Тебя зовут Макс

– Как так – дочь? Не верю. Бывает такое?

– О, мой друг, в жизни и не такое бывает.

Я внимательно оглядел своего спасителя. Волосы грязные, но аккуратно уложенные. Борода подстрижена. Ботинки, старые, но, странным образом, начищены до блеска. Он говорил, что с прошлой зимы здесь. Бомж. Но не тот бомж, который вызывает отвращение, от которого пахнет перегаром, а какой-то другой, интеллигентный что ли…

– Василич, а если в Суд? Ну, ты же, в конце концов, гражданин своей страны, должно же государство тебя защищать.

– Ха-ха-ха! – снова засмеялся Василич, – государство может и должно, да не обязано. У меня даже паспорта нет. Да и пустое все это. Не стану я с дочерью судиться.

– Да это разве дочь?! Она ж тебя из собственного дома выставила! Василич, очнись!

– Ты меня жить не учи. Сказал – не стану. И дочь мою не обижай. Я ее люблю. Обиды на нее не держу. Говорю тебе – сам виноват. Знаешь, я ведь помню, как она совсем маленькая бегала…Худенькая такая…Косички тоненькие… Однажды собака ее дворовая напугала. Так она ко мне подбежала, в руку мою вцепилась, дрожит вся… До сих пор помню, как вчера было…

Я молчал. Василич в очередной раз меня удивил. Ничего не помня из своей прошлой жизни, я точно знал, что людей с таким большим сердцем не так-то просто встретить. Василич украдкой смахнул слезу.

– Внучку бы увидеть, хоть одним глазком. Ей пять лет уже. Маринкой зовут. Да видно не судьба… Пошли. Дорога рядом. Соберись, мужик. Ты должен жить. Поверь. Как бы плохо ни было, а жизни радоваться надо и бороться за нее.

Я заставил себя встать. Тимур, незлобно порыкивая, настырно толкал меня носом в спину. Я положил ему руку на холку и слегка потрепал.

– Спасибо, друг. И тебе, Василич, спасибо. Даст Бог, еще увидимся.

– Это ты сейчас так говоришь – увидимся… Кому нужен старый бомж и его собака? Тебя сейчас в больничке подштопают, родных найдешь и забудешь все, как страшный сон. Живи, сынок. Ну, а если помянешь нас когда добрым словом – и то хорошо. Значит не зря все. Да, и вот еще что…

Василич покопался в кармане, достал оттуда две бумажки по пятьсот рублей и протянул мне. Я заплакал. Стыдно было плакать – мужик все-таки, но остановиться не мог. Понимал, что тысяча рублей – это все его богатство, которое он готов отдать мне – совершенно незнакомому ему человеку.

– Василич, не надо. Оставь, тебе нужнее.

– Бери, не обижай старика. За мной грехов много. Считай, что один из них я сейчас с этой тысячей на прощение меняю… Ты только не думай, эти деньги не ворованные. Я их честно заработал. Огороды копал весной у дачников. Пить я давно уже бросил. К еде непривередлив, да и бесплатные обеды в парке раздают. Все будет хорошо. Бери.

Он уверенно вложил мне в руку деньги. Я еще раз подумал о большом сердце и тяжелой судьбе Васильича и обнял его за плечи. Перед глазами было темно, сердце колотилось, голова буквально разрывалась от боли. Впереди показался свет фар, рассекающий мокрую дорогу. Тимур уверенно вышел вперед и завыл. Да, это была «скорая». Тимур не ошибся. Машина резко затормозила. Из кабины выскочил разъяренный водитель.

– А ну пошел отсюда! И откуда взялся только?!

Мужчина поднял с дороги камень и замахнулся им на Тимура. Пес не сходил с места.

– Не тронь его, – сказал я и встал рядом с собакой.

Водитель, казалось, был обескуражен. Да я бы и сам, наверное, удивился, будь я на его месте. Два бомжа и огромный пес глядели на него в шесть глаз.

– В больницу ему надо, – сказал Василич. Разбитый весь и не помнит ничего. Избил кто-то и выкинул на свалку.

– Эй, док, выйди, – позвал кого-то водитель «скорой».

Из машины выглянул молодой, несколько нелепый из-за крупных веснушек и больших ушей, но, одетый с иголочки, врач. Или санитар. Во всяком случае, вид у него был довольно деловой. Он как-то брезгливо оглядел нашу троицу, спросил, кому нужна помощь и, бегло осмотрев при свете фар мою разбитую голову, молча, кивнул водителю. Меня завели в машину и уложили на носилки. Я в который раз за последние сутки начал терять сознание, но сделал над собой усилие и посмотрел в окно. На обочине стояли Василич и Тимур. Василич перекрестил меня и что-то прошептал губами. Машина тронулась, а я не мог оторваться от совсем уже темной обочины, на которой стояли мои друзья. Теряя сознание, я подумал: «Мир не без добрых людей. Наверное, и я не совсем пропащий, если мне люди помогают. Чтобы не случилось, а Василича я еще увижу…».

