Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России
Екатерина Анатольевна Правилова

Historia Rossica
Принято считать, что в дореволюционной России частная собственность не была достаточно защищена и что российский либерализм не смог обосновать идеалы индивидуализма и свободы собственности. Однако книга Е. Правиловой предлагает совершенно новый взгляд на эту проблему. Она показывает, что, вопреки общему мнению, самодержавное государство стояло на страже интересов владельцев, в то время как либеральные мыслители, политики и эксперты ратовали за ограничение гипертрофированных частных прав в пользу общества. Е. Правилова анализирует возникновение и развитие идей и институтов «публичной собственности» в нескольких областях – защита окружающей среды, развитие гидроэнергетики и использования природных ресурсов, охрана художественных и археологических памятников, а также литературной собственности. На рубеже ХIХ и ХX веков судьба русских лесов и православных икон, архитектурных шедевров и произведений великих писателей связывались с пересмотром системы собственности. Юристы и архитекторы, искусствоведы и лесоводы, инженеры и литературные критики ратовали за то, чтобы общество стало полноправным владельцем «общих вещей». Как показывает автор, российский дореволюционный либерализм не был индивидуалистическим – он развивал идеи гражданского общества, построенные на публичном владении национальным богатством. Екатерина Правилова – историк, профессор Принстонского университета (США).

Екатерина Правилова

Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Сокращения

АГЭ – Архив Государственного Эрмитажа (Санкт-Петербург, Россия)

Архив ИИМК – Архив Института истории материальной культуры (Санкт-Петербург, Россия)

ЖГУП – Журнал гражданского и уголовного права

ЖМЮ – Журнал Министерства юстиции

Журнал комиссии – Журнал Высочайше утвержденной комиссии для пересмотра действующих законов о бечевниках и о порядке объявления рек судоходными и сплавными

ИАК – Императорская Археологическая комиссия

ЛЖ – «Лесной журнал»

НЦР – Национальный центр рукописей (Тбилиси, Грузия)

ОР ГРМ – Отдел рукописей Государственного Русского музея (Санкт-Петербург, Россия)

Охрана памятников – Охрана памятников истории и культуры в России XVIII – начала XX в. Сб. документов

Памятники архитектуры – Памятники архитектуры дореволюционной России: очерки истории архитектурной реставрации

ПСЗ – Полное собрание законов Российской империи (Собрания I, II, III)

ПСС – Полное собрание сочинений

РГИА – Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург, Россия)

РС – «Русское судоходство»

СГ – «Старые годы»

Стенографические отчеты – Стенографические отчеты показаниям лиц, приглашенных в Комиссию для рассмотрения вопроса о мерах к ограждению лесов от истребления (1876 г.)

Съезды КД – Съезды и конференции конституционно-демократической партии

ЦГА НТД – Центральный государственный архив научно-технической документации (Санкт-Петербург, Россия)

ЦГИА СПб. – Центральный государственный исторический архив (Санкт-Петербург, Россия)

ЦГИА Украины – Центральный государственный исторический архив (Киев, Украина)

ЦИАМ – Центральный институт авиационного моторостроения имени П. И. Баранова (Москва, Россия)

ЦИА Грузии – Центральный исторический архив (Тбилиси, Грузия)

ЧОИДР – Чтения в императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете

Guins G. K. Memoirs – Guins G. K. Professor and Government Official: Russia, China, and California / An interview conducted by B. Raymond. Berkeley: University of California, The Bancroft Library, Regional Oral History Office, 1966.

Благодарности

«Одной рукой и узла не развяжешь», как говорит русская пословица о тщетности работы в одиночку, и это довольно точно описывает мою работу над этой книгой. Много рук (и умов) участвовали в распутывании этого узла, помогая мне разобраться в сложностях российских представлений о собственности, и я глубоко признательна всем, кто содействовал мне поддержкой, сотрудничеством и дружественной критикой.

