Автограф

Помявшись в нерешительности несколько минут, Женечка, неожиданно для самой себя, собралась с духом и подошла к Елене выразить свой восторг. Елена была младше, но её полные достоинства манеры, вкупе с осознанием собственной уникальности, заставляли всех держаться с ней уважительно. Девочка стояла у колонны, запыхавшаяся, безуспешно пытаясь скрыть свою взволнованность от выступления и успеха. Женечкиной похвалы, сбивчивой, но от чистого сердца, оказалось достаточно, чтобы вызвать у Елены дружественный отклик. Вблизи в её облике не было ничего грозного: худенькая, высокая, с бледным тонким лицом, длинной шеей, она походила на мраморную изящную, со слегка вытянутыми пропорциями, статуэтку. Красивый, низкий, сильный голос никак не вязался с её хрупкостью, придавая Елене некоторую изюминку, делая её особенной.

Женечка было стушевалась, когда Елена, уверенно взяв её под руку, повела прочь из зала. Смущение быстро прошло, лишь только Женечка поняла, что новая знакомая берёт на себя ответственность вести и направлять беседу. Тут же выяснилось, что обе они увлекаются поэзией, отдавая пальму первенства Блоку, за которым следовал К.Р., и лишь потом Бальмонт; обе считали, что жизнь женщины не должна ограничиваться семейным кругом, и что «женский вопрос» требует скорейшего разрешения; что м?ль Киреева «душечка», а «Белка» (преподаватель по латыни Белковский) любит умничать, а в предмете путается. Елена призналась, что хочет стать драматической актрисой, как Вера Комиссаржевская. Женечка, немного шокированная такой, по её собственным меркам, откровенностью Елены, отвечала уклончиво, стараясь уйти от ответа о планах на будущее. Они вышли в украшенное разноцветными бумажными гирляндами фойе. Здесь прогуливались несколько классных дам и младших преподавательниц, наблюдавших за порядком. У большого стола, поблёскивая стеклянными боками, стояли ряды бокалов, наполненных лимонадом, а рядом, на соседнем столике, горделиво высились горы пышнотелых булочек, изящных кренделей с марципаном, украшенных орешками. Женечка, слушая рассказ Елены о поездке в Москву прошлой осенью и о посещении Малого театра, вбирала в себя атмосферу праздника, к которому добавлялась радостная надежда на продолжение нового интересного знакомства. Она не обратила внимания на Олю, проводившую их долгим изумлённым взглядом.

За разговорами девочки не заметили, что стулья из зала уже все собрали и расставили вдоль стен, и небольшой оркестр, расположившийся в его торце, заиграл марш, ознаменовав начало танцев. В противоположной от входа стороне зала открылась дверь в следующее помещение, в центре которого стояла огромная ель, украшенная свечами, шарами и канителью. Большая, сделанная из стекла Рождественская звезда, с подставленной сзади свечой, отбрасывала на стены разноцветные блики. В воздухе пахло воском, пряной свежей хвоей и сладостью праздника. Несколько пар уже танцевали. Группа девушек возбуждённо о чём?то разговаривали, смеялись и усиленно делали вид, что гимназисты их совершенно не интересуют; те мялись, набираясь смелости и выбирая, кого пригласить. Тотчас к Елене подошел высокий молодой человек, представившийся Дмитрием, старшим братом Елены. После дежурных фраз, сопровождавших знакомство, молодой человек пригласил на па?де?катр сестру, а затем на вальс – Женечку. Что он тогда сказал ей? Женечка всеми силами пыталась вспомнить. Кажется, он спросил: «Покружимся?». Она в ответ сделала легкий реверанс. Да, именно так и было. Танцевал Дмитрий хорошо, беря на себя всю ответственность за танец, уверенно вёл партнёршу и лёгким касанием руки, обнимавшей её за талию, подсказывал следующее па. Женечку поначалу охватила паника, поскольку Митины движения казались ей непредсказуемыми; она боялась упасть, наступить ему на ноги, сбиться со счёта и опозориться на глазах у всех. Однако через несколько мгновений девушка растворилась в музыке и полностью доверилась партнёру. Он, казалось, летел над полом, увлекая Женечку. И вот тут что?то произошло между ними: что?то не имеющее словесного выражения, что?то похожее на внутренний толчок, случившийся одновременно у обоих, и, удивительным образом, каждый почувствовал его в другом. От неожиданности молодые люди остановились, но уже в следующее мгновение их обоих накрыло такое спокойствие, такое ощущение неделимости, что в головах их родилась одна и та же странная мысль: «Я дома». Они продолжили вальсировать. Митя мило смущался, но пытался скрыть это за разговорчивостью и немного преувеличенной весёлостью. Конечно, после танца они угостились холодным лимонадом, но больше, по молчаливому согласию, не танцевали. Весь остаток вечера прошёл в беседе. Женечка, на удивление, чувствовала себя легко в обществе молодого человека. Куда только девались её сдержанность и молчаливость! Им обоим хотелось узнать всё друг о друге; любое совпадение в интересах, местах или событиях воспринимались подтверждением ещё не осознанного пока чувства судьбоносной неслучайности. Елена немного удивлённо, между танцами, наблюдала за новой подругой и братом. Таким взволнованным и довольным на светских мероприятиях она его никогда не видела. Поняв, что разговор поддерживается и без её участия, со спокойной душой Елена полностью отдалась танцам, благо кавалеров у неё было предостаточно.

Между тем, Женечка узнала, что Митя и Лена рано осиротели и находились на попечении дяди – Бориса Львовича Бортко, известного всему городу врача. Митя учился на третьем курсе медицинского факультета городского университета. Женечке так не хватало образованного в области медицины собеседника, что теперь она засыпала вопросами молодого человека обо всём, что интересовало её, и только боязнь сказать какую?нибудь глупость несколько сдерживала её энтузиазм.

Незаметно пролетело время. В гардеробе снова толпилась возбуждённая и слегка подуставшая молодёжь, ожидавшая своей очереди за пальто. Бал закончился. Гимназисты стайками и парами расходились по домам. У гардероба Женечку поджидала Ольга, чтобы отвезти домой. Женечка отказалась, сославшись на необходимость прогулки для её, якобы больной, головы. Она видела, что Ольга не поверила ей, но какое это теперь имело значение?

