Дарю тебе небо – Дорога в Вечность

Лада не помнила, как она очутилась на монастырской территории, как продиралась сквозь сбивавшую с ног и слепящую глаза метель, как отыскала домик-келью, которую Лида делила с двумя новоприбывшими паломницами. Она забыла о том, что мирскому человеку в монастырскую келью входить строжайше запрещено, что на это требуется испросить особого благословения у настоятельницы монастыря, что всякий, входящий в чужую келью, обязан делать это с молитвой Иисусовой на устах…

Лада забыла обо всём на свете, ибо всё, что её интересовало в те пронизанные страхом и ужасом мгновения – это самочувствие её сестры.

Келья оказалась запертой – по-видимому, её обитательницы были заняты на послушаниях. Лада бросилась разыскивать настоятельницу монастыря в надежде разузнать хоть что-то о Лиде и о ребёнке, для которого подходил срок появиться на свет.

Дальше следовали множественные провалы в памяти, сквозь которые, как судьбоносный набат, продирался противный хрипловатый голос настоятельницы монастыря – матушки Пелагеи:

– Сестра Лидия преставилась… нынче под утро. Мне очень жаль.

Насколько Лада могла понять, Лиду после тяжёлых преждевременных родов в экстренном порядке отправили в больницу, а её ребёночка отдали кормилице. Впрочем, Лада теперь мало что понимала.

Сестра Лидия преставилась… Вот и всё. Лада, какой она была до сих пор, умерла. Той светлой, исполненной надежд девочки, какой она была ещё вчерашним вечером, уже не будет никогда. Лада чувствовала, словно её трепещущее живое сердце вырвала беспощадная неумолимая рука.

Сестра Лидия преставилась… Надо звонить родителям… Сообщить им… Но как? Лада не представляла себе, как им сказать.

Лада завыла прямо в салоне отцовского «жигулёнка», заметаемого метелью.

Лада слышит голос отца. Ей это кажется, или она и в самом деле его набрала? Но когда? Как? Она ничего не помнит. Отец плачет? Нет, показалось. Да нет же – плачет. Лада отчётливо слышит в трубке тихие всхлипы. Впервые в жизни. Никогда на памяти Лады не было, чтобы отец плакал.

Или это она сама продолжает реветь белугой и время от времени всхлипывать? Лада ощутила, как её щёки обжигают горячие слёзы. Отец спрашивает, откуда она звонит. И правда – откуда? «Из бездны», – неотступно крутилось в Ладиной голове. Лада огляделась вокруг. Ничего не видно. Всё замело снегом. Мокрые снежинки прилипали к окнам машины, не успевая растаять. В таком состоянии Лада не может ехать домой. Она просто не справится с управлением. А что, если выехать на проезжую часть и просто ехать и ехать без остановок, не разбирая дороги? А ещё лучше – на предельной скорости выехать на встречную полосу. Тогда кошмар закончится мгновенно.

Искушение было слишком велико. Лада опустила руку с телефоном, вслепую нащупала и повернула ключ в замке зажигания. Мотор чихнул и зарокотал. Лада крутанула колёсико радио на полную громкость. Чёрт, как же ещё заглушить гнездившиеся в сознании навязчивые звуки, стереть из памяти встающие перед глазами образы, уничтожить бесконечно тянущуюся пёструю череду сменяющих друг друга воспоминаний?

– Давай с тобой поймаем ветер!

Им по пять лет. Лида вопросительно смотрит на Ладу. В её взгляде светится хитринка. Манящая за собой. Зовущая. Приглашающая Ладу прикоснуться к неизведанному.

– Но как? – тихо спрашивает Лада. – Я не умею. Научи меня!

– Гляди! – Лида бежит вперёд, загребая руками воздух. Затем приостанавливается, оглядывается на Ладу и приглашающим кивком манит за собой.

Лада бежит за сестрой, раскинув руки в стороны по её примеру. И действительно ощущает на ладонях дыхание живительного ласкового весеннего ветра…

Лада снова слышит голос отца. Надтреснутый. Убитый. Отец говорит, что они с матерью немедленно выезжают. Куда? Разве Лада давала адрес? И вообще, она же вроде бы нажала на «отбой». Или нет? Лада с удивлением обнаруживает, что снова прижимает трубку к уху.

