Жена хранителя маяка

Наутро, когда буря, выдохшись, отступила, жители острова поспешили к морю, надеясь найти выживших пассажиров и матросов с разбившегося судна. Увы, их поиски были безрезультатны: на берег вынесло лишь обломки деревянного корпуса, клочья парусины да пару корабельных сундуков. Нашли также тела двух моряков, одетых в странную – очевидно, иностранную – форму. Оба отличались очень высоким ростом. А потом один из рыбаков заметил вдали от берега качающуюся на волнах шлюпку. В ней обнаружили тело женщины, тоже рослой, чьи одежды, даже изорванные бурей, свидетельствовали о достатке и высоком положении их хозяйки. Даже после смерти своим телом укрывала она младенца, завёрнутого в тёплое одеяльце. Ребёнок, а это оказался мальчик месяцев девяти-десяти, промок, замёрз, но был жив и лишь тихо всхлипывал, глядя на своих спасителей ярко-синими глазёнками…

На шее малыша, на витой золотой цепочке, висел необычный кулон в виде ключа. Ключ этот подошёл к замку одного из сундуков, но там, кроме свитков бумаг на незнакомом языке, карт и чертежей, в которых никто не смог разобраться, не было ничего ценного. Поэтому сундук был снова заперт, а ключ возвращён на цепочку.

Найдёныша приютила бездетная семья рыбаков, назвав его Аланом, что на кельтском наречии означает «скала». Так и рос он на острове среди скал – крепким и выносливым, смышлёным и любопытным. Среди сверстников выделялся высоким ростом, быстротой ума и сообразительностью.

Когда Алану было около десяти лет, к острову причалило небольшое судно. Несколько мужчин – высоких, статных и неуловимо похожих между собой – сошли на берег. Пока матросы выгружали их багаж, они уверенно двинулись к дому, где мальчик нашёл приют. Между собой мужчины переговаривались на незнакомом гортанном наречии – однако, приветствуя местных жителей, легко переходили на английский. При входе в рыбацкую хижину им пришлось сильно наклониться, а, войдя, они, казалось, заполнили собой всё пространство небольшого жилища. О чём они говорили с рыбаком и его женой, неизвестно. Но прибежавшему с улицы Алану те сообщили, что прибывшие гости – его родственники, много лет искавшие следы разбившегося корабля, с которого он был спасён ребёнком. И что теперь он должен поехать с ними, чтобы жить среди родных и близких, учиться и занять то положение, которого достоин по рождению. Мальчик, не знавший другой семьи, кроме той, что его приютила, поначалу был огорчён словами приёмных родителей, но врождённое любопытство влекло его к чужестранцам, тем более что их необычная речь отчего-то казалась ему знакомой.

Гости разместились в пустующем доме на скалистом берегу, куда были перенесены их вещи и доставлен сундук, ключ к которому Алан все эти годы носил на груди. Они бережно перебирали его содержимое, внимательно рассматривали карты, бурно обсуждали что-то между собой. Потом вместе с мальчиком отправились к маленькому кладбищу, на котором рыбаки похоронили моряков с затонувшего судна и женщину – мать Алана. Постояв над безымянной могилой и что-то тихо обсудив между собой, мужчины обратились к мальчику:

– Не зря мы проделали долгий путь: поиски наши увенчались успехом. Твоё спасение, сынок, – поистине чудо, ниспосланное владыкой нашим. Свет надежды указал нам направление поисков, и мы хотим увековечить его сияние здесь, на острове, где началась твоя жизнь. Нам всем суждено нести этот свет сквозь тьму веков, чтобы найти дорогу к истокам нашим, к нашему общему дому. Мы построим на этом острове маяк, который будет указывать мореплавателям безопасную гавань. Это то малое, чем мы можем отблагодарить эту землю за то, что ты остался жив и род твой не угаснет…

Глава первая

Начало

Она была женой смотрителя маяка.

Ей было 23, и вот уже второй год она жила здесь, на острове, в каменном домике, что прилепился на краю скалы.

Она засыпала и пробуждалась под шум волн, с неистовым упорством бьющихся о гранитный остров, на котором возвышался маяк. Долгими зимними ночами вспышки его прожектора пульсировали сквозь сомкнутые веки. И сон превращался в обрывки бесконечного сериала.

