Все включено. Выбираешь ты

– Ты при чем?

– Здрасьте, баба Настя! Это вы, русские, в этой стране словно сорняки в поле, творите что хотите. А я – ахызка, нам гулять с кавалерами до свадьбы и тем более искать приключений на пятую точку запрещено культурой. Но мне плевать на правила. Жизнь моя и коротать ее мне.

– Вообще-то Саша – мой патрон. Про тебя он никогда не упоминал в допросах, – Лиза произносила слова медленно, любуясь переливами лунного света в вине. – Если тебя, говорит, вые… Вы поняли девочки. Так вот, если с тобой, говорит, это сделают, то, считай, и со мной – морально разницы нет. Потому что весь сезон твои слезы утирать придется мне. Боится он, что я влюблюсь в «кролика». Как будто не я эту классификацию придумала.

Заносчивую Нилюфер сбить с пьедестала было не так-то просто.

– Вообще-то Ахмет – мой родственник, забыла, косматая? Саша – лучший друг Ахмета, считай, что брат. Если со мной что-то случится, отвечать перед Аллахом и моей теткой будут оба.

– От главных потрясений в жизни они тебя уберечь не в силах, как бы не старались, – в меланхолию голоса Сульгюн виноградной лозой вплелись ростки смирения. Будто она знала больше, чем могла рассказать. – Хватит о сложном. Сегодня особенный вечер, девочки. Вечер празднования начала нашей дружбы.

– У меня для вас есть сюрприз, – пухлая ладошка Нилюфер с унизанными золотом пальцами утонула в складках мешкообразного платья, покопалась там и извлекла пакетик с сушеными анчоусами. – Угощайтесь, пока я добрая. И пожелайте здоровья Жорику из Минска. Ты, косматая, с ним знакома, этот красавчик у тебя пар десять носков купил. Еще он выбрал жене в отельной ювелирке кольцо с шестнадцатью бриллиантами, около 40 000 долларов за него отдал. А женушка его на следующий день случайно в море утопила. Так и не нашли. А у меня для вас еще и семечки есть, настоящие, черные.

– Ниля, я тебя обожаю! – от восторга Лиза вскочила на ноги. – Человеческих семечек мне не хватает еще больше, чем сгущенки и пельменей. От турецких белесых монстров у меня мозоли на пальцах. И вообще, здесь я сильно-сильно скучаю по привычной еде. Как будто через нее держу связь с покинутым родным и любимым.

Тихая Сульгюн наблюдала за добродушной суетой подруг, едва сдерживая слезы. Забота, щедрость, искренность… Это были слова из другого мира. Перед глазами девушки, разрывая едва сформированные рубцы, кровоточащими стрелами проносились картинки прошлого.

Провонявшая потом, заляпанная кровью тельняшка. Муж рубил голову курице. Тем же вечером с тем же топором носился по деревне за ней, Сульгюн, пугая встречных соседей бешеным блеском в глазах. В блюде с куриным мясом, редком госте на их столе, оказалось слишком много лука. Вот и вся причина.

Храп мужа в разлившемся алкогольном смраде. Детский плач в четыре голоса. Неуемный, животный. Ее шепот: «Завтра, милые, завтра будет нам хлеб».

Погоны на гостях в форме. Казенная бумага на покрытом дырявой клеенкой столе. Неуверенные подписи свидетелей. Наручники на ненавистных запястьях.

Презрение в голосе матери и братьев. «Твое дело – терпеть».

Надежда в звонке из Турции от дальней родственницы. «Займи на билет. Есть работа».

Чья-то рука на ее плече. От нее исходит тепло и поддержка. Стоп. Это не может быть кадром из прошлого. Сульгюн оглянулась. Так и есть. Заметив ее состояние, Лиза подсела поближе, обняла ободряюще. «Все будет хорошо. Теперь ты не одна», – шептали ее глаза. Их тепло, отразившись в звездах, робким лучом прокралось в душу. Потопталось в коридоре, уселось у порога, не решаясь войти в гостиную. Всему свое время.