Появление идеи этой книги связано с моим выступлением на семинаре Европейского университета в Санкт-Петербурге «Материальность res publica» в 2007 году. Я благодарна всем участникам семинара и особенно Олегу Хархордину и Квентину Скиннеру за то, что они вдохновили меня на изучение «общих вещей» в российском контексте. Кроме того, я представляла ранние версии нынешних глав этой книги на разных академических мероприятиях, и в каждом случае для меня были в высшей степени полезны советы множества коллег, в особенности организаторов и участников русского кружка в Принстонском университете, семинара по истории России в Колумбийском университете, семинаров по русской и советской истории и по культурной и экономической истории в университете Пенсильвании, семинара по русской истории в Центре исследований России, Восточной Европы и Евразии в университете Мичигана, русского семинара в Джорджтаунском университете. Множество друзей и коллег помогали мне в процессе работы над рукописью: Жанна Кормина помогла мне разобраться в особенностях православного обряда; Эдита Бояновска, Кэрил Эмерсон, Сергей Ушакин, Уильям Милз Тодд III и Майкл Вахтел открыли мне глаза на политику в области литературной собственности в имперский период, а Татьяна Борисова, Янни Коцонис, Альберто Мазоэро и Пол Верт прочитали отдельные главы в их многочисленных реинкарнациях и помогли мне значительно их улучшить. Также я беззастенчиво эксплуатировала щедрость Питера Холквиста, который познакомил меня с многочисленными материалами, полезными для исследования, прокомментировал множество моих докладов и статей и любезно прочитал рукопись – всю целиком, а до того и отдельно по частям. Наконец, я бесконечно благодарна Джейн Бёрбэнк, Майклу Гордину, Стивену Коткину, Филипу Норду и Вилларду Сандерлэнду, которые великодушно взялись за чтение всей рукописи и своими комментариями и критическими замечаниями поддерживали во мне стремление написать эту книгу наилучшим образом. Все оставшиеся в книге огрехи на моей совести.

С начала работы над этим проектом моим интеллектуальным домом был исторический факультет Принстонского университета. В течение нескольких лет я имела возможность беседовать с Джереми Эделманом, Молли Грин, Хендриком Хартогом, Яиром Минтцкером, Ребекой Рикс и Мартой Сэндвайс, что помогло мне увидеть проблемы собственности в более широком контексте. Всем, что я смогла написать как историк, я бесконечно обязана моему учителю и научному руководителю Борису Васильевичу Ананьичу. Он обучил меня тонкостям исторического ремесла и всегда поддерживал мои начинания.

Ряд организаций содействовали моей работе над проектом финансово и материально-технически. Исследовательский фонд Чарлза Рискампа Американского совета научных обществ оказал мне помощь в проведении исследования и написании книги, а Комитет по гуманитарным и социальным исследованиям Принстонского университета щедро профинансировал несколько лет моих научных поездок в Россию, Грузию и Украину. В 2010–2011 годах мне повезло провести год в Новой экономической школе в Москве. Невозможно представить себе лучшего места для написания книги, и я бесконечно благодарна Сергею Гуриеву, Игорю Федюкину и Константину Сонину за приглашение в РЭШ и всем коллегам, с которыми довелось там работать, за неизменно дружеское отношение и поддержку.

Энн О’Доннелл отредактировала множество версий этого текста: я глубоко признательна ей за старание придать гладкость и изящество моему неродному английскому. Маргарита Емелина и Татьяна Воронина были прекрасными помощниками, работа которых имела большое значение для моих библиотечных и архивных изысканий в России. Также я пользовалась великодушной помощью множества российских научных организаций и хранилищ, при этом особой благодарностью я обязана Ирине Золотинкиной и Вере Кессенич из Русского музея, Наталье Андреевне Беловой из Института истории материальной культуры РАН и Анне Горской из Муромского историко-художественного музея.

Я благодарна редакторам журналов Kritika: Exploration in Russian and Eurasian History и Annales. Histoire, Sciences Sociales за разрешение частично использовать для книги мои опубликованные в этих изданиях статьи «The Property of Empire: Islamic Law and Russian Agrarian Policy in Transcaucasia and Turkestan» (Kritika. 2011. Spring. Vol. 12. № 2. P. 353–386) и «Les res publicae russes: Discours sur la propriеtе publique ? la fin de l’Empire» (Annales HSS. 2009. Vol. 64. № 3. P. 579–609. Ehess, Paris). Материал этих статей в переработанном виде включен в главы 1 и 3.

