Дарители: Дар огня. Короли будущего. Игра мудрецов. Земля забытых. Сердце бури

Его пример подействовал на слушателей ободряюще – люди с криками бросились врассыпную, и вскоре Генри увидел, что по западной скале, нависшей над деревней, ловко, как горные козы, мчатся самые быстрые члены местной общины. Все остальные неслись за ними.

Генри удовлетворенно хмыкнул и побежал к восточной окраине деревни. На улицах стояла приятная тишина, солнце впервые за день прорвалось сквозь тучи, и настроение у Генри вдруг исправилось, как будто теперь все будет хорошо и нечего больше бояться.

Краем глаза он заметил движение и резко повернулся к распахнутой двустворчатой двери. Над ней красовалась странная надпись: «Олень и роза», а внутри оказалась большая комната, полная круглых столов и опрокинутых в спешке стульев. Столы тщательно протирал дряхлый старик. Одно его запястье было привязано длинной веревкой к ножке стола.

Генри остановился в дверях.

– Вон из деревни, – резко сказал он. – Вы что, не слышали? Освальд скоро будет здесь.

Старик спокойно поднял на него взгляд и улыбнулся:

– Я слышал. Зайдите, молодой человек. Все так умчались, а у меня остались отличные бутерброды с домашним сыром. Хотите, заверну вам с собой?

Генри шагнул вперед:

– Вы не поняли? Он заставит вас ему служить и сожжет ваш дом.

Старик покачал головой и выжал тряпку в ведро.

– Не заставит. Я знаю много сказок и помню те, где на людей накладывали заклятие подчинения. Под ним люди становятся тупыми, неспособными принимать решения. Они даже не сообразят, что веревку на руке можно развязать, и, если не смогут меня увести, просто уйдут.

– Вы что… вы сами себя привязали? – нахмурился Генри. Было очень тихо, солнечные полосы лежали на узорчатом каменном полу, пылинки кружились в лучах света.

– Конечно.

– Зачем?

– Хозяевами этого места были все мои предки со времен Сердца. Оглядитесь – вы в одном из лучших старинных трактиров королевства, говорю без ложной скромности. К нам гости отовсюду съезжались.

Генри мрачно оглядел комнату. Тут и правда было красиво: картины на стенах, расписные цветочные горшки на полках, тонконогие стулья, очаг, выложенный блестящими плитками. Хорошее, уютное место, но все же…

– Я не понимаю людей. Почему вещи вам дороже жизни? – Пора было уходить, но этот вопрос мучил его с самого дня ярмарки. – Что вы так носитесь с этим старьем? Да, оно красивое, но без него можно обойтись, а вас сейчас убьют, вы что, не поняли?

– Смотрите, вот из этой чашки пила моя бабушка, а до этого – ее бабушка. Вон тот новый и не слишком красивый рисунок сделал мой отец, когда был еще мальчиком. А вон те игрушки на полке переходят от одного поколения к другому уже сотни лет. Каждая вещь – это воспоминание. Мы ценим не саму вещь, а нашу память. В этом доме – память всей моей семьи. – Старик невозмутимо отложил тряпку, взял метлу и начал подметать пол. – Я не хочу служить чудовищу. Будет куда хуже, если я умру от старости в армии Освальда, окруженный людьми, забывшими, кто они такие. Лучше уж здесь – в своем уме и среди всего, что мне дорого.

– Вы можете сбежать, я вас выведу, я…

– Мне девяносто два года. Я и до соседей дохожу еле-еле.

– Я вас потащу. – Генри подошел и начал развязывать веревку, но старик крепче вцепился в свою метлу, и по его взгляду Генри понял: бесполезно. – Здесь же все сгорит, – безнадежно повторил он, выпуская веревку. – Нельзя… нельзя знать, что умрешь, и ничего не делать.

– Есть вещи хуже смерти. Вы еще очень молоды, потом поймете, – ласково глядя на него, сказал старик, а потом втянул носом воздух и мягко прибавил: – Вот и все. Спасайтесь, юноша. У вас получится, я знаю. А мне тут надо еще прибрать. Этот зал содержали в порядке триста лет, и я не хочу, чтобы он погиб с разбросанными стульями.

Генри вскинулся и понял: пахнет гарью, но не сдвинулся с места, будто ноги приросли к полу. У него что-то дрожало внутри, и он старался дышать глубже, чтобы не показать этого. Каждое живое существо стремится к одному – выжить. Так всегда говорил отец. И он сам ведь не трус, но до безумия, до помрачения рассудка боится умереть, это нормально, но почему тогда…

Старик улыбнулся и подтолкнул его к двери. Солнечный свет разливался по полу, освещал картины и рисунки, отражался в стекле и меди, ветер покачивал цветы в разноцветных горшках.

– Не грустите. Посмотрите, какое прекрасное место, чтобы умереть.

Генри не стал смотреть. Он захлопнул за собой дверь и, тяжело дыша, остановился на пороге. От потрясения он даже не сразу понял, что опоздал.