– …дители погибли в автокатастрофе два года назад, мне тогда было всего 17, – донесся до них начавший терять связность голос Нилюфер. – А недавно я потеряла последнего родного мне человека, бабушку. Девочки, это так страшно – пустота в жизни. Старое разрушено, новое не построено. В Стамбуле живет моя тетка, но ей нет до меня никакого дела. Она мне чужая, как и я ей. Формально выполнила свой долг, после похорон бабушки выделила койку в своей лачуге, а через неделю спихнула меня Ахмету. Он-то тоже мне семисотая вода на киселе. «Тебе надо отвлечься, дорогая», – кряхтящее-дрожаще передразнила Нилюфер. – Тоже мне, добродетельная матрона. Знаете, что мне нужно на самом деле, кулемы? Муж, который останется со мной, что бы ни случилось. Который вопреки всем культурным рамкам принесет мне обед в кровать, когда я буду больна.

– То есть тебе нужен кто-то, кому ты будешь дорога? Твое желание уже исполнилось, Нилюфер. Аллах послал тебе меня и Лизу. У тебя есть мы, а у нас – ты. Мы нужны друг другу, особенно здесь, на чужой земле.

– Что ты несешь, деревенская? У меня никого нет. Ни-ко-го. Я из последних сил пытаюсь найти опору. Понимаете теперь, почему меня так тянет к моему любимому? Он лишь взглянет на меня, и я снова верю в то, что счастье существует. Вспоминаю, зачем стоит жить.

Вторая рука Лизы нашла сочувствующее пристанище на плече Нилюфер. Туркменка, русская, турецкая казашка. Шанс на их встречу был один из миллиарда.

Плечо к плечу. Сердце к сердцу. Судьба к судьбе.

Шелест моря касался души. Свежесть ночи дарила покой. Темнота моря слилась с небесами в томном вальсе.

– Смотрите, девочки, мы на краю земли, – шепнула Лиза. – Кажется, будто есть только мы, Вселенная и мириады звезд. Хоть каждую секунду можно загадывать желание. Давайте вспомним о самой сильной мечте и запустим ее прямиком в небеса.

– Совсем ты спятила, косматая. Хотя с таким начальничком как у тебя это не сложно.

– Почему бы и не попробовать, – Сульгюн в зародыше погасила пламя раздора. – Мир гораздо интереснее, чем нам об этом позволяют знать, Нилюфер. Ты можешь взять ту свободу, которой делится с тобой Лиза. А можешь остаться жить в своем заколоченном условностями мирке.

– Здрасьте, баба Настя! Было бы все так плохо, как ты описываешь, нищенка, жила бы я сейчас в деревне, как еще недавно ты. У меня есть свобода и в первую очередь в выборе того, с кем пойду по жизни рука об руку. Я не ты, деревенская, и не вздумай равнять нас.

Напряженные пальцы Сульгюн сжали полосатую ткань матраса. Но голос не выдал ее обиды.

– Ты права, Нилюфер. У нас разные национальности, разное воспитание, разный опыт. Спасибо маме, мне она привила вежливость и деликатность. Но желания у нас с тобой одинаковые, поверь. Все женщины в любой точке планеты в глубине души мечтают об одном и том же.

– Еще одна кулема развела философию. Ладно, будь по-вашему, сделаю, как вы хотите, хотя мои желания и без глупых запусков в небеса исполнятся. Что делать надо?

Девушки зажмурились, вспоминая мечту. В их вновь открывшихся глазах поселилась радуга. Одна на троих.

– Ну смотрите, кулемы, если завтра любимый не подарит мне кольцо, я вас обеих за волосы оттаскаю, – в суровости Нилюфер затаились новорожденные подснежники.

