Чужой муж

– Это что, ревность? – промямлил ошарашенный Шульгин, держась за щеку, и улыбнулся, трезвея: – Это хорошо! Хорошо!

Повернулся к двери, подергал ее, но Тася просунула в ручку стул. Дверь не открывалась.

– Это хорошо… – промямлил Шульгин, а потом, прижавшись к двери, вдруг запел:

Скажите, девушки, подружке вашей,
Что я не сплю ночей, о ней мечтая…[1 - Слова из песни Р. Фальво на стихи Э. Фуско «Dicitencello vuje» (рус. пер. М. Улицкого «Скажите, девушки…»).]

– Замолчи! – сердито крикнула Тася.

Но Шульгин не унимался. Правда, ноги его плохо держали, а язык вовсе не слушался, поэтому он продолжал речитативом, сползая на пол и перевирая слова:

Я сам хотел в любви признаться ей,
Но слов я не нашел…

Вздохнул:

– Не нашел…

Дойти до Тасиного диванчика он не сообразил. Да и сил уже не осталось.

Свернулся калачиком под дверью и заснул.

Палка упала рядом, словно ей было скучно стоять одной в углу.

* * *

Ну вот наконец-то и произошло то, ради чего Тася – правильно угадал Шульгин! – поступила на филфак. Она стояла на лестничной площадке, у доски объявлений для студентов заочного отделения, переписывая расписание зачетов для зимней сессии, как вдруг ее словно толкнуло в сердце.

Обернулась.

По лестнице поднимались три девушки. Одна из них оживленно рассказывала:

– Девчонки, представляете, мне выпал пятый билет. Я его так боялась! Не хочется же тройбан схлопотать и без степухи остаться!

– Но ведь выкрутилась как-то, – философски пожала плечами другая.

Но Тася смотрела не на них, а на третью девушку – высокую, статную, с косой.

Смотрела на свою дочь…

Шагнула вперед:

– Здравствуй, Лилечка. Как давно я тебя не видела! Какая ты стала…

– Девочки, пойдемте, – перебила Лиля, проходя мимо Таси, как мимо пустого места. – А то на консультацию опоздаем.

Подруги двинулись за ней, меряя любопытными взглядами Тасино черное, с белыми полосами на груди, платье, великолепно сидящее на стройной фигуре, ее гладкие волосы, обрамляющие лицо и придающие ему особенно одухотворенное выражение.

– Ты что, разве не прочла мое письмо? – беспомощно воскликнула Тася.

Лиля оглянулась.

– Кто это? – шепнула одна из девушек.

– Да так, – пожала плечами Лиля, окидывая Тасю пренебрежительным взглядом, – никто.

И ушла вслед за подругами.

Тася не помнила, сколько времени простояла на площадке. Но вдруг стало невыносимо душно, захотелось на свежий воздух.

Сбежала по лестнице, схватила в гардеробной шубку, кое-как повязала косынку – черную, в крупный белый горох, – и побрела по середине заснеженной улицы, не замечая взглядов, которыми мужчины оценивали красоту ее бледного лица, а женщины – дорогую изящную одежду.

Косынку она купила сама, а шубку – черную, каракулевую, легкую – подарил Шульгин на день рождения, и Тася тогда с трудом отогнала воспоминания о том дне, когда Михаил подарил шубку Маргарите, а Тасе – часики и как Маргарита швырнула их на пол… Эти часики, между прочим, Тася хоть и отремонтировала их, но, выйдя за Шульгина, больше не носила, потому что даже случайный взгляд на них заставлял ее плакать, а плакать ей больше не хотелось: слезы приходилось скрывать от мужа, а ведь, как известно, нет ничего горше тайных слез…

Даже сейчас она не плакала, а просто брела, ничего не замечая вокруг, думая, что хорошо бы взять и умереть. Как дальше жить, если она не нужна родной дочери? А кому она вообще нужна? И раз так, то зачем дальше жить?

Вдруг какая-то женщина схватила ее за руку:

– Осторожно, машина!

Тася, очнувшись, покосилась через плечо – и замерла, увидев почти рядом с собой крыло черной «Волги».

Обернулась, вдруг перепугавшись, что ей суждено встретить сегодня не только дочь, но и отца этой дочери, – и впервые в жизни поняв, что она не хочет его видеть!

Но это была машина не Говорова, а Шульгина. Став начальником потребкооперации, он получил в свое распоряжение персональную «Волгу».

Неловко опираясь на палку, он выбрался с заднего сиденья и пошел к Тасе, держа какой-то небольшой бумажный пакет.

Дементий… И сколько же негаснущей любви в его глазах!

О господи, да вот же единственный человек, которому она нужна!

Тася бросилась ему на шею:

– Дементий… Какое счастье, что ты у меня есть!

Она чувствовала, что наконец расплакалась, но теперь – впервые за столько лет! – не стыдилась этого и не собиралась скрывать своих слез.

– Вот это да… – пробормотал Шульгин ошарашенно, отстранив Тасю и изумленно заглядывая ей в глаза. – И я очень рад…

Замолчал, не зная, что дальше сказать, смущаясь, как юнец на первом свидании.

Тася тоже вдруг застеснялась, опустила глаза и только все гладила, гладила затянутой в перчатку рукой то пальто мужа, то его лицо.

– А я ехал мимо, – наконец выдавил Шульгин, – и так вдруг захотелось тебя увидеть…

Если бы это услышал его шофер, он бы, конечно, мог раскрыть глаза Таисии Александровне на явную и откровенную ложь ее супруга, который на самом деле торчал у подъезда института чуть ли не час, поджидая, пока она выйдет. Но, во-первых, шофер их разговора не слышал, а во-вторых, у него были четкие понятия о мужской солидарности и выдавать какие бы то ни было тайны начальника женщине, тем паче – его жене, он не стал бы ни за что на свете.