Митя с Еленой вызвались проводить Женечку. Решено было возвращаться пешком. Неторопливо прошлись по центральной улице, одетой, в честь Рождества, в нежное снежное покрывало; мимо оперного театра, запорошённого снегом и оттого похожего на античный храм; свернули в переулок. В витринах магазинов поблёскивали рождественские игрушки, окна домов отбрасывали на мостовую приглушённый шторами свет. Женечка чувствовала удивительный покой, исходящий от неизвестно откуда взявшейся уверенности, что теперь её жизнь изменится; девочку не страшили перемены, а, наоборот, манили в будущее. Она украдкой бросала взгляды на Митю, стараясь запомнить его черты, чтобы, когда они через несколько минут расстанутся, унести с собой отпечатанное на сетчатке глаз изображение, и тогда каждый раз, прикрыв глаза, она сможет снова и снова восстанавливать его в памяти. Лёгкие снежинки порхали в свете уличных фонарей, снег искрился и скрипел под ногами. Всё было как вчера, как прошлой зимой, но молодым людям казалось, что подобного Рождественского вечера ещё никогда в их жизни не было. Всё знакомое, обыденное обретало новый смысл. Женечка уронила перчатку, Митя молниеносно поднял, но вместо того, чтобы тотчас отдать девушке, сам надел на её руку, при этом тихонько, будто случайно, погладив большим пальцем запястье. Девушка сжалась, стало жарко и отчего?то очень неловко. К счастью, Митя смотрел на зимние холодные звёзды и что?то про них рассказывал. Женечка перевела дыхание. Затем они несколько минут прощались у Женечкиного дома и всё никак не могли отпустить друг друга. Только предложение Елены сходить вместе на каток после Крещения помогло, наконец, молодым людям попрощаться. Женечка юркнула за дверь. Немного повременив для того, чтобы сердце откуда?то из горла вернулось на своё место, она бегом поднялась на второй этаж и посмотрела в заиндевевшее лестничное оконце. Митя всё ещё стоял перед домом, о чём?то, видимо, задумавшись, потом решительно повернулся и быстрым шагом пошёл догонять Елену. Через мгновение он скрылся из глаз. Безлюдная сине?белая улица и чувство, что тебе посулили что?то, но так и не дали. Глухая пустота. Стало неинтересно, и девушка, покинув наблюдательный пост, направилась в свою комнату. Женечка чувствовала, как внутри неё зарождается, растёт нечто тёплое и волнующее, достигает лица и распускается счастливой, нежной улыбкой, которая впоследствии неизменно возвращалась каждый раз, когда она думала о Мите.

Оставшиеся праздничные дни Женечка провела дома, отказавшись от всех приглашений на ёлки. Ей не хотелось никого видеть, не хотелось разговаривать, а хотелось только чувствовать, проживать то новое, что заполнило её сердце после встречи с Митей. Женечка боялась в развлечениях расплескать новые эмоции, которые накрыли её с головой. Она не задумывалась о природе своих чувств, не давала им названия, а беспечно отдавалась на их милость. Ей хорошо было сидеть рядом с изразцовой печкой в библиотеке отца, читать книги, временами вслушиваясь в полифонию ветра, и мечтать, мечтать, а потом сладко засыпать под вьюгу и зимнюю непогоду в тёплой уютной спаленке.

Откуда ей было знать, что в это самое время, тихо, крадучись, неумолимо, подобно леопарду, готовящемуся к прыжку, приближается Катастрофа, которая растерзает своими клыками всё: родной дом, близких людей, и утопит в крови всю страну.

Спустя всего три года, лёжа без сна в тревожной темноте в далёком чужом городе, к ней придёт непереносимое в своей беспощадности осознание непреодолимой пропасти между прошлым и нынешним: ни кресла у изразцовой печки, ни родных людей, ни ощущения тепла и безопасности родного дома у неё уже не будет никогда.

Сёстры

У Женечки были две сестры. «Точь?в?точь, как в пьесе Чехова. Мы с мамой старались», – посмеивался папа’.

Старшая сестра Варя характером и лицом пошла в отца: круглолицая, плотненькая, «сбитенькая», как говаривала её няня, неторопливая в движениях и речи, рассудительная. Любое решение принимала неспешно, рассматривая все «за» и «против», что можно было бы расценить как недостаток уверенности в себе, если бы Варя, однажды придя к какому-то мнению, не уподоблялась скале, которую с места сдвинуть не представлялось возможным никому. Младшенькие (на десять и одиннадцать лет моложе) Женечка с Машей немного побаивались её безапелляционных решений, спорить с которыми им было не под силу.

Маша, по словам родных, пошла больше в покойную мать: то же красивое, бледное, безупречного овала лицо с чётко очерченными бровями. Милая, обаятельная, любящая всех, особенно «сестру – подругу» Женечку. Несмотря на то, что ещё в раннем возрасте Маша стала калекой, редко кто видел её унылой или раздражённой. Её улыбка покоряла с первого взгляда. Девочка всегда с радостью откликалась на любое веселье и шалость. Казалось, она совсем не думает о своём увечии. Маша обожала рисовать до такой степени, что рисовала на всём: любом обрывке бумаги, фантике или – о, ужас, – на полях классных тетрадей. Её картинки с изображением цветов, моря, зарисовки домашних сценок, лошадей, кошек, собак, портретов родных и знакомых отличались бьющей через край любовью к жизни. У Маши в кармане платья всегда можно было обнаружить огрызки карандашей, мелков или перочинный ножик, на всякий случай.

Вопрос, в кого пошла сама Женечка, вызывал постоянные дискуссии среди родных и друзей семьи. В её внешности гармонично соединились черты обоих родителей: курносый нос, выпуклый лоб – папины; ямочки на щеках, серо?голубые, обрамлённые пушистыми светлыми ресницами, как и у Маши, глаза, красивая форма бровей – от мамы. Однако характером Женечка пошла явно не в них. До смерти мамочки их дом славился хлебосольством, на праздники собирались за большим столом родственники, друзья, друзья друзей и друзья родственников. Женечкина память не сохранила воспоминаний об этих собраниях. Она росла замкнутым, застенчивым и молчаливым ребёнком, но при этом ни в выражении её глаз, ни в повадках не было никакой угрюмости; напротив, в ней чувствовалось расположение к окружающим, которое от смущения она не знала, как выразить. На детских праздниках старалась забиться куда?нибудь и уже из укрытия с любопытством наблюдать веселье других детей. Если же её пытались выманить из убежища, девочка сердито отбивалась или убегала. В конце концов, домашние смирились с тем, что Женечка ни под каким видом не выйдет в гостиную поздороваться с гостями, а детскому празднику предпочтёт игру с отцом в шахматы или возню с Машей. Отец, по мнению своей старшей дочери Вари, слишком потакал младшим дочерям, предоставляя им свободу практически во всём, что не касалось учёбы. Поэтому он не стал настаивать на обязательном присутствии дочери за праздничным столом или на завязывании дружбы с другими детьми. Женечка любила читать, и читала всё, что хотела, в библиотеке отца. Её любимой детской книгой стала энциклопедия животных – большой фолиант в кожаном переплёте с яркими картинками. Многие сведения о животных Маша запоминала наизусть и могла поразить любого рассказами, например, о пауке?птицееде.

