Вопреки обыкновению

Вопреки обыкновению
Екатерина Анатольевна Горбунова

Мирра – драконица. Её опыт подсказывает не слишком доверять людям. Она почти смиряется с тем, что ей светит одинокое будущее, в котором нет близких отношений, нет соплеменников, потому что ни одного из них она до сих пор не встретила, а сведения, почерпнутые из книг, противоречивы и неточны. Но однажды привычная реальность разбивается вдребезги с появлением в жизни Мирры воришки Жюля и принца Людвика.

Горбунова Екатерина

Вопреки обыкновению

1.

Если Мирра задумывалась о своем раннем детстве и матери, в памяти возникала молодая еще женщина с большими печальными карими глазами и темными волосами, собранными в аккуратный пучок, и девочка совсем не походила на нее, будучи белокурой, белокожей и нежной, как садовая роза. Мать всегда носила простые платья из некрашеного полотна, у нее не было никаких украшений, кроме тонкой цепочки причудливого переплетения с массивным, видимо, мужским перстнем на ней. На вопросы дочери о том, кому принадлежало украшение, она односложно отвечала, что ее отцу, но при этом не упоминала ни его имени, ни случая, приведшего к их разлуке.

Такая секретность только подстегивала фантазию ребенка. Мирра воображала, что родитель – никак не меньше, чем принц, или даже король, а в его отсутствии виноваты не иначе чем какие-то высшие силы, с которыми не справиться обычным смертным. Почему именно так? Потому что жили девочка и ее мать в самом настоящем некогда роскошном замке, правда, сейчас запущенном и нелюдимом, полном полуразрушенных коридоров и закрытых комнат, но не потерявшем своего строгого и величественного очарования. И кроме них двоих в здании не было ни одного человека: ни слуги, ни горничной, ни прочей прислуги. И даже нога случайного прохожего ни разу не ступала на мощеный мраморными плитами двор, максимум, куда мог пробраться кто-нибудь посторонний – к воротам на границе между дикими зарослями неухоженного сада и дорогой.

Девочке такая уединенность казалась вполне нормальной. Мать же никак не выказывала своего отношения к одиночеству, может по причине малолетства дочери, может из-за простой нехватки времени, ведь всю работу по ведению хозяйства женщине приходилось выполнять самой: мыть, убирать, готовить, стирать, шить, выращивать овощи на огороде. А если она и выбиралась иногда из замка, то или когда случалась ярмарка в деревушке под холмом, или, будто по необъяснимому зову сердца, когда на прочий людской мир нападал неведомый мор, с которым не могли справиться местные лекари.

Мирру с собой мать не брала, но по возвращении подробно описывала дочери все, что видела и кого повстречала. Повествование всегда было неспешным и образным. Из него вырисовывалась картина такого далекого от их быта мира. Девочка слушала эти рассказы, затаив дыхание. Ей казалось невероятным, что где-то есть еще люди, кроме них двоих, что они живут, двигаются, разговаривают, о чем-то думают и мечтают. И, оказывается, иногда болеют. Их тела поражали разные недуги, и чем тяжелее, тем более изнеможённой являлась домой мать. Она слабым голосом рассказывала дочке, как вытягивает болезнь из человеческих тел, выманивает и сжигает. Мирра принимала как должное, что порою из рук родительницы вылетали волшебные искорки, исцеляющие и наполняющие силой, но малышке казалось несправедливым тратить эти искорки в ущерб своему здоровью.

Еще, кроме рассказов, в подарок женщина приносила детские книжки с картинками. Сказочные истории призваны были скрашивать часы, когда Мирре приходилось заниматься самой собой, и зачастую заменяли друзей. Наверное, поэтому читать девочка научилась довольно рано, сначала смешно складывая буквы в слоги, потом в слова, затем во фразы. К учебе мать ее не принуждала, но дополнительный интерес подстегивала редкими улыбками, видимо, женщине было приятно, что дочка довольно способная, особенно для своего неразумного возраста.

Еще детские воспоминания Мирры были полны деревьями с длинными сучьями, которые казалось бесполезным подстригать, потому что они принимали свой запущенный вид буквально за несколько часов; обволакивающими рот пряными плодами межининки; а так же взлетающими в небеса самодельными простыми качелями. Девчушка обожала тогда это непередаваемое ощущение, когда руки матери с силой толкали их, и они взмывали вверх, а потом так же стремительно опускались вниз, в душе тогда что-то сладко замирало, и сердце начинало часто-часто биться. Маленькой Мирре казалось, что она летит, словно птица. Ну, или дракон, на крайний случай, потому что пернатых девочка видела своими глазами, а вот Великие Крылатые казались только сказкой огромной Империи.

