Жена хранителя маяка

Слова Розмари о последнем приюте на острове не выходили у неё из головы. Но придумать им логичного объяснения не получалось. Встреча с подругой тоже всё откладывалась: приближались праздники, и дел было много. Да и погода не располагала к морским прогулкам: начинались затяжные зимние шторма, поэтому паром ходил реже обычного.

Однажды, сразу после завтрака, когда муж лёг спать, она отправилась в церковь, чтобы помочь старому Мэтью с подготовкой к Рождественской службе. В корзинке лежали ветки падуба с яркими ягодами, сухие цветы бессмертника, последние астры из её садика.

В церкви было пусто, только одинокая свеча мерцала в полумраке. Быстро прочитав молитву, она через боковой проход вышла в примыкающий двор и приблизилась к калитке кладбища. Утренний туман ещё не рассеялся, и могилы тонули в лёгкой дымке, что придавало окружающей обстановке мистический вид. Она шла медленно, вглядываясь в надписи на надгробиях, шёпотом произнося имена, среди которых не было ни одного знакомого.

В дальней части кладбища она заметила несколько необычных одинаковых надгробий, вытесанных из местного гранита. Это были высокие строгие обелиски восьмиугольной формы, чем-то напоминающие башню маяка. Она решила рассмотреть их поближе: на каждом значилось мужское имя и была надпись на латыни: «custos lucis».

«Надо бы узнать, чьи это могилы», – подумала она и решила вернуться к церкви: одной здесь ей стало как-то неуютно.

Вдруг её внимание привлёк свежий букет из веточек вереска и бледно-розовых хризантем на одной из могил. Приблизившись, она всмотрелась в готический шрифт на мраморной плите. «Эллен Розмари Уилкинсон, возлюбленная дочь и невеста. 1900 -1923. До последнего вздоха».

Она стояла перед могилой дочери викария и раз за разом повторяла слова, написанные на своём обручальном кольце… «До последнего вздоха»… Что это: совпадение, случайность или Том прав и между ней и Эллен Уилкинсон действительно есть какая-то связь?

Она достала из корзины несколько астр, положила их на могилу девушки и, распрямившись, вскрикнула от неожиданности. Рядом стоял старик Мэтью и, опираясь на черенок садовой лопаты, с нескрываемой нежностью наблюдал за ней.

– Это дочка нашего викария? – спросила она, отряхивая с юбки сухую траву.

– Да, наша милая девочка, Эллен. Викарию очень её не хватает. Думаю, он так и не справился с этой потерей: просто делает вид, что всё идёт как раньше. Но я вижу, что это не так. Он и дом свой мне оставил, а сам перебрался на побережье: не смог оставаться среди воспоминаний.

– Мэтью, а что же случилось с Эллен? Я всегда стеснялась спросить об этом, но недавно… – тут она запнулась: ведь ей нельзя ничем выдать Тома. – Недавно я услышала в городе, что она погибла в бурю.

– Смотрю я, ты замёрзла совсем, дрожишь вся. Пойдём, я напою тебя горячим чаем с молоком и расскажу эту печальную историю…

В домике Мэтью весело потрескивали дрова в кухонной печи, пахло сухими травами, трубочным табаком и ещё чем-то неуловимым, чем обычно пахнет в старых домах.

– Здесь всё остаётся, как при жизни Эллен, – Мэтью довольно проворно для своего возраста поставил чайник на плиту и принялся доставать жестянки с чаем, печеньем и сахаром. – Викарий не стал забирать ничего, кроме своих личных вещей и архива. А я только освободил гостевую комнату и перетащил туда свой скромный скарб.

– Мэтью, можно я осмотрю дом? Ведь я впервые у Вас в гостях, – попросила она.

– Конечно, милая, чувствуй себя как дома. У меня редко бывают гости, и мне только в радость живая душа рядом. В домах должны жить семьи, бегать детишки…

Ей показалось, что при этих словах старик незаметно смахнул слезинку. Но, скорее всего, это дым от печки щипал ему глаза…

Она вышла из кухни и прошла в соседнюю комнату, которая, очевидно, раньше служила семье викария гостиной и столовой одновременно. Старинная тяжёлая мебель тёмного дерева вдоль стен, пара потёртых кресел и маленький круглый столик у окна да обеденный стол со стульями составляли всю её обстановку. Большой камин много лет не разжигали, подсвечники на его полке были тусклыми, давно нечищеными. Она подошла к окну и отдёрнула тяжёлые портьеры, чтобы впустить в комнату неяркий декабрьский свет. Оглядевшись ещё раз, заметила на стене портрет молодой женщины на фоне цветущего сада, в летней шляпке с лентами и цветами, из-под которой вырываются медные кудри. Узкие руки с длинными пальцами сжимают кружевные перчатки. Зелёные глаза, в обрамлении густых ресниц, улыбаются. Женщина выглядела счастливой, умиротворённой и кого-то неуловимо напоминала – поворотом головы, прищуром глаз, формой рта…

– Должно быть, это и есть Эллен, – подумала она. – Надо спросить Мэтью об этом.

Соседняя небольшая комната явно служила викарию кабинетом и спальней. Книжные шкафы до потолка, крепкий письменный стол и стул с высокой спинкой, тёмно-коричневый диван из кожи – всё выглядело строго и в то же время комфортно. Здесь она не заметила ни фотографий в рамках, ни картин – были только книги, папки с бумагами, настольная лампа…

Из кухни раздалось звяканье посуды: должно быть, чай готов и хозяин ставит на стол чашки.