ГЛАВА 4

Казалось, все происходит не со мной. Было на удивление спокойно. Нет, не так. Безразличие к происходящему – более точная характеристика для тех моих чувств, когда я парил над своим телом и наблюдал за действиями врачей.

– Срочно в операционную! – командовал один из них, врач лет сорока пяти, – черепно-мозговая травма, субдуральная гематома, сломано ребро справа, возможно осколочное повреждение правого легкого. Как вообще вы его довезли? Откуда он взялся?

– Ой, не спрашивайте Андрей Иванович, появился с волком и мужиком каким-то на дороге, как из-под земли выросли.

– Да ну? На ногах стоял? Не заливай, Вася. С такими травмами он максимум мог лежать на обочине и дышать через раз.

– Да я не обманываю! Вон, Витьку спросите, он нас привез.

– Верю, верю, не кипятись… Марина, давление и пульс контролируешь?

– Да, Андрей Иванович, давление восемьдесят на шестьдесят, пульс нитевидный, не фиксируется.

– Плохо дело… За операционной бригадой отправили?

– Да, уже едут.

– Хорошо. Василий, готовься, будешь ассистировать.

– Андрей Иванович, да я же ни разу…

– Отставить разговоры. Когда-то надо начинать. Готовься.

Наверное, мне несколько наскучило наблюдать за собой со стороны, и я вернулся, чтобы открыть глаза. Рядом со мной суетилась та самая Марина, приятная женщина с ярко-зелеными глазами. «Кошка», – подумал я и улыбнулся.

– Андрей Иванович, больной в себя пришел!

Андрей Иванович большими шагами подошел к моим носилкам.

– Да из чего ты сделан, приятель? – спросил врач, направляя на мои зрачки луч фонарика, – Я, конечно, рад, что ты жив, но такого не бывает. Фамилия? Имя? Отчество? Контакты родственников?

– Макс… Вроде бы. Больше не помню ничего. Даже имя не помню. Сказали мне, перед тем как на свалку бросить.

– Кто сказал? Что произошло? Вы понимаете, что я должен сообщить о вас в полицию?

– Док, вы меня вытащите только и сообщайте кому хотите. Мне терять нечего. Только искать… Я жить должен. Мне один хороший человек это сказал.

Андрей Иванович коротко кивнул, записал что-то в истории болезни и дал распоряжение Марине. Коридор больницы загудел от суеты и многочисленных голосов: приехала операционная бригада. Меня повезли в операционную. Странно, но я не испытывал страха перед медицинскими инструментами, аккуратно разложенными на столе. Кажется, в прошлой жизни я все это видел, прикасался ко всему этому. Я – хирург? Да ну нет. Я начинал на себя злиться за то, что не могу вспомнить свою собственную жизнь. Яркий свет прожектора. Обратный отсчет от десяти. Девять… Восемь… Андрей Иванович склонился надо мной… И Марина… Лица расплываются… Смешно мелькнули и пропали два больших уха молодого аспиранта Василия. Первый раз за последние сутки мне было по-настоящему спокойно и легко…

ГЛАВА 5

Отрывочные воспоминания атаковали мой больной мозг. Ни одного лица было не разобрать, картинки менялись слишком часто и были настолько смазанными, что приносили мучительную боль. Однако я понимал, что мое сознание совершает большую работу в поисках моей прошлой жизни. Я с большим трудом открыл глаза и снова их закрыл: приглушенный свет ночника показался мне яркой вспышкой. Смотреть на него было невозможно. Наверное, в этот момент я начал стонать. Точно не помню. Но рядом сразу же оказалась та самая медсестра-кошка Марина.

– Настоящий борец, умница, – подбодрила меня Марина и сразу затянула на моей руке манжету для измерения давления.

– Андрей Иванович…

– Андрей Иванович спит. Сутки от вас не отходил, лично дежурил. Это после семи часов операции. Скоро вернется. Говорит, что за двадцать лет в больнице таких пациентов, как вы у него не было. У вас же сердце два раза останавливалось на операционном столе. Думали – все… Теперь жить будете точно. И точно долго. Андрей Иванович обещал. А он слов на ветер не бросает.

Я смог сказать только скупое «спасибо». Внутри меня сидела невероятная благодарность, но выражать ее не было никаких сил.