Мать улыбалась и раскачивала дочь все сильнее, сильнее, сильнее…В этот момент в глазах женщины появлялось какое-то ожидание, она словно надеялась увидеть в девочке что-то до сего скрытое от ее внимания. Но, видимо, Мирра не оправдывала надежд. Тогда мать резко притормаживала качели и уходила по тропинке к замку, слишком быстро, и не оглядываясь. А малышка оставалась в саду, одна. Вся в сомнениях и тревоге, не понимающая, чем опять не угодила. Бессильно повисшие качели будто отожествляли обломанные крылья. И душа Мирры наполнялась недетской тоской. Девочке хотелось бежать следом за единственным родным человеком, но ноги словно становились каменными; хотелось заплакать, но слезы застывали в горле горькими комочками; хотелось закричать, но голос пропадал вовсе, или опускался до едва слышного шепота.

Матери не стало в самый разгар сезона большого урожая. Она вернулась после очередной своей отлучки за пределы замка, присела на скамью, вроде бы просто отдохнуть, опустила голову на руки и больше уже не встала. Мирре шел тогда шестой год. Сказать, что девочка растерялась или испугалась – значит не сказать ничего. Маленькая душа наполнилась таким безграничным смятением и отчаянием, что не существовало слов для их описания. Опустившись на корточки, малышка попыталась растормошить замершую женщину, но та не отвечала, холодея и бледнея на глазах. Даже на неискушенный взгляд было понятно, что ей так плохо, что сегодня не будет никаких рассказов и подарков, и вполне вероятно ей самой могут понадобиться живительные искорки, которые она по добросердечию растратила на других.

Тогда девочка выскочила во двор, пробежала босыми ножками по знакомым тропкам заросшего сада, уходя все дальше и дальше, к огромным кованым воротам, впервые в жизни добралась до дороги, ведущей к людям, и неуверенно замерла у развилки, дожидаясь хоть какого-нибудь прохожего. Мирра плохо представляла, как начать разговор и о чем просить, до этого момента она общалась лишь с матерью, но в добрых сказках героям в трудный момент всегда приходил на выручку кто-нибудь знающий. С наивностью, присущей ее возрасту, малышка не задумывалась, о том, что случайный путник может оказаться разбойником или лихим человеком. Она просто свято верила, что на ее просьбу о помощи откликнуться, и мать будет жить.

На удачу, самым первым оказался безобидный седобородый старец в длинном запыленном балахоне. Голова его была непокрыта, глаза мудры и наивны одновременно. За плечами болтался небольшой узелок, в руках топорщился не обрубленными до конца сучьями посох. Старец немедленно откликнулся на призыв Мирры о помощи и поспешил за девочкой в замок. Они шли так быстро, как позволяли заросшие тропы и спотыкающиеся ноги. Малышка доверчиво вложила свою маленькую ручонку в большую морщинистую ладонь, в которой, увы, не ощущалось живительных искорок. Но новый знакомец внушал доверие, а еще старался приободрить и поддержать растерянного ребенка.

Когда они добрались до замка, на улице уже начинал клубиться вечерний туман, и сквозь зыбкую молочную пелену посверкивали ранние звезды. Впрочем, Мирре было не до любования: во-первых, мать не вышла им навстречу, а значит, ей не стало лучше, а во-вторых, девочка слишком привыкла к сдержанной и строгой красоте места, которое считала своим домом. Запыхавшийся старик немного округлил глаза, когда увидел, куда именно ведет его ребенок, но, видимо, решил отложить расспросы до более благоприятного момента.

Мирра со спутником миновали двор и вошли не через парадный вход, который неприветливо взирал полуразрушенной горгульей и скалился щербатой лестницей, а через неприметную сначала дверь, ведущую в довольно просторную кухню. Мать все так же сидела на скамье перед столом, положив голову на руки, и застывший взгляд женщины подсказывал, что, увы, уже ничего нельзя сделать. Легкое дуновение ветра, ворвавшегося с улицы, всколыхнуло ее длинную юбку, и покойница, словно только и ждала этого, вдруг покачнулась и рассыпалась переливающимися в лучах полной луны чешуйками размером с ноготь большого пальца, оставив после себя только их и ворох одежды на полу.