Вспышка: жаркий летний полдень в её родном городе в графстве Эссекс, достаточно большом, чтобы жизнь в нём не стояла на месте. Начиная с апреля сюда съезжались туристы, в барах становилось шумно и тесно, торговцы выставляли на прилавках пылившиеся с прошлого года в кладовке сувениры, а широкие песчаные пляжи пестрели яркими зонтиками, палатками и оглашались визгом детворы…

В один из таких душных и ленивых дней она заглянула в «Весёлую устрицу» выпить бокал холодного лимонада и над отполированной тысячами локтей стойкой встретила взгляд его ярко-синих глаз. И утонула в их глубине…

Он был очень высоким, но не выглядел долговязым. Вероятно, потому, что крепко стоял на ногах – во всех смыслах. Несмотря на разницу в возрасте (а он явно был лет на десять-двенадцать старше ее), она чувствовала себя рядом с ним женщиной, а не юной девчонкой, попавшей в компанию взрослых. В тот день он успел рассказать, что приехал с небольшого острова в Бристольском заливе, где работает хранителем маяка. Именно так и сказал: хранителем, а не смотрителем. И что этот остров – отличное место, чтобы побыть наедине с собой. В их городок он завернул случайно – перекусить на пути в Челмсфорд*, где должен представить какой-то отчёт на очередном собрании «Тринити Хаус»** – компании, руководящей работой всех маяков Англии и Уэльса.

*Челмсфорд (англ. Chelmsford) – город в восточной Англии, административный центр графства Эссекс.

**Trinity House (полное название Corporation of Trinity House of Deptford Strond) – официальная организация, отвечающая за навигацию в Англии, Уэльсе и других британских территориальных водах, за исключением Шотландии и острова Мэн и Северной Ирландии. Несёт ответственность за предоставление и обслуживание навигационных средств, таких как маяки, буи, морские радио- и спутниковые системы связи. Основана в 1514 году. В настоящее время поддерживает 69 маяков как в самой Англии, так и во всех её территориальных водах.

Слова его звучали незнакомой и завораживающей музыкой – как рожок кельтского пастушка на вересковых пустошах Девоншира*…

*Девон – графство в юго-западной Англии, исторически известное как Девоншир; на севере омывается Бристольским заливом, на юге – Ла-Маншем. Главный город – Эксетер, основной порт – Плимут.

А потом были письма, письма и несколько коротких встреч, когда ему удавалось вырваться с острова…

Вспышка: хлопотливое утро накануне Рождества, прохладное, с поздним туманным рассветом.

Племянники и племянницы, которым не терпится развернуть подарки; тётушка Эмили, колдующая над своим фирменным пирогом из яблок и ревеня по рецепту её прабабки; ароматы ванили и корицы, витающие в воздухе…

Он приехал к самому ужину, немного уставший от долгой дороги, от него так тревожно пахло морем и морозными ветрами запада… Всё отступило на второй план: остались только его глаза, руки; широкая улыбка, с которой он протянул ей коробку в шуршащей обёртке с глупыми бантами. Она уже ожидала найти там куклу с фарфоровым личиком и льняными локонами или флакон духов, но в глубине цветных конфетти её ждал сюрприз – старинное кольцо с топазом цвета его глаз, которое досталось ему по наследству. Внутри изящного, в виде переплетающихся веточек ободка была сделана гравировка: «До последнего вздоха».

Она была потрясена и счастлива, но почему-то от этих слов по спине пробежал холодок. Как говорила тётушка Эмили: «Кто-то прошёл по моей могиле»…

Снова вспышка: день свадьбы. Ранняя весна с россыпью гиацинтов, тюльпанов, пролесок, свежим ветром, норовящим разметать пышные юбки её платья и, как парус, взметающим фату из тончайших старинных кружев. Жених в строгом костюме в тонкую серую полоску и в жилете, из кармашка которого свисает длинная цепочка часов, подаренных ею на Рождество. Торжественная мелодия органа, мерцание свечей, голова немного кружится – то ли от волнения, то ли от сильного запаха цветов, украшающих алтарь. Традиционные вопросы особо приглашённого по этому случаю её отцом епископа К., ждущего тихое «да». Синева его глаз напротив и ободряющая улыбка…

Внезапный порыв ветра, захлопнувшего тяжёлые церковные врата, – как будто закрылась дверь в прошлое…

А сон так и не приходит, только лёгкая дремота и снова – вспышка маяка.

Первый месяц на острове – будто в дурмане от его близости, объятий, терпких поцелуев, требовательных рук, жаркого шёпота: «Госпожа хранительница»… Череда дней, когда они открывали друг друга, как шкатулку с таинственными сюрпризами. Оказалось, что он не любит суп с капустой и театральные постановки, которые, напротив, ей хотелось пересматривать бесконечно, – а она совсем не умеет жарить рыбу. Его привлекала охота – она же вздрагивала даже от отдалённых выстрелов и не выносила вида мёртвых зверьков и птиц. Он не любил рассказывать о своём прошлом; о войне, на которой побывал, – она же могла без устали вспоминать детство в родном доме и всякие забавные истории, которые его непременно веселили…

Зато они могли часами гулять по острову, вдыхая запах соли и вереска, и предаваться мечтам о совместном будущем. Или выйти в море на старой лодке, купаться и ловить рыбу, наблюдать за тюленями и дельфинами. А потом сидеть вечером при свечах с бокалом вина и читать вслух журналы десятилетней давности, найденные в радиорубке, примыкающей к маяку.