Мой муж, Игорь, теперь знает наизусть все мои рассказы о лесах и иконах; в течение этих лет он был и моим самым неутомимым критиком, и главным поклонником. Я сердечно признательна ему за все, что он сделал, чтобы мне помочь. Мой отец Анатолий Михайлович, ученый и сам автор книг, прекрасно знаком с радостями и тяготами писания научных текстов; его неустанные напоминания о дедлайнах стимулировали меня не останавливаться в работе. Моя мама, Наталья Васильевна, заботилась о моих детях во время моих архивных поездок и, когда мне нужно было дописать последние главы, отправилась за океан, чтобы посидеть с моими ребятами. Когда писалась эта книга, Женя и Лиза еще мало знали о проблемах собственности, разве что когда это касалось игрушек и видеоигр. Однако они были рады узнать, что рукопись про собственность закончена.

    Март 2013

Введение. Res Publica в имперском государстве

ГОСУДАРСТВО, ЛИБЕРАЛИЗМ И РЕФОРМЫ: РОССИЯ В ЕВРОПЕЙСКОМ КОНТЕКСТЕ

Европейский долгий XIX век (1789–1914) был богат смелыми нововведениями и большими разочарованиями. Рост национализма, «социальный вопрос», феминизм, новые модели государственного управления и экономической политики сопровождались крушением устоявшихся идей. Одной из них был индивидуализм, который Энтони Арбластер определил как «метафизическую и онтологическую основу» классического либерализма[1 - Arblaster A. The Rise and Decline of Western Liberalism. Oxford: Basil Blackwell, 1984. P. 15.]. Индивидуализм и его следствие – принцип неотчуждаемой частной собственности рассматривались как величайшие концептуальные достижения постреволюционной Европы. И все же к концу столетия эта доктрина, бывшая когда-то жемчужиной в короне либерализма, подверглась критике и была в конце концов дискредитирована, уступив место идеям, ориентированным на государство, местные сообщества и социальные программы. Этот идеологический поворот отражал глубокую трансформацию государства и одновременно способствовал ей. Появившееся в результате новое государство знакомо нам намного лучше, чем «государство как сторожевой пес» – идеал, популяризированный либералами начала XIX века. В противоположность этому идеалу на протяжении XIX века правительственная власть постоянно усиливалась за счет рационализации государственного аппарата, профессионализации бюрократии и растущей роли экспертов и технократов. Государство также взяло на себя новые функции в области социального обеспечения, экономического регулирования и культурного руководства, при этом передавая многие из своих задач в ведение общественных организаций. В результате правительство стало более видимым и прозрачным, но также и более агрессивным[2 - Об этих изменениях см., например: MacDonagh O. The Nineteenth-century Revolution in Government: A Reappraisal // Historical Journal. 1958. Vol. 1. № 1. P. 52–67. О различных вариантах «нового» («социального») европейского либерализма конца века и о приверженности либералов социальным реформам см., например: Freeden M. The New Liberalism: An Ideology of Social Reform. Oxford: Clarendon Press, 1978; Horne J. R. A Social Laboratory for Modern France: The Musеe Social and the Rise of the Welfare State. Durham; London: Duke University Press, 2002; Logue W. From Philosophy to Sociology: The Evolution of French Socialism. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1983; Kloppenberg J. T. Uncertain Victory: Social Democracy and Progressivism in European and American Thought, 1870–1920. New York: Oxford University Press, 1986.].