Девочка закричала, не заметив, что старик в первый момент оторопело уставился на необычные останки, и лишь потом присел перед ней и крепко обнял, ласково поглаживая по голове и хрупким плечикам. Крепко зарывшись лицом в пыльный плащ, Мирра дала волю слезам. Одиночество накрыло ребенка своим сиротским покровом, разрушило маленький уютный мирок, в котором не будет теперь добрых сказок, полетов на качелях и тайн. Мать забрала их с собой, не посчитав нужным поделиться ими со своей дочерью.

Плакала малышка долго, пока река слез не иссякла, превратившись сначала в ручеек, а потом вообще в редкие обжигающие капли. Плечо старика промокло, спина затекла и болела от неудобного положения, но горе Мирры было столь велико, что казалось кощунственным заботиться о телесном благополучии, поэтому он стоически терпел. Когда девочка отстранилась, робко оглянувшись на то, что осталось от матери, гость привстал с тихим оханьем и потоптался на одном месте, чтобы размять затекшие конечности, а потом порылся в своем узелке, достал небольшие круглые очки и нацепил их на нос.

– Интересно, – пробормотал едва слышно, внимательно присмотревшись к груде чешуек на полу.

– Маму можно вернуть? – спросила малышка, сначала сделав несколько неуверенных шагов по направлению к скамье, а потом резко вернувшись к своему гостю.

– Боюсь, что нет, – старик предпочел честность мягкой лжи.

– Что с ней? – не сталкиваясь прежде со смертью, Мирра не могла до конца понять, что же именно произошло.

– Она ушла к Жизнеродящей.

– К кому?

Он приподнял лицо осиротевшей девочки за подбородок, всмотрелся в ее глаза, погладил по волосам, чуть ли не обнюхал, и спросил совершенно безо всякой логики:

– А эта женщина точно была твоей матерью?

– Думаю, что да, – не по годам рассудительно ответила Мирра, шмыгнув носом. – Так к кому она ушла?

Старик вздохнул, пожал плечами и задумался. Но пытливый взгляд заплаканных глаз не давал ему погрузиться в привычные размышления. Поэтому странник принялся рассказывать о Жизнеродящей, создавшей все живое в Империи, и Мракнесущем, который идет с ней рука об руку. О том, что тело смертно, но душа, использующая его, как сосуд – вечна. Что болезни и смерть – это лишь уроки Мракнесущего, даваемые всем живым шанс приблизиться к благости Жизнеродящей. Раскрывать вопросы теологии, похоже, было для старца в новинку, поэтому повествование получалось весьма затянутым, местами сумбурным и путанным.

Девочка не перебивала, только хмурила бровки и сопоставляла услышанное с некоторыми сказками, где герои покидали этот мир, оставаясь лишь памятью сердца. Потом она подошла к останкам и присела рядом с ними на пол. Порывшись в одежде почившей, она извлекла цепочку с перстнем и повесила себе на шею.

– Мама была очень хорошей, – голос Мирры дрожал, но слезы иссякли. – Ей не нужны были уроки. Тем более, мы ни разу не встречали этого Мракнесущего.

– Не стоит на него обижаться, – ласково прошептал старик. – Просто иногда книга нашей жизни заканчивается. У кого-то это долгая история, у кого-то короткая. Но все они стоят того, чтобы быть написанными. Ты ведь умеешь читать?

– Умею, – с серьезным видом кивнула девочка, это объяснение показалось ей более понятным, чем прежнее, потом добавила для сведения, – меня научила мама. Ее звали Клотта Эраджаль. И я всегда буду помнить ее историю.

– А как звать тебя?

– Мирра Эраджаль.

– Вы жили здесь вдвоем?

– Да, – она хотела было добавить, что ее отец – принц, который оставил им с матерью этот замок, а сам пропал, но почему-то не стала, теперь эта фантазия показалась ей еще одной сказкой, внезапно прерванной на самом интересном месте.

Девочка потеребила сверкающий перстень, потом обернулась к старику и крепко схватила его за руку:

– Ты ведь не бросишь меня? Научи меня как, и я попрошу этого Мракнесущего, чтобы он не давал тебе уроков, которые уводят к Жизнеродящей.