Отец девочек, Михаил Аркадьевич, был известным в городе юристом, служил несколько лет мировым судьёй, а затем открыл частную практику. Потеряв рано жену, он более не находил удовольствия в домашних радостях, предпочитая свободное время проводить с друзьями в клубе за бильярдом, отчего всегда чувствовал себя виноватым перед дочками и старался загладить свою вину развлечениями и подарками. Он охотно уступил ответственность за дисциплину в семье Варе. Варвара с большим старанием и строгостью, за которой первоначально скрывала растерянность и опустошённость, затопившие её сердце после смерти мамы, взялась за ведение дома и воспитание сестёр. Она не терпела беспорядка и праздности, поэтому младшие сёстры были всегда чем?то заняты. Варя просила отца нанимать им преподавателей по рисунку, танцам и фортепьяно, французскому, немецкому и латыни. Она настолько свыклась с ролью наставницы, что не перестала руководить сёстрами даже когда вышла замуж за чиновника из Департамента образования, переехала в его дом и родила ему двоих детей. Дважды в неделю Варя приезжала, чтобы убедиться, что дом живёт по составленному ею распорядку. Все слуги в доме – кухарка Настасья, служанка и садовник – во время таких визитов вытягивались в струнку и уважительно величали её по имени-отчеству. Несмотря на то, что Варя никогда не повышала голоса, в её непоколебимой уверенности в собственном знании «как надо» таилось нечто, заставляющее прислушиваться к её словам. Маленькими Маша и Женя подчинялись ей беспрекословно, а, став постарше, научились прибегать к разным уловкам, чтобы избежать её диктата, но в открытую спорить с ней не дерзали. Конечно, девочки продолжали искренне любить сестру, по сути, заменившую им мать, и относились к Варе с уважением, но настоящей доверительной душевной близости у них не возникло. Другое дело, Женечка с Машей. Они были погодками, у них была общая детская, общая няня, общая гувернантка, общее детство, общее горе – ранняя смерть мамы.

Женечка маму помнила смутно, а Маша – та не помнила её совсем. Когда речь заходила о маме, Женечка видела, нет, скорее чувствовала мамочку рядом. Вот она стоит, трёхлетка, держась за мамин подол, на дорожке в парке. Маминого лица Женечке не видно, оно где?то там, высоко над ней, она только чувствует тепло маминого колена, запах маминых духов, и ей так радостно, так светло и так безопасно от маминого присутствия. Внезапно мама исчезла из её жизни. Сердечный приступ. Женечка долго не верила, что мамы больше нет. Она никому не задавала вопросов, а взрослым было не до неё. Её детская душа не могла принять такой чудовищной несправедливости. Она продолжала ждать маминого возвращения. С первой выученной молитвой она просила Бога вернуть ей маму, которая «ушла», как говорили взрослые. Её надежда на встречу с мамой обрастала придуманными сказочными историями, что, вероятно, в немалой степени помогло Женечке пережить эту первую в жизни страшную потерю, хотя страхи нет?нет, а давали о себе знать. Поначалу Женечка боялась оставаться одна. Лет до шести у неё начинались судороги, если папа или Варя неожиданно задерживались где?то, опаздывали к ужину. К счастью, Маша подрастала, и у Женечки появилась сестра, ставшая самым близким ей человеком. Женечка и Маша практически никогда не расставались, даже на день, с раннего детства вплоть до поступления Женечки в гимназию. В детской спальне их кроватки стояли рядом, и когда кто?то из девчушек не мог заснуть от страха ли темноты, от дневных ли переживаний, они находили утешение друг в друге. Неудивительно, что Женечка компаниям сверстников предпочитала общество сестры, которая вынуждена была проводить большую часть дня в кресле, потому что с трёх лет не могла ходить без посторонней помощи. Скучно им не было никогда. Сёстры много читали, а затем, под впечатлением от прочитанного, начинали творить сами. Если Женечки по каким?то причинам не было дома, а сюжет новой истории уже требовал своего оформления, Маша брала карандаш и зарисовывала его, чтобы не забыть. Часто и Женечка вносила свою лепту, на полях рисунков записывая продолжение эпизода или добавляя в него новые подробности. Получалось что?то вроде самодельной книжки с картинками. Когда очередной альбом заканчивался, его торжественно помещали в большую деревянную, обитую металлическим орнаментом, шкатулку. Шкатулка запиралась на ключ, а ключ хранился в мешочке с орехами, который держала в лапках плюшевая белка. Между девочками был уговор – ничего не скрывать друг от друга, а свои самые важные секреты не поверять никому другому. Единственное, что расстраивало маленькую Женечку, так это то, что с сестрёнкой нельзя было вместе побегать, сходить в гости, покататься на санках и коньках, покупаться в красавице Волге. Зато в любое время можно было попросить у папа’ запрячь коляску и поехать кататься по городу, а то и за его пределы, так как Маше нужен свежий воздух.

Женечке непременно нужно было по несколько раз на дню прибежать, забраться на диван, обнять Машуню и поделиться всем, что на тот момент занимало её головку, затем выслушать Машино мнение: сестра всегда серьёзно вникала во все подробности Женечкиных мыслей и переживаний. Маша неизменно была готова к участию во всех Женечкиных фантазиях и играх. Все главные роли Женечка всегда забирала себе, и Маша никогда с этим не спорила, а просто принимала с радостью, что ей позволили участвовать. Из?за Машиной проблемы с ногами подвижные игры исключались, но оставалось много другого: кукольный театр, фигурки для которого вырезались тут же из картона; поиски пиратского сокровища в кладовке; строительство замка и кареты для принцессы из диванных подушек, стульев и покрывала с дивана; обустройство жизни на необитаемом острове Робинзона Крузо. Да мало ли чего ещё могли придумать неуёмные девчушки, остававшиеся вечером, после ухода домашних учителей, без присмотра! Машина инвалидность, в каком?то смысле, обернулась счастьем для Женечки, поскольку уж кто?кто, а Маша всегда была дома. Страх потери любимого человека у Женечки так до конца и не прошёл, застряв, подобно осколку снаряда, глубоко в душе, но, по крайней мере, годами не напоминал о себе.