От упадка индивидуализма выиграло, конечно, не только государство: одним из наиболее важных и заметных последствий был рост «общественного» достояния за счет частной собственности. Многие объекты и ресурсы, составлявшие ранее основную массу частных богатств Старого режима и постреволюционной Европы, перешли под контроль государственных служб или общественных организаций. Частная собственность на важные для общества объекты была ограничена множеством условий, которые вырабатывались экспертами на основе «научно» установленных принципов и передавались под контроль правительства. Во второй половине XIX века наблюдалось развитие трастовых фондов, во владение которых перешли бывшие частные поместья, теперь охраняемые как исторические памятники. Действуя от имени народа, государство ввело новые правила, ограничивавшие использование частновладельческих лесов; богатые землевладельцы не могли охотиться в своих собственных поместьях на те виды животных, которые государство взяло под охрану. Частные владельцы должны были смириться с тем, что их имущество отчуждалось для строительства «публичных» пространств – новых улиц, проспектов и площадей, а также железных дорог и других важных для общества средств сообщения. Либералы, однако, не воспринимали эту растущую экспансию как угрозу частным свободам: неотчуждаемая частная собственность уже не выступала главным и безусловным признаком личной свободы, тогда как возможность создавать пространства для общественной жизни стала рассматриваться как необходимое условие коллективной свободы. Кульминацией этого процесса была впечатляющая мобилизация материальных и человеческих ресурсов во время Первой мировой войны, когда произошла временная национализация ресурсов и ограничение свободного рынка. Трудно представить себе, как вовлеченные в тотальную войну государства, прежде всего Британия и Франция, смогли бы убедить граждан отказаться от своих свобод и пожертвовать своим имуществом, если бы неолиберальная и терпимая по отношению к государственному вмешательству идеология не достигла такого протрясающего прогресса в десятилетия, предшествовавшие конфликту. Отказ от своего имущества в пользу военных нужд стал рассматриваться как «необходимая составляющая республиканских ценностей», он представал в той же мере частью военных усилий, что и воинская мобилизация[3 - Hardach G. Industrial Mobilization in 1914–1918: Production, Planning, and Ideology // The French Home Front, 1914–1918 / Ed. by P. Fridenson. Providence, RI: Berg, 1992. P. 57–83.]. Национализм сам по себе не смог бы удержать от перерастания того громадного напряжения, которое было создано войной, в социальный конфликт. Идея общего дела, возвышающегося над частным благосостоянием, также оказала влияние, по крайней мере косвенно, на успех мобилизации.

В этой книге рассматривается развитие публичной сферы в Российской империи. Исследование меняющихся границ собственности в области понятий и реальной законодательной практики в России со времен Екатерины Великой до Первой мировой войны и революции 1917 года выявляет рождение новой модели общества и новых практик обращения с «общими вещами» – реками, лесами, историческими памятниками, предметами искусства и литературными шедеврами. Главным объектом моего исследования является нечто, что никогда не было институализировано в российских законах, но тем не менее существовало в воображении людей, в риторике и политике – понятие «общественной собственности», res publica – мир вещей, которыми владеет общество, но управляет, от имени того же общества, государство. Эти представления в основных чертах напоминают неолиберальные идеи в Британии, социальную философию солидаризма во Франции и правовые концепции в юриспруденции и социологии в Германии и Австрии рубежа XIX – ХХ веков.

Российские сторонники идеи res publica принадлежали к разным идеологическим и политическим направлениям, профессиональным сообществам и культурным кругам; некоторые из них упорно отказывались отнести себя к какой-то определенной политической партии или течению из?за желания держаться вне политики. Это желание выдавало их неприятие закостенелости политических ярлыков, что часто отмечают современные историки[4 - Историки российской политической мысли и интеллектуальной культуры часто используют понятие «прогрессивный» для обозначения этого направления, которое, несомненно, существенно отличается от классического либерализма. См., например: Wagner W. G. Marriage, Property, and Law in Late Imperial Russia. Oxford: Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1994 (Вагнер пишет о «прогрессивных юристах»); Holquist P. Dilemmas of a Progressive Administrator: Baron Boris Nolde // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Spring. Vol. 7. № 2. P. 241–247; Gerasimov I. Modernism and Public Reform in Late Imperial Russia. Basingstoke, UK; New York: Palgrave Macmillan, 2009.]. Однако в этой книге я определяю это мировоззрение и проект res publica как либеральные, с важной оговоркой, что термин «либерализм» я понимаю широко, подразумевая в том числе и «социальный» либерализм конца XIX – начала ХХ века. Критически важное различие между классическим либерализмом и новым либерализмом рубежа веков заключалось в специфическом отношении к государству, частной собственности и соотношению индивидуальных и общественных ценностей. Основа либеральной идеологии осталась неизменной: либерализм сохранял твердую приверженность идеям свободы и ограничения прав государства, при соответствующем увеличении его функций и обязательств. Российские либеральные мыслители также остались верны идее частной собственности, хотя их понимание собственности существенно отличалось от начала XIX века. Эти мыслители стремились уже не к укреплению частной собственности, которая (по сравнению с другими гражданскими правами) в России была уже довольно хорошо защищена, но скорее – к переосмыслению собственности, преобразованию самой ее идеи. По их мнению, понятие собственности необходимо было изменить так, чтобы оно отражало не только частную или личную, но также общественную ответственность и обязательства владельца. Согласно этому новому представлению о собственности, общество рассматривалось как субъект права – это было по своей сути либеральное, хотя и не индивидуалистическое видение.