– Ты можешь лишь попросить Аллаха, а последнее слово остается за ним, – Сульгюн вновь наполнила стаканы багряной жидкостью. – Он обязательно подведет тебя к имаму, но кто оттуда обернется на тебя влюбленными глазами – известно лишь ему.

– Ты на что намекаешь, деревенская?

– На то, что все будет в свое время. Сейчас самое время выпить. За то, чтобы мы как можно чаще любовались звездами улыбающимися глазами.

– Еще не хватало за звезды пить.

– Не за звезды, дуреха. За счастье.

Глоток за глотком, девушки расслаблялись все сильнее. Оставляли в вине усталость и претензии к неслучившимся радостям. Лишь Сульгюн, за годы замужества привыкшая к муштре и стальной самодисциплине, не утратила нить беседы.

– В Турцию работать приезжают те, кто бежит от чего-то. Я, например, – от позора и голодной смерти своих малышей. Ниля – от одиночества. А ты, Лиза? От чего бежишь ты?

– Я? – Лиза помолчала, формулируя внятный ответ на никогда не интересовавший ее с такого ракурса вопрос. – Я ни от чего, я – к чему. В прошлом году я приехала сюда из любопытства, в университете предложили летнее оплачиваемое приключение. А вернулась, потому что Кемер стал моим воздухом. Здесь же нет завтра, есть только беспечное сегодня. Все торопятся жить, любить, смеяться, зарабатывать. Здесь чувства фальшивы, но максимально интенсивны. Шесть месяцев буйного веселья – и жизнь замирает, чтобы через полгода грянуть вновь со свежими силами. Здесь я другая. Живая, счастливая. Такой я себя не знала, но эта версия мне чертовски симпатична.

– Хочешь, я расскажу, почему ты здесь на самом деле, Лиза? – Сульгюн прикрыла глаза. – Твоя жизнь была стандартом. Садик, школа, университет. На очереди – работа, замужество, дети, смерть. Однажды ты захотела вырваться из навязанной системы, вдохнуть полной грудью. Узнать, какая ты без паранджи[22 - Женская одежда, соответствующая нормам шариата. Она закрывает все тело и волосы женщины. Непокрытыми можно оставить лишь лицо, кисти рук и ноги ниже щиколоток.] условностей. Найти свой интерес и вдохновение к жизни. Эта потребность и привела тебя в Кемер, и заставила вернуться сюда снова. Ты прожила что-то в прошлом году здесь, и та история до сих пор держит тебя в тисках страха. Ты вернулась, чтобы стать свободной. Права я?

Лиза замерла, вставляя услышанные части в пазл своей жизни.

– Ты непростая, – наконец вымолвила Лиза. – Психолог?

– Бабушка научила, – впервые с момента знакомства подруги увидели улыбку Сульгюн. Робкую, словно едва распустившийся одуванчик. – Ее – ее бабушка. Эта способность передается у нас через поколение.

– Здрасьте, баба Настя! – взвилась Нилюфер. – Так ты, деревенская, значит, ясновидящая? А в трезвом состоянии ты тоже предсказывать умеешь?

– Умею.

– Ну-ка, ну-ка, когда любимый мне предложит руку и сердце?

Вместо ответа Сульгюн разлила по стаканам остатки вина. Девушки допили его молча, любуясь паутиной звезд улыбающимся взглядом. Открывшись навстречу друг другу, их души слились в одно, чтобы, растворившись в безмолвном танце, снова стать тремя, но уже объединенными невидимой нитью самостоятельными единицами. Права Сульгюн, вечер стал особенным.

– Не поняла, я замуж-то выйду? – суровый окрик вызвал у девушек приступ хохота. Ох уж эта Нилюфер!

– Конечно, – сделав большой заключительный глоток, Сульгюн смяла податливый пластик стакана, заботливо спрятала искореженные останки в пакет. – Причем до конца этого года. У вас будет общий бизнес.

При этих словах улыбка Нилюфер стала еще шире.

Слова лились из Сульгюн, словно вино на грузинском застолье.