Войска Освальда уже вошли в деревню, расползлись по улицам. Генри видел, как огненные твари вдалеке прыгают с крыши на крышу. В прозрачном весеннем воздухе вились хлопья пепла, с соседней улицы сюда уже сворачивал отряд. И наконец, очнувшись от оцепенения, Генри метнулся обратно в трактир и прижался к окну. Старик коротко взглянул на него и вернулся к подметанию пола – так спокойно, будто под окнами у него не маршировали люди в черных доспехах. Генри остановившимся взглядом глядел на них: дома они не обыскивали, просто шли сквозь деревню, – значит, Освальд уже понял, что никого нет, и решил не тратить времени на поиски людей.

И тут Генри увидел: у одного человека доспехи были натянуты поверх зеленой куртки с золотыми пуговицами.

Он подождал, когда посланник дойдет до двери, распахнул ее и с силой втянул его внутрь так быстро, что остальные, кажется, не обратили внимания. Незнакомый черноволосый посланник бездумно забился, он даже ударить не пытался, только рвался вслед за остальными, и Генри прижал его к стене. А что, если…

Если он может забирать волшебство из предметов – что, если он может делать то же самое с людьми? Пятеро воинов, которых натравил на него Освальд, пару секунд глядели вполне осмысленно, прежде чем упасть, а он тогда даже не понял почему.

Генри медленно выдохнул, решаясь, и притронулся пальцем к шее посланника. Тот дернулся, но ничего не произошло, и Генри аккуратно прижал к его шее всю ладонь, надавил – и тот вскрикнул. Когда Генри отнял руку, на шее был ожог, посланник смотрел на него перепуганным, но вполне ясным взглядом, а огонь внутри молчал, хотя, кажется, из последних сил, и Генри едва не сказал ему вслух спасибо.

– Что… где… – надтреснутым голосом пробормотал посланник. – Это же вы! Вы арестованы!

– Так, успокойтесь, – пробормотал Генри, натягивая перчатку. – Где остальные посланники?

– Он… он заставил нас всех это выпить. Мы не хотели умирать. – Лицо у посланника сморщилось, будто он собрался заплакать, и Генри тряхнул его за воротник.

– А Олдус Прайд?

– Тоже.

– Помните, что было с тех пор, как… – начал Генри, но посланник сразу замотал головой, прижимая руку к ожогу.

– Только помню, как выпил эту дрянь, а потом – пусто. Я даже не знаю, где я. И как сюда попал. И… – Он вдруг коротко, со стоном всхлипнул.

Старик напевал что-то себе под нос, солнце слепило глаза, метла уютно шаркала об пол. И Генри вдруг успокоился. Он вспомнил, что сделал Джетт в той деревне, и понял, как ему быть.

– Не убивайте меня, делайте что хотите, только не убивайте. Что… что это на мне такое? – Посланник начал стягивать с себя доспехи. – Я не хочу умирать, я хочу домой, я…

– Дайте мне это. – Генри выхватил у него доспехи и натянул их на себя. – И слушайте мой приказ. Снимите куртку: вряд ли Освальд помнит вас в лицо. Когда выйдете отсюда, сделайте вид, что вы из этой деревни и пришли сдаваться. Освальд спросит, где остальные жители. Скажите, что все сбежали на восток. Вы поняли? На восток.

– Но он же… – выдавил посланник. У него стучали зубы. – Он же заставит меня еще раз это выпить!

– И выпейте. Тогда вас не убьют.

– Но вы же… Вас надо арестовать, а я… – начал посланник и замолчал, глядя на Генри так, будто только что его увидел.

– Прощайте. – Генри распахнул дверь и толкнул его на улицу, прямо на одного из людей в доспехах.

Тот сразу потянул посланника за собой, он еще помнил приказ вести к Освальду всех, на ком нет доспехов. Посланник поднял руки и громко закричал: «Я сдаюсь! Я простой крестьянин!»

«Молодец», – пробормотал Генри, обернулся к старику, коротко поклонился ему и выскочил на улицу.

Никто не обращал на него внимания, и он бросился к восточной окраине деревни, сквозь бесконечные ряды мужчин и женщин в одинаковых доспехах. Все они молчали, кроме детей. Тех везли на телегах, набив туда целыми десятками. Они плакали, звали матерей, пытались перелезть через высокие деревянные борта, но ничего не получалось. Малышей не заставили выпить напиток просто потому, что они еще не могли произнести: «Клянусь служить королю Освальду». Те, кто был чуть постарше, маршировали, глядя вперед, и лица у них были такие же равнодушные, как у взрослых.

Генри заставил себя не смотреть на все это. Он мчался вверх по склону, сердце грохотало, перед глазами стояла та залитая солнцем комната, и он не мог заставить себя обернуться, он и так все знал: ветер нес в его сторону невыносимый запах гари. Генри продолжал нестись вперед, даже когда людей вокруг не осталось, бежал, пока черные отряды не оказались позади.

Скалы вокруг становились все круче, и он карабкался по ним, пока совсем не выдохся. Усталость была даже приятной – обычная усталость человека, который давно не спал, а не та, от которой падаешь на месте, чтобы потом очнуться, жадно заглядывая в чье-то окно. Он вытер лоб, глядя вниз, и понял, что люди Освальда лезут туда же, куда и он. Они явно не пытались его поймать, нет, просто так уж пролегал их путь, и Генри впервые задал себе вопрос: почему последние несколько часов их пути все время пересекаются?