Либеральная идея общественного достояния оказалась очень привлекательной и многогранной, она получила поддержку со стороны многих нелиберальных умеренных политиков и технократов в российском правительстве. Однако намного меньше было достигнуто в практической политике и реформировании законодательства, которые требовали глубокой трансформации государства. Российским либерально настроенным интеллектуалам не довелось увидеть полного воплощения своих идей в политической практике, но тем не менее они пытались применить их в своей профессиональной деятельности как инженеры, эксперты лесного хозяйства, юристы, литературные критики и архитекторы. Незаконченность процесса создания общественной собственности в России не может рассматриваться как полный провал или как еще один признак российской исключительности. По крайней мере, эта «инаковость» проявила себя по-разному в развитии российской либеральной идеологии, в практиках имущественных отношений и в трансформации государственных институтов. Эта книга стремится объяснить причины российской специфики и выявляет точки сближения с европейскими тенденциями.

Кто-то может удивиться: почему, вместо того чтобы обратиться к извечной проблеме российской истории и современной политики – слабости частной собственности, я исследую развитие идей и институтов, которые были противоположны и даже враждебны праву частной собственности. Разве частная собственность не была тем жизненно важным, но трагически отсутствующим звеном, необходимым для экономического роста и политического развития России? Эта книга объясняет, что одержимость проблемой частной собственности приводит к тому, что упускается сложность альтернативных режимов владения, развивавшихся параллельно с частной собственностью. Я показываю, почему в России частная собственность – сверхразвитая в одних аспектах и действительно недоразвитая и слабая в других – оказалась не всегда наиболее справедливой и наиболее эффективной формой владения и управления вещами. Эта книга утверждает, что собственность может приобретать разные формы и значения и что исторический анализ должен сконцентрироваться на том, как эти формы проявляются и как эти значения изменяются под воздействием культурных, экономических и социальных перемен.

