенью, тихо шуршащему под ногами разноцветному ковру. Но там, за фонтаном и до самых ворот листьев на дороге уже не было: сложенные одинаковыми кучками, они печально ютились на обочине.

– Дворник спас тебе жизнь? – изумлённо переспросила я.

– Семь лет мне было тогда, – улыбнувшись, начал Нестор простой, но поучительный рассказ. – Зима пришла морозная, вьюжная, злая. Крестьянки по две шали надевали, мужики с белыми бородами ходили. Выйду с Варфоломеем на прогулку – через четверть часа все ресницы в инее. Он всё боялся, что я замёрзну и захвораю: «Барин, щёчки-то ваши белее снега сделались, и носик сизый стал! Полноте гулять, пожалуйте отобедать да на покой!» А я домой не хотел, скучно мне дома было. Да и в парке один гулять не любил. С ледяной горы с крестьянской ребятнёй кататься было больше по душе. Отец ворота парка на замок запирал, а я тогда маленький был. Пролезу между прутьями ограды – и всё! Однажды с крестьянскими детьми на озеро пошёл, а они там рыбу из прорубей удили. И был среди них мальчишка Влас, старше меня лет на пять. Стемнело. Остались мы одни. Он и говорит мне: «Пойдём на середину озера, там и полынья побольше, и клёв получше». Я расхрабрился да пошёл. Пока шли, метель разыгралась, ветер бешеный, ни зги не видать. Он запричитал: «Шибко замёрз я, барин, не дойду. Вот бы мне тёплую шубку твою!» Поменялись: он мою шубу соболью надел, а я его худую душегрейку. Пришли мы к полынье, и тут Влас как закричит: «Гляди-ка, там золотая рыбка плывёт!» Я только подошёл посмотреть, так в ледяную полынью и полетел. Барахтаюсь, кричу, а его уже и след простыл. Чувствую – сердце леденеет, дышать не могу, ноги не двигаются. Думал, что всё, смерть пришла, но вдруг мужицкие руки меня как котёнка за шкирку вытащили.

– Нестор, я поверить не могу…. – призналась я. – Откуда в ребёнке такая ненависть?

– Может, зависть взяла к моему богатству. Может, нужда украсть заставила. Антип вначале думал, что крестьянского мальчишку из проруби вытащил, браниться начал, сквернословить. А как узнал меня, так в извинениях рассыпался, начал мне ладони целовать. «Да никак вы это, барин? Сам Нестор Виссарионович, не иначе! Кто же вас обидел так? А шубка ваша где? Неужто обокрали?! И кто же вас в такое время и в такие погоды гулять отпустил?!» Отогрел он меня на печи, чаем с вареньем напоил и домой понёс. На полпути мы встретили Варфоломея, который меня и в парке, и на горе обыскался. Варфоломей забрал меня и отцу всё то, что было известно Антипу, рассказал.

– Что же твой отец? Он наказал виновного? – спросила я.