Мечта

Женечкина жизнь изменилась с того момента, когда однажды в неё вошла Мечта. Мечта не о какой-нибудь ерунде вроде куклы с закрывающимися глазами, или игрушечной лошадки с настоящей гривой и хвостом, а серьёзная, настоящая. Несколько лет назад отец подарил Женечке на Пасху чудесную коробку с малюсенькими врачебными инструментами, которые выглядели, как настоящие! Женечка бегала по дому и прослушивала лёгкие его обитателей: няни, кухарки, садовника и горничной. Ей так нравилось измерять температуру, щупать пульс и выписывать с серьезным видом «лекарства», что она решила стать врачом, и не просто врачом, а именно хирургом. Ей казалось, что врачи, делающие операции – самые главные герои. Они бесстрашно берутся за скальпель и вступают в борьбу с болезнью, а часто и со смертью, и побеждают! Служить этой высокой цели означало прожить жизнь не напрасно, подняться над обыденностью, предназначенной женщине её круга, сводящейся к «семья?дом?общественные обязанности». Глядя на старшую сестру Варю, Женечка радовалась её семейному счастью, но в глубине души испытывала лёгкое превосходство, потому что у сестры не было Тайны и Цели. Существовало ещё одно обстоятельство, которое подпитывало интерес Женечки к медицине: болезнь Маши. В раннем детстве, ещё при маме, Женечка смутно помнила периодические визиты докторов; проводились консилиумы и опробовались всё новые лекарства, но Машино состояние не улучшалось. Как?то раз Машеньке на ноги надели страшные железные конструкции, и несмотря на то, что каждый шаг причинял ей острую боль, девочку заставляли ходить в них по коридору туда и обратно. Маша старалась терпеть изо всех сил, но удержаться от слёз было невозможно… Эти ежедневные страдания и слёзы становились невыносимы для Женечки, которой казалось, что ей было бы легче, если бы это происходило с ней, а не с Машей. Уж она как?нибудь бы справилась, она вон какая сильная. Как?то раз Женечка услышала, как очередной врач, выходя из кабинета отца, замешкался на пороге и сказал: «Медицина тут бессильна. Пока бессильна. Исследования ведутся, но о каком?то определённом результате говорить рано. Может быть, в будущем…». Женечка стояла несколько минут поражённая – «пока»! Значит, если вдруг изобретут нужное лекарство или выяснят, как исправить ноги сестрёнки, Маша выздоровеет! Возможно, те, кто этим занимаются, не знают, как это необходимо её сестре, и трудятся над исцелением других болезней? Как же быть, как уговорить их сделать лекарство для Маши?

У отца в кабинете, среди большого количества технической литературы, ей попался двухтомный справочник по медицине. В нём за латинскими таинственными красивыми названиями порой скрывались страшные диагнозы, но читать про их лечение было увлекательно. Однако самой интересной оказалась книга по истории медицинских открытий, где описывались болезни, ранее считавшиеся неизлечимыми, но которые, в результате исследований, оказались побеждены. Это наполнило сердце девочки надеждой. «Маша, не бойся, я вырасту, стану врачом и вылечу тебя!» – возбуждённо шептала она сестре на ухо.

– Как? Это будет больно? – спросила заинтересованно Маша.

– Не знаю пока ещё. Но обязательно узнаю. Ты потерпи. Только никому не говори. Это наш секрет.

– Почему секрет? – удивилась Маша, с обожанием глядя на свою, такую умную, сестру.

– Понимаешь, я ещё точно ничего не знаю. Скажу, когда узнаю. Ладно? Всё, спокойной ночи! – и Женечка, поцеловав сестрёнку и подоткнув ей одеяло, отправилась спать.

С тех пор Женечке нравилось засыпать с мыслями об изобретении лекарства от всех серьёзных болезней и дающего долголетие. Она силилась представить, какой тогда будет жизнь Маши, как исчезнут калеки с церковной паперти, какими все станут весёлыми, и дядя Володя (старший папин брат) перестанет всё время ворчать и жаловаться на свой радикулит. Женечке такое будущее казалось вполне возможным, надо только постараться. Как любит повторять папа’: «терпение и труд всё перетрут», а ради такой цели можно отдать всю себя до последней капельки. Надо только выучиться и найти тех врачей, которые работают над этим лекарством. Первое было бы трудно без поддержки взрослых, но вот им?то, вечным скептикам, говорить хотелось меньше всего. Отец, несомненно, подверг бы серьёзному анализу идею Женечки, убедительно доказав её никчёмность, затем высказал бы свои критические сомнения по поводу всесилия науки в том, что касается области, подконтрольной Богу, и от возникшей у Жени надежды, что в будущем, пусть и отдалённом, медицина победит смерть и все будут здоровы, не осталось бы камня на камне. Вера человека в чудо всегда проигрывает логическим построениям. В богатом воображении девочки картина мира представляла собой битву между Фениксом – жизнью, и Драконом – смертью, и жизнь должна была победить! Однако сидеть и ждать этого они с Машей не будут. В кудрявой головке Женечки стал созревать план действий. Поступив в гимназию, она сразу серьёзно углубилась в учебники по естествознанию и химии, записалась на общедоступные лекции по оказанию первой медицинской помощи. Несмотря на то, что в своём увлечении Женечка была одинока (никто из девочек в гимназическом классе о карьере медика не помышлял), Женечку это не смущало: у неё был постоянный и верный сторонник – Маша. Сестра не только выслушивала рассказы Женечки о найденной ею информации об уникальных операциях и научных открытиях, но и проверяла вызубренные ею формулы по химии, части тела по анатомии и порядок оказания первой помощи при переломах конечностей. Подрастая, Маша стала очень хорошо рисовать – везде в доме висели на стенах её акварельные лилии, полевые букеты и морские пейзажи. Для сестры она нарисовала большую схему анатомического строения человека, кровеносную и пищеварительную системы. Женечке казалось, что ничего красивее ей не встречалось ни на одной художественной выставке, и она повесила плакат над своей кроватью рядом с увеличенной копией «Витрувианского человека» Леонардо да Винчи, сочтя такое соседство вполне оправданным.