Мотор рокочет, слегка потряхивая машину. Надо выруливать на трассу. Но руки не слушаются. Трубка по-прежнему прижата к уху. Ей необходимо сейчас слышать родной голос. Иначе она задохнётся. Лада на автомате выключает радио и буквально вжимается ухом в трубку. На том конце мобильной связи плачет сильный пожилой мужчина. Их с Лидой отец. Нет. Теперь только её отец.

Конец последней четверти седьмого класса. Лада и Лида сидят за партой и чинно строчат в тетрадях ответы на вопросы проверочной контрольной работы по химии. Учительница – крашеная блондинка в фирменных роговых очках – отвернулась к доске и в спешке дописывает мелом условие задачи.

Вдруг на парту – ровнёхонько между Ладой и Лидой – приземляется крохотный бумажный самолётик. Девочки вдвоём жадно хватают маленькое чудо, вырывая его друг у друга и притягивая к себе. Самолётик разворачивается, и взорам сестёр открывается вырванный из тетради листок, на котором уверенным размашистом почерком выведено: «Ты мне нравишься. Очень. Пойдёшь со мной гулять?»

Лада и Лида синхронно оборачиваются назад, откуда, как им показалось, прилетел самолётик. С задней парты улыбается во весь рот, озорно подмигивает и приветливо машет рукой высокий темноволосый парень крепкого сложения. Сёстры неловко ему улыбаются, снова поворачиваются к доске, украдкой глядят на учительницу, которая по-прежнему строчит мелом по гладкой вертикальной поверхности, затем, не сговариваясь, протягивают руки к листку, из которого был сложен самолётик, и переворачивают его на другую сторону.

«Если ты согласишься, когда-нибудь я подарю тебе НЕБО!» – Слова на листочке написаны всё тем же размашистым почерком.

– Ты представляешь, я ему нравлюсь! – говорит Лида на перемене. В её красивых зелёных глазах, точь-в-точь таких же, как у Лады, светится необузданный подростковый восторг. – Он говорил как-то, что хочет стать лётчиком. Представляешь, сестрёнка?! И теперь пишет, что, если я соглашусь с ним погулять, он подарит мне НЕБО! Целое НЕБО! Мне одной! Нет, я не могу себе этого вообразить!

На губах Лиды расцветает мечтательная улыбка.

– А почему ты считаешь, что самолётик со всем его содержимым предназначался тебе? – спрашивает Лада. В её голосе звучат отчётливые нотки ревности. – Между прочим, он приземлился ровнёхонько на середине парты. То есть между нами обеими. И это ещё большой вопрос, к кому из нас двоих обращался наш будущий бравый пилот.

Улыбка на губах Лиды моментально блекнет; в больших зелёных глазах появляется растерянность, которая быстро сменяется нехарактерной для возраста Лиды и Лады глубокой печалью.

Теперь ревновать уже некого. И не к кому.

Лада не курила. Но она невольно потянулась к лежавшей в бардачке пачке сигарет, которую оставлял в машине отец. Взяла одну сигарету, повертела её между пальцами и положила обратно в пачку. Прикуриватель в машине не работал, а у неё всё равно не было ни спичек, ни зажигалки. Впрочем, зажигалка в бардачке имелась, но давным-давно изжила свой срок. Отец почему-то так и не выбросил её и не заменил на новую. Наверное, потому, что зажигалка была едва ли не первым предметом, который непременно имелся в одном из карманов каждого из его пиджаков, каждой куртки, ветровки и рабочего халата.

– Лад… Я летала. – Взгляд Лиды, исполненный непостижимой мечтательной обречённости, был устремлён в одну точку на небе за раскрытой створкой окна. – Летала пусть и на небольшом, но на самом что ни на есть настоящем самолёте. Представляешь?

Лада непонимающе посмотрела на сестру, и та пояснила:

– Извини, я выразилась неверно. Правильнее было бы сказать: «МЫ летали». Стас и я. Только мы вдвоём среди бескрайних небес. Именно там мы стали единым целым. И то, что было после, на земле, явилось органичным продолжением этого непередаваемого небесного волшебства. Я влюбилась в небо, в его необъятные просторы и непостижимую бездонность. Я бы хотела продлить эти неповторимые ощущения навеки, но непременно – чтобы это снова было рядом с моим небесным супругом. Только так и никак иначе. В противном случае исчезло бы всё первозданное очарование и волшебство полёта. Да и в самом полёте попросту не было бы смысла.

