Морок

Снизу несколько пар глаз одновременно посмотрели на верх, чтобы сурово осудить взглядами того, кто бесчинствует наверху.

Королева наткнулась на эти взоры, как на штыки, но больше всего ее поразил труп лошади, судорожно брыкающей задними ногами и плюющей красной кровавой пеной. Из тощего пуза бедного животного торчал рог, по временам издавая звуки, будто лошадь пыталась странным образом в него дуть.

Королева от неожиданности присвистнула, но тут же спохватилась и закрыла рот руками. Она была в растерянности, что делать – было непонятно. Всегдашний ее номер с криком «Пошли вон!» здесь бы не прошел, и это она понимала. Страх перед толпой, такой дикой, неприрученной, не той, которую составляли ее слуги и придворные, всегда готовые склониться перед ее величием обуял ее. Евтельмина дрожала от ужаса, вглядываясь в это множество безвкусно одетых и дурно пахнущих людей. Их было так много, что они могли все, могли запросто вот прямо сейчас схватить ее и растерзать, могли закидать камнями, и стража бы ничего им бы не сделала, просто не успела бы, они могли бы разрушить замок. Этот живой волнующийся океан, стихия, неподвластная никому на свете, а уж тем более ей, хрупкой женщине, которая сейчас чуть не убила одного из них. Королева зажмурилась и зарыдала, ей стало невыносимо жалко себя. Вот именно сейчас, в тот день, когда она наконец-то стала красивой, такой милой. Сегодня решительно не хотелось умирать, тем более вот так, с утра.

Евтельмина услышала гул, нарастающий снизу, там что-то кричали, кричали громко, и как будто все вместе одно и то же. Слов было не разобрать, королева рыдала уже во весь голос. И тут она стала различать, как ей показалось, отдельные выкрики.

Что это? «Да здравствует королева?!» Уж не показалось ли? Нет, точно, за окном все эти оборванцы кричали одно и то же:

– Да здравствует королева!

***

Флейтист оттаскивал Евтельмину от большого королевского окна.

– Они любят меня! – кричала королева исступленно. – Они любят меня! Я нужна им!

И продолжала упорствовать, выставляя себя в ночной сорочке по пояс на обозрение всей запруженной жителями мостовой.

Снизу сначала молчали, когда впервые увидели монаршую особу, с перекошенной лямкой на плече и торчащей из-под белья немолодой грудью. Потом находчивые слуги королевы стали кричать положенное в случаях снисхождения королей до простых смертных «Да здравствует!». Но Евтельмина не сдавалась, ее лицо то появлялось в огромном проеме окна, то исчезало в нем, то снова появлялись лицо и рука, иногда высовывалась нога. Люди забыли об осторожности и стали выкрикивать не совсем приличные слова. Некоторые даже пробовали смеяться. Предприимчивые, сбившись в небольшой кружок, делали ставки, что покажется первым в следующий раз: рука, нога или лицо. По толпе начали прохаживаться королевские хранители, но и они не могли часто удержаться от смеха, когда появляющаяся королева в окне, радостно раскрыв рот и что-то вопя, исчезала вскоре в глубинах комнат, как бы утаскиваемая невидимым духом.

– Ты слышишь?! Они любят меня! Меня! – не сдавалась Евтельмина.

– Тебя, тебя, только отойди от окна, – повторял флейтист. – Тебе нужно как можно скорее отозвать палача, чтобы сберечь жизнь той женщине на площади.

– Ах! Да! Конечно! Погоди, а они любят меня почему? Потому что я вот правильно все сделала и теперь красивая? – запыхавшись переспрашивала королева. – Слушай, а если я вот сейчас эту жируху не спасу, я что? Я тоже буду как она?

– Будешь, – уверенно соврал флейтист. – Поэтому поторопись.

Королева повела очами, капризно повертела головой, принялась пожимать плечами, качать ножкой…

– Да скорее ты, дура тупая, – злобно прошептал юноша.

– Как? Как ты меня назвал?

– «Дура тупая»! Я сказал, что ты дура тупая! И еще я сказал, чтобы ты скорее отозвала палача, а не выпендривалась передо мной, считая себя красавицей.

Королева хлопала глазами, открыв рот и не находя, что бы им произнести.

– Моя королева, вы хотите что-то сказать?

– Как ты меня назвал?! – повторила она свой вопрос.

– Никак, – растерялся флейтист. – Вам что-то послышалось?

Королева совсем растерялась, только что она явно слышала ругательства в свой адрес, и вот теперь ей казалось, что на самом деле ничего не было. «Может, это побочный эффект от снятия чар злобной Рогнеды?» – подумала королева.