В шутку он именовал их остров «чистилищем», объяснив, что хранители начинают службу на маяках в открытом море, называемых «адом», затем продолжают на островных маяках – «чистилищах», а завершают «в раю», на материке.

– Но с тобой мне не надо никакого рая, – смеялся он и крепко обнимал ее.

В тот месяц они почти не расставались и ни с кем не общались – даже с соседями. Вот только ночи ей приходилось часто проводить одной, особенно когда прогноз был штормовой – в такое время ему надо было неотлучно дежурить на маяке. Хотя компания «Тринити Хаус» и оснастила маяк новыми генераторами, необходимо было следить за их исправной работой.

Но в окно спальни она всегда видела его свет, что давало ощущение защищённости и покоя…

Сегодня северный ветер разыгрался не на шутку: похоже, шторм усилится. В такие ночи волны высотой метров пятнадцать-двадцать с грохотом разбивались о прибрежные скалы и о прочную конструкцию маяка, сложенного из местного гранита. Стены же домика смотрителя, хоть и были каменными, казалось, дрожали от его порывов, а старые ставни на окнах жалобно скрипели.

Дрова в большом открытом камине в столовой давно потухли. Надо крепко зажмурить глаза и постараться уснуть, считая про себя вспышки света…

Первое лето на маяке было похоже на праздник. Она обживала свой новый дом подобно тому, как птица вьёт гнездо: мыла, скоблила широкие дубовые половицы, переставляла мебель, вытряхивала коврики и одеяла; повесила новые занавески, выставила на террасу плетёные кресла, украсила комнаты букетами свежих цветов. Надраила до блеска старую медную посуду, повесила гамак и даже посадила на свежевскопанных клумбах розы, колокольчики, астры. За высокой оградой, сложенной из серых камней, что окружала дом и примыкающий к нему садик, цветы могли противостоять холодным ветрам.

Постепенно она познакомилась и с немногочисленными соседями по острову. Викарий Грегори Уилкинсон раз в неделю прибывал с паромом, чтобы отслужить воскресную мессу в старой церкви Святой Елены, которая сурово возвышалась в центре острова. Она приходила на службу одна, так как муж в это время обычно отсыпался после ночного дежурства на маяке. Викарий был немолод, внешне сдержан и суров, но всегда находил пару тёплых слов для каждого, кто переступал порог храма. Ей казалось, что к ней он был особенно внимателен: расспрашивал, как живётся на острове, не скучает ли она. Голос у него был низкий, густой, а карие глаза лучились добротой и пониманием. Говорили, что он рано овдовел, а несколько лет назад потерял и дочь и с тех пор живёт один, отшельником, и пишет книгу об истории церкви Святой Елены.

Прислуживал викарию старик Мэтью Шорт, живший в домике, примыкавшем к небольшому церковному кладбищу. Он же исполнял обязанности старосты: присматривал и за церковью, и за своими тихими «соседями» – печальными серыми надгробиями, вытесанными всё из того же местного гранита. Она стороной обходила старые могилы: от них даже в жару тянуло холодом и печалью…

На севере острова, в его болотистой части, жила семья рыбака Бака Стоукса. Все члены этого семейства тоже приходили по воскресеньям на мессу. Впереди шёл сам Бак – невысокий коренастый шатен с обветренным лицом и вечно нечёсаной бородой с застрявшими в ней и искрящимися на солнце рыбьими чешуйками. Огромные кулаки с загрубевшей на них от холодной морской воды кожей он прятал в карманы засаленных брюк и всегда угрюмо молчал. Следом семенила его жена Руби – бледная, худенькая, угловатая и печальная, в своей лучшей (вот уже десяток лет) юбке из тёмно-синего твида, старомодной шляпке и накинутой на плечи пёстрой шали. Она куталась в неё в любое время дня и года, будто никак не могла согреться. Замыкал шествие их сын Том – с неуклюжей походкой, в соломенной шляпе набекрень, – напевая под нос одному ему понятные песенки. Ему можно было дать и шестнадцать лет, и восемнадцать – такой вот вечный подросток-переросток с глуповатой улыбкой. Муж рассказал ей, что ребёнком тот упал в заброшенные гранитные каменоломни в глубине острова, нашли его только через пару дней и с тех пор он немного не в себе, но безобиден и услужлив.