Лада округлила глаза и едва не задохнулась от нахлынувшей лавины эмоций, вызванных этим сообщением.

– То есть ты хочешь сказать… – произнесла она в изумлении, понизив голос почти до шёпота.

– Это был главный подарок Стаса ко дню нашего венчания, – пояснила Лида с почти отрешённой торжественностью. – Полёт на самолёте. Только для нас двоих.

Мотор рокочет и рокочет, словно противненько насмехаясь над Ладой, которая по-прежнему продолжает неподвижно сидеть за рулём и тупо глядеть невидящими глазами в беспредельную необозримую даль. Почему она не может сдвинуться с места и покончить со всем этим раз и навсегда? Может, из-за этого хрупкого мальчика с искалеченными глазами и огромной-преогромной чуткой душой, который так поразительно похож и одновременно не похож на своего погибшего брата?

– Я понимаю… Ты очень хотела бы слепить для моего брата эту церковь сама, своими руками. Но ведь ты можешь продолжить работу над ней в любой момент, так?

Лада машинально кивнула, не догадываясь, куда клонит Влад.

– Я никоим образом не хочу вмешиваться в твой творческий процесс, это нечто глубоко личное и сокровенное. Но разреши мне… как бы это сказать… в некотором роде стать катализатором твоих творческих мыслей и идей, если можно так выразиться, – неожиданно предложил Влад, очень серьёзно заглядывая в её глаза. – Словом, мне очень хочется, если ты мне это позволишь, вылепить такую же церковь… для тебя. Тогда ты сможешь детально рассмотреть, как она сделана, и тебе будет проще закончить свою.

– То есть ты предлагаешь… – Глаза Лады расширились от удивления, и одновременно в них отразилось нахлынувшее на неё едва не перевернувшее её сознание какое-то особенное трепетное волнение. – Ты хочешь вылепить такую же церковь для меня? Сделать мне такой подарок?

Влад кивнул и несколько смущённо пояснил:

– Я не могу, к сожалению, отдать тебе ту церковь, которую я уже вылепил. Она предназначена для Стаса. Пока я над ней работал, я абстрагировался от всех иных мыслей и думал только о нём. В этом изделии заключён мой духовный посыл к брату, моё тепло, которым я хотел бы с ним поделиться. Но я чувствую, что вполне способен создать нечто подобное уже с мыслями о тебе. Мне очень хочется, чтобы ты завершила свою работу над Никольской церковью. Я догадываюсь… насколько это для тебя важно.

Как этот милый, обаятельный паренёк выдержал такое чудовищное испытание, которое выпало на его долю? Каким чудом он всё-таки выстоял в этом аду наяву и не сошёл с ума? Теперь ей, Ладе, предстоит пройти через тот же самый кромешный мрак и ужас, который уже более полугода испытывает Влад. Как он живёт с этой чудовищной болью? И как с такой же саднящей, переворачивающей душу болью теперь жить ей?

– Может, тебе что-нибудь принести? Чего-то эдакого… Вкусненького. А?

Лида взглянула на неё затуманенным слезами взором. Как ни странно, предложение сестры оказало благотворное действие. Лида немного успокоилась и, подумав, кивнула:

– У нас есть свежие сливки, сахар и ванилин? – неожиданно спросила она.

Лада пожала плечами:

– Сливки вроде были. Понятия не имею, правда, насколько свежие. Сахар есть. Насчёт ванилина не знаю. Мне кажется, оставалось немного после того, как я в последний раз готовила сладкую выпечку.

– Можно и без него, в конце концов. Но с ним было бы лучше. Можешь сбить всё это до загустения, потом взять мороженое – я видела в морозилке пару пломбиров, когда отлучалась на кухню за бокалами, – подождать, пока оно растает, или нарезать на мелкие кубики, соединить его со сливочной массой, смешать всё это в блендере, постепенно прибавляя к получающейся смеси сок свежевыжатого апельсина, и довести до однородной консистенции?

Лада изумлённо округлила глаза: