Большая книга ужасов. Самые страшные каникулы (сборник)

Ничего Петров не отвечает —
Он висит и ботами качает, —

мелькнула в памяти одна из любимейших Юлечкиных страшилок, бородатая, как… как составитель известной таблицы Менделеева на портрете в кабинете химии, и пугающая куда меньше, чем контрольная по тому же предмету.

Бояться оказалось совершенно нечего: электрик – очень возможно, что он и в самом деле носил фамилию Петров! – совершенно даже не висел и ничем не качал, а стоял на довольно шаткой стремянке, причем обут он был не в какие-то там боты – само это слово было страшней всей страшилки про несчастного Петрова! – а в обычные шлепки-вьетнамки, вроде тех, в которых щеголяла Зойка, пока не получила урок правильного и безопасного обувания.

При виде этих шлепок Зойке стало ужасно смешно: «Везет этому электрику, что он уже в травмпункте! Если ушибет палец, может сразу обратиться к доктору…»

Стоп. А к какому доктору? Зойка даже фамилии его не знает. Как его найти? Хорошо, если он окажется на дежурстве, – а если нет?

Она пробежала по полупустому коридору и остановилась около дверей того кабинета, куда ее приводила мама. Зойка запомнила дверь потому, что на ней висел плакат, изображающий человека, лежащего под колесами автомобиля. Красный сигнал светофора пояснял, в чем причина трагического события.

Хоть Зойка при первом посещении травмпункта находилась практически в коматозном состоянии, она все же запомнила, что на двери висел только плакат. Теперь снизу оказалась прикреплена бумажка, на которой вкривь и вкось было написано следующее:

Бежишь, не ведая печали,
На красный ломишься, как бык,
А бесы уж тебя нагнали,
Простись со всем, к чему привык.

Уж не бежишь ты, друг мой милый,
И никуда ты не спешишь.
Теперь спокойно ты в могиле
Как мертвый труп один лежишь!

А коль пойдешь ты на зеленый,
Живым останешься навек.
Мать не утрет слезы соленой,
Ты будешь счастлив, человек!

Наверное, стихи сочинили на тот случай, если бы посетители оказались особо «продвинутые» и не сообразили, что и почему произошло.

Конечно, травмпункт был серьезным и не слишком-то веселым учреждением, но Зойка не удержалась и захохотала.

Захохотала она так, что дверь с плакатом распахнулась и из нее высунулся… тот самый толстый дядька, которого она уже видела сегодня утром и который сказал ей, что Константиновы в этой квартире не живут, а здесь давным-давно живут Страховы!

Теперь он был не в растянутых трениках, а в зеленоватой врачебной робе и шапочке, прикрывающей лысину, но от этого не стал более привлекательным.

– Хм, – сказал Страхов озадаченно. – Опять ты, что ли? Снова Константиновых ищешь? Здесь они точно не живут, ты уж мне поверь! И вообще, как-то тебя слишком много, тебе не кажется?

Зойка могла бы сказать о нем то же самое, что это его как-то слишком много: и в подъезде он, и тут он, – однако не стала. Общеизвестно, что рискнуть нахамить взрослым можно, только находясь от них на приличном расстоянии – или если вам от них ничего не нужно. А Зойка стояла к Страхову чуть ли не вплотную, это раз, два – она ведь искала рыжего доктора, а спросить о нем предстояло именно у Страхова.

Нахамишь – ответа не получишь. Лучше воздержаться и не связываться. Поэтому Зойка только пожала плечами. Мол, она не знает, много ее или мало. Мол, Страхову виднее!

– Ну и чего ты ржала под дверью? – грубо спросил он.

Зойка хотела ответить, что ржут кони в поле, а люди смеются или хохочут, но опять же решила не связываться и опять же пожала плечами.

Страхов хмыкнул, покрутил пальцем у виска и начал прикрывать дверь, но тут Зойка подала голос:

– А где другой доктор?

– Какой? – снова высунулся Страхов.

– Ну, такой… с рыжими волосами. У него вот здесь татуировка – BES.

– Э… – сказал Страхов. И снова: – Э-э…

И замолчал.

У него, похоже, пропал дар речи. Правда, ненадолго.