Совсем всё сохранить в секрете, конечно, не удалось. И папа’, и старшая сестра Варвара со временем поняли, куда дует ветер, и несмотря на то, что вполне сочувствовали идеям женского равноправия, считали, что такой жизненный путь не для тихони?домоседки Женечки, не упуская случая невзначай сказать ей об этом. Как?то отец, после воскресной церковной службы, обсуждая только что услышанную проповедь, заметил: «Похвально, что тебя привлекает идея служения обществу, но, может быть, это не единственный путь? Быть врачом – ответственная и трудная профессия даже для мужчин. Надо много знать. Проводить время над книжками годами. Надеюсь, ты не вознамерилась стать эдаким «синим чулком», скучнейшей занудой с папиросой в зубах, обкуренной опиумом, и лишить меня счастья иметь много внуков?». Женя мотнула головой, опустила голову и сжала губы, чтобы не заплакать. В словах отца ей слышалась насмешка взрослого человека над маленькой глупышкой; неверие в то, что она способна на что?то мало?мальски полезное, что её удел – вести дом и воспитывать детей. Михаил Аркадьевич, однако, долго не мог продолжать свои наставления, видя расстройство доченьки, и закончил примирительно:

– Лапочка, не сердись, я пошутил. Ну что ты, моя маленькая. Живи, как хочешь. Ничего более я так не желаю в жизни, как только видеть тебя и Варю счастливыми. И Машу, – добавил отец, тяжело вздохнув и в глубине души продолжая надеяться, что, по прошествии времени, Женечкины фантазии исчезнут сами собой.

Варя, после своего успешного замужества и рождения первого ребёнка, вообще не понимала, как можно мечтать о чём?то другом, кроме семейной жизни. Она настойчиво пыталась показать Женечке все прелести материнства и часто приглашала сестру поиграть с малышкой. Женечке нравилось возиться с племяшкой, но Варин образ жизни казался ей однообразным, скучным и даже пустым. Она старательно делала вид, что не замечает усилий старшей сестры наставить её на путь истинный, ведь спорить с Варей было бы сложно, тем более, что и саму Женечку одолевали сомнения в возможности осуществления её мечты, ведь женщин на медицинские курсы брали лишь вольнослушателями. Только Маша бесконечно верила в Женечку. Она готова была слушать рассказы сестрёнки о медицинских экспериментах и опытах, о загадках и новейших гипотезах. Бросалась, как отважный оловянный солдатик с мечом наперевес, чтобы побороть Женечкины сомнения, поддержать и укрепить её веру в себя. Она очень хорошо знала, что в её молчаливой и застенчивой сестрёнке живёт мятежный огонёк, который может со временем превратиться в яркое пламя, достаточно только не дать ему потухнуть.

Даже если бы Женечка хотела объяснить папе и Варе свой не совсем ожидаемый ими выбор жизненного пути, то и тогда не смогла бы выразить свои чувства словами. Сначала это было наивное детское желание помочь Маше, однако по мере того, как Женечка всё больше узнавала из книг о врачах, об их борьбе со смертью, эпидемиями и невежеством, об устройстве человеческого тела, хранившего ещё много загадок, тем больше всё это – тайны и открытия, борьба и победа – притягивало, дарило девушке ощущение значимости цели, возможности бросить вызов и подняться над пыльной обыденностью, ощутить себя в силах пройти через все преграды и, возможно, даже спасти жизнь кому?то. Биология и химия открывали ей законы природы, позволяли по?другому взглянуть на жизнь; давали ей в руки ключ, не воспользоваться которым она не могла.

К окончанию гимназии Женечка уже вполне трезво представляла себе трудности, стоявшие на её пути, но какими соблазнительными казались даже они! Три года назад в Петербурге открылся первый в стране женский медицинский университет, однако женщин?хирургов никто никогда в глаза не видел, а женщин?докторов можно было и вовсе пересчитать на пальцах двух рук. На то, чтобы стать хирургом и добиться признания своего права заниматься этим делом, у неё уйдут годы тяжких трудов. То Женечка опасалась, что её способностей может не хватить для такой сложной специальности, то боялась дрогнуть под тяжестью разумных и весомых доводов старших, но в то же самое время она чувствовала в себе нечто, что не позволит ей отступить – всё возрастающий интерес к познанию, азарт в погоне за неизведанным. Ночами она тайком читала статьи и лекции С.П. Боткина и И.М. Сеченова. Понимала в прочитанном немногое, но, как ни странно, Женечку это не останавливало. Её невероятно взбудоражила работа Сеченова «Рефлексы головного мозга», в которой автор утверждал, что именно мозг управляет всеми рефлексами организма, но как именно он функционирует, науке предстояло ещё исследовать. Женечка даже разбудила Машу, чтобы прочитать ей несколько страниц. Маша жалобно просила оставить её в покое, и Женечка непонимающе уставилась на сестрёнку: в её голове не укладывалось, как можно спать, не узнав об удивительных исследованиях, приоткрывающих тайну внутреннего содержания наших голов.

Однажды Женечка из газеты узнала, что в Петербурге работает ученица Сеченова Надежда Суслова – первая женщина?хирург в России! Женечка мечтала познакомиться с ней, но сначала надо было получить образование, и таким образом у девушки появилась ещё одна причина зарыться в учебники.

Со временем Варя и папа’ перестали задавать Женечке вопросы, хотя их обеспокоенность не исчезла. Между тем, Женечка взялась за освоение техник массажа и гимнастики. Каждый день она занималась с Машей, которая, всецело доверяя сестрёнке, старалась делать всё, как та говорила. К удивлению окружающих улучшение, пусть крошечное, было достигнуто – Маша могла теперь стоять без посторенней помощи. Женечка сияющими, ставшими огромными от счастья, глазами смотрела на сестру. Маша стояла! Вдруг Маша сделала что?то вроде шага, потом попыталась ещё – и упала на руки успевшей подхватить её Женечки. Увидев в глазах Женечки слезы, Маша оттолкнула её руки и снова попыталась встать. Во второй раз ей это удалось лучше. Отдохнув пару мгновений, Маша повторила попытку стоять, не падая. Теперь ей удалось простоять минуты две, а затем Женя вернула её на кровать, устроила среди подушек и окинула сестру задумчивым взглядом. Пробормотав: «возможно, здесь дело в голове», она поспешила из спальни сестры к себе и зарылась в кучу книг. Тем не менее, с той поры Маша стала смелее передвигаться самостоятельно с помощью рук и костылей, не прибегая к посторонней помощи.