И правда, Том всегда пытался сделать ей приятное: придержать дверь, подвинуть скамеечку для ног, поднять упавший молитвенник. Он приносил то румяное яблоко, то корзинку клюквы с болот, то букет полевых цветов и вручал свои дары, бормоча что-то неразборчивое. Почему-то ей часто слышались слова: «Будь осторожна»…

Однажды Том поднял на неё глаза, и она удивилась его вполне осознанному и твёрдому взгляду. Он тут же опустил голову и бочком отошёл к матери, которая заботливо усадила его на дальнюю скамью. А она быстро забыла этот эпизод, не придав ему значения…

В числе прихожан церкви Святой Елены был и паромщик Джон Болл – рослый, грузный, но сохранивший выправку военного моряка; всегда с похмелья, любитель отпустить солёную шуточку и частенько пропадающий в таверне на побережье. У причала была небольшая лачужка, где он обитал, и оттуда по вечерам долетали куплеты непристойных матросских песенок. По воскресеньям он привозил на пароме викария Уилкинсона и оставался на службу. А в те дни, когда паром не ходил, Болл помогал смотрителю в радиорубке: сказывался опыт службы на военном судне.

Приходили и несколько семейств крестьян и рыбаков с южной оконечности острова. Среди них – Эвансы и Кейблы, у которых она покупала свежие яйца, козье молоко и овощи. Вот, пожалуй, и всё их маленькое общество…

Свет маяка продолжал острым лезвием вспарывать ночную тьму за окном, а завывания ветра и грохот шторма заглушали все звуки вокруг. Начни кто-то звать на помощь, никто и не услышит…

В ближайший городок на побережье, что километрах в тридцати от Эксетера, ей удавалось вырваться нечасто: паром приходил регулярно только по воскресеньям и в туристический сезон. В остальное же время – только три-четыре раза в месяц, доставляя необходимые продукты и хозяйственные товары для жителей острова, газеты, письма, какие-то запчасти для маяка и радиорубки и топливо для генераторов.

Ей доставляло удовольствие бродить по небольшим магазинчикам, выбирая приятные мелочи для дома, которые бы создавали в нём уют, и местные деликатесы вроде копчёной оленины, а также баловать себя знаменитым девонским чаем со сливками в уютной кондитерской «Две розы». И хотя внутри ничто не напоминало об историческом противостоянии Ланкастеров и Йорков, разве только розы на хрупких фарфоровых чашечках, ей всегда вспоминался роман Стивенсона*…

*Имеется в виду исторический приключенческий роман шотландского писателя Роберта Льюиса Стивенсона «Чёрная стрела», действие которого происходит в Англии во время войны Алой и Белой Розы.

Во время одной из таких поездок она и познакомилась с Розмари, столкнувшись с той в небольшой антикварной лавке. Когда она не спеша рассматривала в полумраке (и почему в таких местах всегда приглушённый свет?) медные подсвечники для камина в столовой, к ней подошла посетительница, стройная девушка с копной спутанных рыжих кудрей, кучей веснушек и глазами необычного бутылочного цвета – их она разглядела чуть позже, при дневном свете. Обсуждение ими ассортимента магазинчика прервали звонок дверного колокольчика и голос владельца, мистера Хаксли. Девушка неожиданно поспешила к выходу, пообещав подождать её на улице.

Остановив выбор на паре подсвечников в виде цветков лилии, она подошла к конторке для оплаты и спросила мистера Хаксли о своей недавней собеседнице, но тот удивился и решил, что просто не заметил девушку, отвлёкшись на двух французских туристов. Однако незнакомка ждала её за углом, и разговор, начавшийся с обсуждения удачной покупки, они продолжили в малолюдном кафе на набережной и уже через час почувствовали, что эта встреча не случайна – так много общего у них было.

Розмари рассказала, что живёт в небольшой деревушке неподалёку, с какой-то дальней родственницей, за которой ухаживает, и иногда приходит в город – за покупками или просто сменить обстановку. Девушка с искренним интересом стала расспрашивать её о замужестве, о жизни на острове, его обитателях. С этого момента почти каждая её поездка на побережье непременно включала встречу с Розмари, прогулку с ней по узким улочкам с маленькими уютными домиками под камышовыми крышами и цветущими палисадниками или задушевную болтовню в тихом уголке парка, где было легко затеряться среди туристов. К концу лета Розмари стала важной частью её новой жизни. Вот только от приглашений приехать на остров и познакомиться с его жителями та каждый раз тактично отказывалась, ссылаясь на дела, – скорее же в силу своей природной застенчивости…

С очередным порывом северного ветра погас ночник. Хорошо, что на маяке есть переносной генератор и его лампам ничто не грозит. За двести лет, прошедших с момента постройки, маяк никогда, как бы ни разгулялась стихия, не оставлял мореплавателей без спасительных огней. Спасение… Два года назад она и представить не могла, что однажды смыслом её жизни станет это слово: спасение…