Исследование того, как формировался институт общественного достояния в имперской России, продолжает наметившиеся недавно в историографии тенденции, но в то же время предлагает важные уточнения. Не будет преувеличением сказать, что современная историография склонна к разрушению представления о частной собственности как фундаменте индустриального общества и основополагающем институте Нового времени (modernity). Недавние исторические исследования опровергли историю триумфального шествия частной собственности, вместо этого они описывают многослойную систему владения и пользования землей и другими ресурсами, критикуя попытки правительства упростить эти отношения и втиснуть их в узкую схему частного владения[5 - Как утверждают авторы статей сборника, посвященного развитию земельной собственности в Европе, обманчивая парадигма собственности заслоняет «множественность прав» на землю (Contexts of Property in Europe: The Social Embeddedness of Property Rights in Land in Historical Perspective / Ed. by R. Congost and R. Santos. Turnhout, Belgium: Brepols, 2010. P. 20). Взлелеянный классической экономикой миф о том, что британская индустриализация была запущена в результате приватизации земли, был оспорен экономистами и социальными историками, которые доказали, что система «открытых полей» (существовавшая до начала политики «огораживания») имела свою целесообразность, отличную от целесообразности частной собственности (см.: Dahlman C. The Open Field System and Beyond: A Property Rights Analysis of an Economic Institution. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1980). Э. П. Томпсон добавил этический элемент к критике огораживаний, которые были и нерациональны, и несправедливы (Thompson E. P. Custom, Law and Common Right // Customs in Common. London: Merlin Press, 1991. P. 97–184). Д. Хауэлл в книге о японских рыбаках показал, как учреждение права собственности на прибрежные участки облегчило процесс сбора налогов, одновременно усилив обнищание и пролетаризацию тех, кто не получил выгоды от распределения земель, принадлежавших прежде общине (Howell D. Capitalism from Within: Economy, Society, and the State in a Japanese Fishery. Berkeley: University of California Press, 1995. P. 93–118). Реформирование прав собственности и замена местных обычаев жесткой моделью частной собственности были определены историками колониализма в качестве примет авторитарного (хотя, возможно, и просвещенного) правления в колониях. (Среди работ по этой теме: Guha R. A Rule of Property for Bengal: An Essay on the Idea of Permanent Settlement. Durham, NC: Duke University Press, 1996; Banner S. Possessing the Pacific: Land, Settlers, and Indigenous People from Australia to Alaska. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007.)Недавние исследования о развитии собственности на Востоке придерживаются того же критического направления, заявляя, что другие формы собственности, неисключительные и неабсолютные, представляли собой альтернативу западному концепту (Constituting Modernity: Private Property in the East and West / Ed. by H. Islamoglu. London; New York: I. B. Tauris, 2004). Историки европейской и американской политической и юридической мысли перенесли внимание с понятия индивидуализма и рыночного представления об обществе, в котором важным элементом выступает «собственность как товар» (property-as-commodity), на идею общественного блага и республиканского видения общества, в котором собственность является основой социального порядка (property-as-propriety): Gregory S. Alexander. Property as Propriety // Nebraska Law Review. 1998. Vol. 77. Is. 4. P. 667–702. Даже в трудах классиков шотландской политэкономии современные исследователи акцентируют их гуманистические представления и концепции добродетели, совместимые с экономикой свободного рынка (Hont I. Jealousy of Trade: International Competition and the Nation-state in Historical Perspective. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2005; Wealth and Virtue: The Shaping of Political Economy in the Scottish Enlightenment / Ed. by I. Hont and M. Ignatie. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1983). Работы лауреата Нобелевской премии Элинор Остром и Кэрол Роуз предложили теоретическую основу для исторических исследований: они опровергли миф о «трагедии общего владения» (Tragedy of Commons) и показали, как можно и нужно управлять находящимися в общем пользовании ресурсами и вещами (см. среди их работ: Ostrom E. Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Action. Cambridge: Cambridge University Press, 1990, см. рус. пер.: Остром Э. Управляя общим: эволюция институтов коллективной деятельности. М., 2010; Rose C. The Comedy of Commons: Custom, Commerce, and Inherently Public Property // The University of Chicago Law Review. 1986. Summer. Vol. 53. № 3. P. 711–781).]. Частная собственность в современной историографии стала связываться с государственным принуждением, нормативными правилами (в противоположность гибким обычаям) и с колониализмом и его стремлением к единообразию. Таким образом, в современных исследованиях развитие частной собственности парадоксально выступает не как символ свободы и следствие либерализации, но как результат агрессивного стремления государства улучшить «условия человеческого существования»[6 - Scott J. C. Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven, CT: Yale University Press, 1998 (см. рус. пер.: Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как провалились проекты улучшения условии? человеческои? жизни. М., 2005). Примечательное исключение в российской историографии, работа Дж. Паллот о реформах Петра Столыпина, посвященная анализу «административной утопии» насаждения частной собственности в российской деревне (Pallot J. Land Reform in Russia, 1906–1917: Peasant Responses to Stolypin’s Project of Rural Transformation. Oxford: Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1999).]. Мало кто из историков стремится сейчас продемонстрировать триумф частной собственности в современном мире, и те немногие исследования, которые преследуют подобные цели, основывают свое историческое оправдание частной собственности на доказательстве от противного – указывая на провал первых социалистических экспериментов или банкротство советской модели[7 - См., например: Bethell T. The Noblest Triumph: Property and Prosperity through the Ages. New York: St. Martin’s Press, 1998.]. Современные авторы чаще отмечают сложность форм собственности, ее относительную политическую и социальную ценность и предлагают применять метод антропологических исследований, микроистории и экономического анализа, чтобы воссоздать и объяснить эволюцию отношений собственности[8 - Rose C. M. Property as the Keystone Right? // Notre Dame Law Review. 1996. Vol. 77. P. 329–369.]. В современной исторической науке собственность описывается как «парадоксальное» явление, которое не поддается простым объяснениям[9 - Gordon R. W. Paradoxical Property // Early Modern Conceptions of Property / Ed. by J. Brewer and S. Staves. London; New York: Routledge, 1995.].

Сама современная историография собственности – примечательное явление, во многом отражающее нынешние представления о социальном порядке, благосостоянии и добродетели. Мое исследование зарождавшегося в России института общественного достояния не противопоставляет «эгоистическую» частную собственность «добродетельной» общественной или «либеральную» частную собственность «авторитарной» общественной. Вместо этого я пытаюсь ответить на вопросы, почему принцип частной собственности, установившийся в определенных сферах экономики и социальных отношений, уступил место другим формам, а также какие обстоятельства и процессы вели к изменениям в понимании прав собственности и в практике их применения и какими были последствия этих реформ.