«Господи, Машуля, где ты? Как ты? Прости меня, прости. Машенька, умоляю, только живи, только живи!» – шептала Женечка, и даже во сне слёзы текли по щекам, уходя в подушку. Она пыталась молиться, но ничего не получалась. «Как ты, ты могла её оставить? Как?!» – в который раз кричала её измученная душа, обращаясь к Варе. Проснувшись и придя в себя, разум подсказывал ей, что ничего другого, как уйти без Маши, Варя сделать не могла. Она понимала, что Варя страдает не меньше её, а также и то, каких усилий той стоило написать Женечке Письмо.

Митина семья

После каникул знакомство Женечки с Еленой продолжилось, но Митя не всегда мог их сопровождать: учёба в университете и практика в городской больнице, помощь дяде с частным приёмом пациентов не оставляли много времени для встреч. Иногда по воскресеньям молодые люди втроём ходили на городской каток, где под музыку, держась за руки, медленно скользили по льду, не замечая никого вокруг. В первый их приход на каток к Женечке подбежала её одноклассница Ольга, и ничего не оставалось, как представить её своим новым друзьям. Ольга с воодушевлением принялась что?то рассказывать, не забывая возносить драматический талант Елены и «гениальные» танцевальные способности Мити. Женечка почувствовала себя неловко, Митя сразу сделался рассеянным, одна Елена не скрывала удовольствия от Олиных комплементов. С тех пор, если с ними шла Елена, она обязательно приглашала Ольгу. А вот Женечка с Ольга встречалась теперь лишь на уроках. Даже вместе домой перестали ходить. Это задевало Женечку, но лишь в малой степени, поскольку все её мысли были теперь о Мите.

На Масленице гуляли в городском парке, катались на карусели и слушали оркестр. Время пролетало незаметно, им его всегда было огорчительно мало. Лёгкое пожатие руки, глухой хлопок двери. Вот и всё. Снова сладко?томительное ожидание следующей встречи.

У Женечки перехватывало дыхание от одного, даже беглого, взгляда на Митю, горячая волна накрывала её с головой, оставляя на щеках пунцовый след. Ни один человек до сих пор не оказывал на Женечку такого, непонятно с чего, тревожного, волнующего впечатления. Её настроение менялось постоянно: то Женечка не могла дождаться следующей встречи с Митей – с надеждой на неё просыпалась по утрам и засыпала ночами – то необъяснимая паника охватывала девушку, и ей хотелось убежать, спрятаться. «Вот почему так? Что со мной происходит? Почему мне так страшно порой, а в другой раз так тепло и покойно?» – размышляла Женечка и ответа не находила. Странным ей казалось и то, что, думая о своём приятеле постоянно, она не нашлась, что ответить на вопрос своей младшей сестрёнки о том, красивый ли Митя. Она вовсе об этом не задумывалась. Были ли у него правильные черты лица? Пожалуй, нет. Нос, тонкий и длинный, придавал юноше в профиль сходство с какой?то задумчивой птицей. Светлокожий, с пшеничными слегка волнистыми волосами, с тонкой щёточкой усов над верхней губой – одним словом, ничего особенного. Был ли он богатырского сложения? Нет. Хотя Мите в наследство от польского дедушки достался высокий рост, худоба придавала ему совсем мальчишеский вид. Иными словами, мужественности и степенности юноше, может быть, пока не хватало, а между тем, его пытливый, временами озорной взгляд карих, с золотыми крапинками, глаз, порывистость в движениях, обаятельная улыбка, безупречные манеры легко завоёвывали расположение окружающих любого пола и возраста. Для Женечки же Митя был самым что ни на есть особенным. В общении с ней он проявлял заботливое внимание, что, безусловно, льстило и, одновременно, пугало Женечку. Ещё она чувствовала, как между ними порой возникало манящее, сильное до невыносимости, напряжение, требовавшее какого?то действия, поступка, да чего угодно, лишь бы сбросить с себя этот морок, но внутренний голос нашёптывал, что, даже если бы такое произошло, принесло бы лишь временное облегчение. Девушка отмечала каждый Митин жест, даже если не смотрела в его сторону, улавливала малейшие перемены в настроении, понимала его, ещё даже не озвученные, мысли. Она видела, что и Митя ловит малейшее движение её сердца. Чем бы он ни был занят – разговором ли с гостями, делом ли каким – он всегда располагался так, чтобы видеть Женечку. Иногда девушка изумлялась тому, как они неосознанно повторяют движения друг друга, словно двигаются в некоем танце под только им двоим слышимую мелодию. Женечка тушевалась, но в то же самое время чувствовала себя красивой и особенной, как никогда прежде. Может быть, со стороны это и выглядело по?детски наивно до глупости, но про себя она называла его «мойпрекрасныйрыцарь». Женечка, разумеется, никогда бы не произнесла подобное вслух, а если бы кто?то прочитал Митино «тайное имя» в её сердце, умерла бы от стыда, но в своём сердце мы имеем право хранить любое имя, не так ли? Женечке казалось, что «её рыцарь» умеет и знает всё на свете, она гордилась знакомством с ним. У Мити, действительно, был широкий круг интересов, начиная от античной археологии и вплоть до химических опытов, он много читал, прекрасно музицировал, был всегда окружён друзьями и, главное, он учился на медицинском факультете Казанского университета! Женечка могла бесконечно слушать Митины объяснения и рассказы, какой бы темы они не касались, но разговоры о медицине особенно волновали её. Митя умел доходчиво объяснять. В его изложении сложные задачки по химии или математике теряли свой устрашающий вид. Кроме того, общение со студентом?старшекурсником разрушало ставшие узкими стены домашнего мирка и открывало дверь в ещё не изведанный и манящий круг университетской молодёжи. Увлечённость, горячий интерес к наукам, политике, литературе, музыке незаметно вовлекал в Митин интеллектуальный водоворот всех окружающих. У них дома постоянно собирались студенты с медицинского, естественно?научного и физико?математического факультетов. Молодые люди щедро делились друг с другом своими идеями и опытом. Спорили, иногда ссорились, мирились, читали стихи, влюблялись, играли в буриме и в лото. Женечка в разговор вступала редко, но слушала внимательно – эти дискуссии, обсуждения давали ей порой много больше, чем книги и, уж конечно, больше, чем уроки в гимназии. Горизонты медицины раздвигались, предвкушение новых открытий будоражило умы. Примеры врачей, таких как И.Мочутковский, Г.Минх, Н.Вещёва?Струнина, ставивших опыты на себе, вдохновляли на будущие жертвы ради победы над болезнями. Смерть во имя науки представлялась девушке в романтическом флёре красивых страданий. Женечка тогда не знала, что не бывает красивых смертей и страданий. Ей очень нравилось бывать в доме Бортко. В отличие от её родного дома, где всегда царили лёгкий полумрак и тишина, здесь кипела жизнь, приходили-уходили друзья Мити и Елены, пациенты и коллеги Бориса Львовича; самовар не убирался со стола до позднего вечера. Уютно пахло тестом, корицей, сдобой – её замечательно и в больших количествах, так, чтобы хватило на всех многочисленных посетителей, каждое утро выпекла кухарка Глаша.

Время от времени к их молодёжной компании присоединялся дядя Мити и Елены, Борис Львович. Он знал нескончаемое количество просто смешных и поучительно смешных историй из своего богатого врачебного опыта. Рассказывал он всё это с таким серьёзным и значительным видом, что не смеяться было решительно невозможно. Иногда «на бис» Борис Львович рассказывал о своей встрече с А. П. Чеховым, которого боготворил не только как писателя, но и как врача. «Он – Человек, – любил повторять Борис Львович. – Вот вы думаете, что для хорошего врача достаточно просто много знать? Нет, господа, это необходимо, но сами по себе знания ещё не сделают вас докторами. Тут нужен особый сплав сочувствия к людям, смелости, сомнений, но и уверенности, и решимости победить. Вот Антон Павлович это понимал. Да ещё и души врачевать старался. Царство ему небесное».

Для Женечки, как и для остальных гостей, сам по себе факт знакомства Бориса Львовича с Чеховым вызывал благоговение, но надо признать, что и профессор заслуженно имел репутацию одного из самых известных и уважаемых в городе врачей. Он работал в городской больнице, имел частную практику и преподавал в университете. Две комнатки на первом этаже с отдельным входом, небольшой приёмной с портретом Чехова на стене служили Борису Львовичу для приёма больных в свободное от работы в больнице время. Он принимал всех, вне зависимости от размера кошелька и времени суток. Словно забыв, что по специальности он травматолог, к нему обращались с самыми разнообразными проблемами. Митя, в первый раз представляя Женечку дяде, вскользь упомянул об её интересе к медицине. Борис Львович удивлённо окинул критическим взглядом молоденькую девушку, ещё почти ребенка, стоявшую перед ним потупившись, и ничего не ответил. Женечка была благодарна ему за это молчание, за то, что он не пустился в пространные рассуждения о неуместности подобного увлечения для женщин.

Сблизил их один случай. Как-то раз Женечка не застала Митю дома. Борис Львович любезно предложил ей остаться и подождать племянника в гостиной. Вдруг послышался крик, звали доктора. Оказалось, что это Петя, соседский мальчик, весь в слезах, притащил истекающую кровью собаку Дусю. Кто-то стрельнул в неё из пугача и попал в живот. Доктор осмотрел несчастную, будто бы только и делал, что работал ветеринаром. Затем, объявив, что нужна небольшая операция, отправился мыть руки. Пете он указал ждать во дворе. Женечка осталась в комнате одна. Она боялась посмотреть на неподвижное, залитое кровью тельце, но прерывистое хриплое дыхание собаки заставило её, собрав волю в кулак, подойти и погладить по её голове. Собака приоткрыла измученные глаза. «Не бойся, тебе сейчас помогут. Только не умирай!», – прошептала Женечка, продолжая поглаживать животное. Вошел доктор и, быстро оценив ситуацию, коротко бросил Женечке: «мой руки, будешь помогать». Она послушно выполняла всё, о чём распоряжался доктор, и лишь после того, как они закончили, не выдержала и зарыдала. Борис Львович несколько мгновений растерянно смотрел на безутешно подрагивающие плечи, не зная, что предпринять. Затем, нерешительно подойдя к девочке, он неловко обнял её, погладил по голове так же, как давеча Женечка гладила собаку. «Ну, перестань плакать, пожалуйста, перестань. Операция прошла удачно. Слышишь меня? Она жива. Ты молодец». Наконец до Женечки дошёл смысл произносимых доктором слов. «Она жива?». «Конечно! А я о чём вам, барышня, полчаса уже тут толкую?». Постепенно Женечкины всхлипы стихли, и она осмелилась вернуться к лежавшей на столе собаке. Вид у той был жалкий, но она, без сомнения, была жива. «У нас получилось! Борис Львович смог!». Девушка с таким восхищением посмотрела на доктора, что он от смущения закашлялся. Было решено отпраздновать первый Женечкин врачебный опыт чаем с пышущими жаром, только что из печи, фирменными Глашиными шанежками с курагой и непременным вареньем из ранеток.

Через пару недель собачка стала самостоятельно заходить к ним в гости. Глаша, кухарка Бориса Львовича, всегда находила, чем её угостить. Женечка играла с псом в мячик и удаляла клещей. Гладя волнистую шёрстку, целуя тёплый нос, Женечка не могла понять, как может прийти в голову кому?то стрелять в это беззлобное существо, как это возможно – взять и убить просто так, от нечего делать, и дальше продолжать жить как ни в чём не бывало? После этого случая Борис Львович стал внимательнее приглядываться к девушке. В ней не было той экзальтации, демонстративной мужеподобности и неуёмной говорливости, которые часто встречались среди дам-волонтёров и разного рода «эмансипэ». Чувствовалось, что она черпает силы в сострадании и любви – именно они помогают ей становиться храброй и решительной в поступках. Всё это, вкупе со сдержанностью и застенчивостью, импонировало доктору. После случая с собакой между ними возникло взаимопонимание и дружеская симпатия. Женечка обрела в Борисе Львовиче ту серьёзную поддержку в осуществлении своих планов, которой ей так не хватало.