– Нет-нет, что ты хотел, мой мальчик?

– Вам необходимо как можно скорее освободить эту женщину, которую вы приказали убить вчера, потому что она единственная знает, что за юноша, родственник Рогнеды, претендует на ваш престол. Она одна может нам дать информацию о вашем враге. Больше никто. Поторопитесь, моя королева!

– Ах, да! Конечно же! Стража!

Через небольшой промежуток времени королева с флейтистом, сидящим по правую руку, и лекарем, сидящим по левую, принимала в кабинете вырванную из лап смерти связную с миром магов.

– Говори! – приказала ей королева.

Излеченная и помилованная толстая женщина оглядела всех собравшихся, как будто отыскивая подсказку, но, так и не найдя, осмелилась уточнить:

– О чем же говорить, моя королева?

– Все, что знаешь о том юноше, выкладывай!

– Признаться, все, что знаю, я уже выкладывала. Впрочем, если вы изволите слушать сызнова. Я направлялась к юноше, единственному, который может спасти положение Края в эти непростые дни. Я намерена привести его сюда, к королеве, чтобы маги и люди навсегда заключили нерушимый союз…

– А не врёшь ли ты часом? – перебила её Евтельмина. – Какие это такие трудные дни для Края? Уж не хочешь ли ты сказать, что трудные дни – это дни моего правления?

– И не только вашего, моя королева, – продолжила спасенная и излеченная толстая женщина. – Не только вашего… К сожалению, древняя ветвь королевствующих женщин вашего рода в последние годы вела Край к разрушению. Маги, насколько это было в их силах, защищали земли от ваших действий, однако, Кларисса Мудрая уничтожила этих магов. Сейчас, когда вы избавились от мести и заклятия Рогнеды, самое время – заключить договор с магами, и пойти на разумные уступки в деле правления Краем…

– Как это уступки? Это что ли мне что-то что ли ну как бы что-то уступить? Магам что ли? Ты чего, женщина? Ты вобще что ли? – королева состроила глупую рожу. – Чего это уступить-то? То есть ты сюда приведешь какого-то мальца? А я ему чего-нибудь подарю? Например, свой замок? Ты чего говоришь? Какие трудные дни, баба? Ты видела, как люди любят меня. Мои люди любят меня! Они кричали «Да здравствует королева», когда я высунулась сегодня из окна. Они любят меня, нет никаких трудных времен. Ау!

– Уймись, женщина! – в унисон с ней заговорил флейтист. – Чем ты намерена делиться? Чтобы что-то делить надо это что-то иметь! Не так ли?

Излеченная и спасенная женщина опустила глаза.

– Моя королева, – обратился флейтист к Евтельмине. – Всё же велите ей привести юношу. А дальше – уже наша забота.

– Не хочу, – закапризничала королева. – Не хочу!

– Моя королева, у нас не так много времени. Помните, мальчишка, скорее всего ещё не знает, как велика его сила, как могущественна сила его рода. Если мы промедлим хоть немного, он и его подельники захватят престол. На нельзя этого допустить, не так ли? И нам повезло с этой глупой толстухой, которая от нас ничего не скрывает, и которую саму кто-то обманывает. Она свято верит, что мы тут начнём делиться какими-то правами. Ну уж нет, мы прекрасно знаем, чего именно хотят маги древнего рода. Нужно торопиться, иначе проклятие вновь обретёт силу на вашем лице, и теперь уже навсегда…

Вместо продолжения флейтист поднес к её лицу маленькое зеркальце. Королева глянула в него и тут же объявила:

– Повелеваю тебе, женщина, приведи сюда этого мальчика!

После этих слов Евтельмина вновь глянула в зеркальце и осталась довольна, больше она ничего не сказала.

***

«Ну хоть чуть-чуть ведь можно магии, тем более это не для себя, это для общего блага,» – уговаривал себя Вениамин. – «Ведь самую капельку же, а? Ведь не для себя стараюсь, а вдруг измена!»

Его немного смущал вопрос, кому тут может случиться измена, но не настолько сильно, чтобы он нашел силы отказать себе в использовании магии. Вениамину не терпелось узнать, кем были ночные гости и что же будет дальше?

Останавливало только одно: начни он направлять магию на своих, его быстро рассекретят. И такое могут не простить. Добро бы детские шалости, суп кому-нибудь пересолить или подушку спрятать. Нет, тут дело серьезное.

– Что, если поймут? – задавал он вопрос потолку.

– А ну как узнают? – спрашивал он у стен. – Что тогда?