Старец пошамкал губами, удивляясь наивной просьбе ребенка. Маленькая дикарка очаровала его доверчивостью и тайной своего происхождения. Ему захотелось разгадать, что стоит за уединенностью проживания почившей драконицы, потому что, насколько он мог судить по останкам, человеком Клотта Эраджаль не являлась, и этой малышки. Поэтому старик просто представился, ласково пожимая тоненькие пальчики:

– Меня зовут Лазарь. Я магистр, ученый. Некогда преподавал в Центральном университете Империи драконологию и сферу магического влияния. Теперь вышел на заслуженный отдых и странствую по свету. Мне известно многое. Но вот как докричаться до наших богов, я к сожалению, не знаю. Если ты хочешь, с удовольствием останусь с тобой, и буду во всем помогать, пока Мракнесущий не решит, что с меня хватит.

– Хорошо, – согласилась Мирра, признаться, она совсем не поняла, кем был ее новый знакомый, но чувствовала его доброе сердце. – Ты уж постарайся задержаться со мной, и не слушай своего Мракнесущего.

Лазарь понимал, что ребёнок боится остаться один в этих мрачных развалинах, пусть и довольно живописных, не представляет своей жизни без руководства и помощи взрослого и поспешил согласиться пожить здесь, тем более что особо спешить ему было некуда. Центральный университет Империи давал кров старику, только на срок работы. На свой дом накопить средств не получилось. Семьи ученый не завел, предпочитая личным отношениям науку, обращаться с маленькими девочками не умел, потому как все студенты, обучавшиеся некогда у него на курсе, были значительно старше пяти-шести лет. Но Лазарь дал себе слово поладить со своей нечаянной знакомкой. Малышка могла бы быть его внучкой, если бы в свое время он взял в жены дочку родительских приятелей, запомнившуюся ему своими зеленовато-карими глазами и веселым смехом. Глаза Мирры так же отливали зеленью, но другого, более яркого и чистого тона.

Интересно, какой внешностью обладала покойница?

Видимо, последний вопрос Лазарь задал вслух, потому что девочка сначала уставилась на него, а потом принялась довольно подробно описывать внешность матери. Что ж, все было вполне предсказуемым: смуглая кожа, карие глаза, темные волосы, худощавая фигура. Ребенок ничего не взял от нее, если, разумеется, женщина не удочерила когда-то малышку, чего Лазарь не мог ни исключить, ни проверить.

– Скажи, а мама никогда не превращалась в кого-нибудь? – осторожно поинтересовался старик.

– Нет, – с тяжелым вздохом ответила Мирра. – Она всегда была только самой собой. А теперь вот стала ворохом блесток. Наверное, все ее жизненные искорки каменели, когда мама отдавала их заболевшим людям.

У Лазаря была своя версия произошедшего: просто порою после драконов оставались именно такие останки – но маленькой девочке знать этого не стоило, ее версия являлась более поэтичной и подходящей по возрасту.

Поскольку хоронить оказалось особо нечего, старый и малый, не сговариваясь между собой, собрали все чешуйки до одной в подобранный специально для этих целей большой кувшин с крышкой, и поставили эту своеобразную урну с прахом в одну из многочисленных ниш в длинном коридоре. Тихая печаль навеки поселилась в сердце ребенка. Впрочем, девочка ничем не выдавала ее: ни истериками, ни капризами, ни нечаянными слезами. Плакала ее душа, но ведь этого никто не мог увидеть.

В первый сезон своего проживания в замке Лазарь проявил досель дремавшие в нем строительную и хозяйственную жилки: он укрепил своды, расчистил особо опасные завалы и даже добрался до закрытых ранее помещений. Особенно порадовала его библиотека, полная книг, зачастую, конечно, порядком испорченных сыростью и грызунами, но все-таки достаточно богатая для этих развалин. К сожалению, никакая из найденных рукописей не проливала свет на Клотту Эраджаль, или ее происхождение. Зато тут было много других редких изданий, посвященных драконам. Некоторые труды считались безнадежно утерянными, и каково же было удивление старика, который нашел их вдруг в таком случайном месте. Лазарь, к своему смутному стыду, моментально забросил все прочие дела, кроме как изучение книг, поэтому довольно скоро замок принял свой прежний вид, будто его и не пытались облагородить.