Если в гости к Бортко удавалось прийти пораньше, Женечка поднималась в комнату к Елене. Её новая приятельница, казалось, радовалась Женечкиному появлению и тотчас принималась демонстрировать новый выученный отрывок из какой?нибудь пьесы. Елена выбирала трагические монологи и часто в конце умирала, стараясь грациозно приземлиться на ковёр. Женечку потрясал накал страстей, бушующих в этой незаурядной девочке, и она не смела ей признаться, что предпочла бы послушать что?нибудь повеселее. К Женечкиному огорчению, Елена не любила разговоров о медицине и лишь брезгливо морщилась, услышав о тифозных вшах, о врачах, ради поиска лекарств прививавших себе восточную язву и ставивших на себе опыты по переливанию крови, про уникальные операции. Она совершенно не понимала, что увлекательного находит её подруга в подобных разговорах. Поэтому ей не сиделось с Митиными друзьями. Дождавшись первой же паузы в разговоре, Елена обычно впихивала брату в руки гитару и требовала музыки и песен «для завядшей от их болтовни души». Митя слегка хмурился, но устоять перед напором сестры не мог. У него был приятный голос – тенор с баритональным тембром. Особенно удавались ему два романса: «Вечерний звон» и «Выхожу один я на дорогу». За большим окном гостиной день медленно растворялся в сумерках, свет зажигать не торопились, на последних тактах строчки «вечерний звон, как много дум наводит он» вступали хором, подражая колокольному звону, «бом?бом». Получалось складно. Иногда Митя и Елена пели дуэтом, а заканчивался вечер разудалым хоровым исполнением «Гаудэамуса». Бывало, Елена уходила делать уроки к однокласснице. Тогда беседа могла продолжаться не один час, пока, вдруг спохватившись, что давно пора гостям предложить чай, Митя не изображал ужас на лице и под хохот всей честной компании не бросался в кухню за самоваром. После чаепития кто?нибудь, чаще – сам Митя, садился за рояль, и начинались танцы. Учитывая возраст и учёбу в гимназии, Женечке часто приходилось уходить домой в самый разгар веселья. Было обидно, но девушка понимала, что ей и так повезло, что папа’ и Варя разрешают ей одной приходить сюда, полагая, что Женечка уходит в гости к гимназической подруге. Только Маша была в курсе настоящего положения вещей. Она всегда с нетерпением ждала прихода Женечки с её рассказами о проведённом вечере, ведь в их родном доме всегда за полуспущенными даже днём портьерами пряталась тишина.

Митя часто досадовал на себя из?за того, что порой замолкает на середине фразы, забыв, что, собственно, хотел сказать, а то путает слова из песен. И всё из?за Женечкиных глаз, широко распахнутых, почти не мигающих, смотрящих на него с огромным вниманием и неподдельным восхищением. Последнее и смущало его, и в то же время вызывало желание стать лучше, образованнее, умнее, чтобы не разочаровать, чтобы соответствовать своему отражению в душе девушки. Ещё отчаянно хотелось её защитить, сберечь, укрыть от огорчений и напастей, обид и всего того тяжёлого и страшного, без чего не бывает жизни. Да, Митя понимал, что желание спасти от «всего» нереально, но уже со всей определённостью знал, что возьмёт на себя, вытерпит и сделает невозможное, лишь бы милая Женечка была счастлива. Он угадывал в ней спрятанную глубоко ранимость и детскую бесхитростность. Над вопросом, почему именно Женечка стала для Мити той женщиной, без которой он не представлял своего будущего, молодой человек не задумывался, принимая её в свою жизнь, в своё сердце, как безусловную данность.

Сколько ни пыталась Женечка позже, в своих воспоминаниях, найти час или хотя бы день, когда она влюбилась в Митю, ей никак это не удавалось. В памяти всплывали картинки их прогулок, бесед, ничего не значащие подробности… Казалось, что ещё немного, и из хаотично набегавших образов, обрывков каких-то фраз сложится цельная картина причин и следствий, но сон улетучился от чьих-то попыток растолкать Женечку. Она открыла глаза.

– Евгения Михайловна, простите, – смущённо затараторила санитарка, – Вас зовёт старшая медсестра, Аглая Яковлевна.

Через 14 часов дежурства Женечка вновь вернулась на свой топчан, чтобы быть рядом на случай, если вдруг понадобится её помощь. Голова кружилась, пришлось прилечь. Усталость не давала заснуть, чувство страха и тревоги усиливалось, стоило Женечке закрыть глаза. «На чём я остановилась? Ах, да, наше первое свидание», – подумала девушка, стараясь сосредоточиться только на счастливых воспоминаниях.

И погода была хорошей

С первого мгновения она чувствовала доверие к Мите, и не только заворожённо слушала молодого человека, но и сама могла делиться с ним своими как важными, так и пустяковыми проблемами. Митя всегда одинаково вдумчиво относился ко всему, что волновало девушку, никогда не подчёркивал разницу в их возрасте или уровне знаний, не говорил, как Варя, что всё это – ерунда, высосанная из пальца. До знакомства с Митей такой доверчивой и открытой Женечка была только с Машей, но Маша была младше, да и трудности с передвижением не позволяли ей часто покидать дом, в силу чего её жизненный опыт был ограничен. С Митей Женечке открывалась дверь в другой мир, во взрослую жизнь. Это пьянило и кружило голову.

И настал «тот самый День». День, подобно любимой, с обтрёпанными уголками, фотографии, которую трепетно хранят в самом дальнем уголке секретера, но по нескольку раз на дню достают, чтобы ещё раз подержать в руках. Постепенно теряли свежесть впечатления, лица стирались, а задник и вовсе расплывался. И всё же, и всё же… с каждым днём то время становилось всё драгоценнее.

Весной и у Мити в университете, и у Женечки в гимназии начались выпускные экзамены. Тут уже было не до встреч. Выпускные гимназические экзамены сдавали в торжественной обстановке, в присутствии попечителей гимназии, учителей и гостей. При одной мысли о том, что придётся отвечать перед большим количеством людей, руки?ноги холодели, на лбу выступала испарина. Женечка понимала, что выпускные экзамены – это первая ступенька по лестнице, ведущей к мечте, и надо взять себя в руки, но ночами часто просыпалась от ужаса, что не только забыла ответ на вопрос, но и сам вопрос не может удержать в памяти. Все билеты она сначала читала Маше, потом Маша изображала строгую учительницу, а Женечка тянула наугад и старалась без запинки всё ответить. Маша подошла к своей роли ответственно и задавала вопросы почти к каждому произнесённому сестрой слову. Женечка иногда вскипала, но, поостынув, возвращалась к игре. И не зря! Репетиции очень помогли. На экзамене Женечке уже не стоило труда представить, что она отвечает Маше, а не строгой комиссии. Страх забился в кончики пальцев правой руки, от чего они стали мелко подрагивать, левой же руке пришлось время от времени зажимать их в кулак. И всё получилось! Женечкины труды не пропали даром, и в её аттестате по всем дисциплинам стояли отметки «отлично», кроме «хорошо» по музыке.