– Бес, говоришь? – повторил Страхов задумчиво. – Из этих, что ли? – И, ткнув пальцем в листок на двери своего кабинета, продекламировал:

А бесы уж тебя нагнали,
Простись со всем, к чему привык.

Конечно, Страхов издевался. Конечно, следовало бы фыркнуть, гордо повернуться и уйти, но Зойка не могла. Ей необходимо было все выяснить, чтобы вернуть медальон. Еще одной ночи в компании с разбушевавшейся совестью она бы просто не пережила!

– Другой доктор! – повторила Зойка настойчиво. – Высокий такой, рыжий. У него очень белые, поросшие рыжими волосками, конопа… то есть веснушчатые лапи… в смысле, руки. Он в этом кабинете позавчера работал. Я была у него на приеме. Я… хочу ему большое спасибо сказать. Он мне мизинец на ноге вправлял. И нога больше не болит!

И она в доказательство подрыгала левой ногой.

Страхов перевел взгляд на Зойкину кроссовку, потом поглядел ей в глаза и сказал:

– Жаль, что тебе никто мозги не вправил. У тебя глупость врожденная или благоприобретенная? Здесь и в помине нет такого доктора! Ни Константиновых никаких нет, ни беса татуированного.

Зойка чуть не разревелась от обиды. Вообще-то она была не слишком плаксивая. Вот у них в классе есть одна такая Манечка Лескова, у которой слезы просто живут на ресничках нижних век и льются, чуть только она голову наклонит. А Зойка предпочитала сдерживаться. Заплакать она могла только от обиды: например, если говорит правду, а ей не верят. Вот как сейчас Страхов не верил.

Но она сдержала слезы, потому что, глядя в глаза Страхову, вдруг поняла: он врет. Он нарочно ее злит, нарочно обижает. Ему это в кайф. Он хочет, чтобы Зойка заплакала! Заплакала, и ушла, и перестала спрашивать про доктора с татуировкой.

Может, Страхов его почему-то ненавидит. Может, у них профессиональное соперничество, и Страхов просто завидует? Может, этот BES у него пациентов отбивает. Может, ему платят больше за его золотые руки! А может, у него машина быстрее. Может, в квартире ремонт лучше.

Никогда ведь не поймешь, почему взрослые друг другу завидуют. Но у них зависть иногда переходит в ненависть и человек готов на все, чтобы испортить жизнь тому, кого он ненавидит и которому завидует.

Зойка понимала – так отчетливо, как будто ей кто-то об этом сказал по секрету, – что Страхов рыжего доктора настолько ненавидит, что даже не хочет, чтобы тому лишнее спасибо сказали! А потому он готов отправить благодарную пациентку восвояси, всяко ее оскорбив. Он будет просто счастлив, если Зойка заплачет. Есть люди, которым чужое горе для жизни необходимо. Чужие слезы для них – самая любимая подпитка. Мама называет таких людей энергетическими вампирами и садистами. Определенно, Страхов из их породы.

Но Зойка не доставит ему его садистского удовольствия. Придется вампиру немножко поголодать.

Он собрала все силы, сделала спокойное лицо и сказала:

– Ну, нет так нет. Я, наверное, травмпункты перепутала. Извините. До свиданья!

Страхов внезапно так побледнел, что Зойка даже испугалась – а вдруг энергетический вампир сейчас хлопнется в голодный энергетический обморок? Может, он уже несколько дней чужими слезами не подпитывался? А она с ним так жестоко… В самом деле, жалко ей было, что ли, выронить несколько слезинок?!

Может, всплакнуть? А? Самую чуточку?

Глаза Страхова смотрели в Зойкины глаза безотрывно, и она вдруг увидела этот жадный взгляд. Увидела, как у Страхова из зрачков выползли два черных червя с широко открытыми красными пастями. Зубов у них не было, пасти казались мягкими, но от этого не становились менее мерзкими. Тем более что их окружали коротенькие такие волоски, похожие на реснички. Еще мгновение – и они присосутся к Зойкиным глазам и начнут высасывать из них слезы, причмокивая и облизываясь, а потом, чавкая, пожрут и сами Зойкины глаза.

«Девочка в платьице черном, чавкая…»