Она вышла в небольшой коридор, который заканчивался ещё одной дверью. Толкнув её, она оказалась в светлой, оклеенной милыми обоями в мелкий цветочек комнате – безусловно, девичьей спальне. На кровати – красивое расшитое покрывало, на тёмном полу – шерстяной коврик; небольшой комод и туалетный столик в углу; у окна, выходящего в садик у церкви, – уютное кресло и скамеечка для ног. Так и тянет устроиться в нём с книжкой или просто помечтать… Над кроватью – картина с изображением маяка, написанная уверенными мазками, передающими всю его величественность на фоне бушующих волн. Она подошла ближе, чтобы разглядеть подпись или дату, которые обычно ставят в углу, и заметила необычную деталь: на балконе маяка была изображена фигурка женщины с развевающимися волосами, которая, казалось, всматривается в морскую даль и простирает к ней руки…

– Вот ты где, – в комнату вошёл старик Мэтью. – Чай готов, пойдём выпьем его, пока не остыл…

– Это комната Эллен? – спросила она. – Она сама нарисовала эту картину?

– Да, малышка с детства любила краски, – с грустью ответил старик. – Могла часами сидеть за мольбертом. Бывало, вся перепачкается, а викарий только смеётся и хвалит её рисунки. А эту картину Эллен нарисовала прямо перед своей гибелью. Я хотел убрать её вместе с рисовальными принадлежностями – их-то викарий велел сложить в кладовке, – но он решил повесить картину в этой комнате и, когда заходит сюда, всегда подолгу смотрит на неё и вздыхает…

– А в гостиной – это портрет Эллен? – спросила она, сделав несколько глотков ароматного согревающего чая, в который Мэтью не пожалел положить ни сахара, ни сливок.

– Нет, что ты: это портрет её матери, миссис Розамунд Уилкинсон. Его написал один художник из Италии, который приезжал на отдых на побережье. Розамунд брала у него уроки живописи; думаю, она и дочери передала это увлечение… Она тогда уже ждала ребёнка, очень радовалась предстоящему материнству, просто расцвела вся. Не знала, что не придётся ей понянчить малышку: не оправилась после родов, бедняжка. Миссис Эванс как-то рассказывала мне, что Эллен родилась до срока, это и подкосило здоровье её матери. А начались роды раньше положенного времени вот почему. Что-то уж очень сильно напугало жену викария, которая была в ту ночь одна: мистер Уилкинсон остался в городе по делам. Вот она и прибежала к дому Эвансов сама не своя, всё твердила про какие-то огни, про следы дьявола… Миссис Эванс говорит – родильная горячка это. Так плоха была, что пришлось её спешно везти в город, к доктору.

– Какая трагедия – потерять сначала жену, потом дочь, – она вздрогнула от собственных слов. – Мэтью, ты обещал мне рассказать, что же случилось с Эллен.

– Да что уж тут скрывать, грустная это история. Но странно, что ты до сих пор не знаешь её и спрашиваешь меня. Я думал, что твой муж давно рассказал тебе обо всём.

– Мой муж? – она была удивлена, но тут же вспомнила про надпись на кольце и на могильном камне. – Почему именно он?

Старик Шорт налил себе ещё чашку чаю, закурил трубку и начал свой рассказ.

Глава шестая

Рассказ Мэтью Шорта. История Эллен

– После смерти жены викарий Уилкинсон посвятил свою жизнь дочери, осиротевшей практически при рождении, и церкви. Он и крестил девчушку именем святой Елены, покровительницы нашего прихода. Конечно, пока малышка росла, ему помогала приглядывать за ней миссис Эванс, но, как только Эллен исполнилось пять, взял заботу и воспитание в свои руки. Да и у Эвансов скоро родился Колин. Так дочка всюду за отцом и ходила: играла у алтаря или в садике перед церковью, ко мне в лачугу прибегала; щебетала, как птичка. Очень смышлёная была, всё схватывала на лету. Викарий не захотел отпускать её в городскую школу, сам обучал наукам, а потом вообще открыл тут школу для ребятишек, живущих на острове.

Когда Эллен из подростка превратилась в юную девушку, всем стало ясно, что она красавица, вся в мать, но от отца унаследовала твёрдый характер – всё делала по-своему.

– Такой красотке нечего делать на острове, – вздыхала миссис Эванс. – Ей нужно общество молодых людей, чтоб жениха хорошего себе найти, замуж выйти. А она целыми днями то в церкви, то в школе, то по дому…

Нельзя сказать, что Эллен была нелюдимой – нет, она регулярно ездила в город, и у неё даже были там приятельницы, вместе с которыми она посещала уроки живописи и музыки. Иногда она ездила в Ч. или участвовала в благотворительных поездках от церкви, собирала пожертвования для бедных. Но, конечно, больше всего времени проводила на острове, рядом с отцом.

Наш прежний смотритель, Магнус Макбрайд, хоть и был таким отшельником и молчуном, что даже на воскресные службы не ходил, но и тот привязался к Эллен и всегда радовался, когда она навещала его на маяке. Никого не пускал он наверх, кроме неё. А Эллен в маяк была просто влюблена. И историю его строительства изучала, и Магнуса пытала, как линзы работают, как сигналы подают. Пытливая уж больно была. Вот и картину нарисовала, с маяком-то.

А через полтора года после окончания войны Макбрайда сменил новый смотритель, на удивление молодой для такой работы. Твой муж, стало быть…

Она помнила, как на этих словах чуть не уронила свою чашку. Значит, её муж уже был на острове, когда погибла Эллен Уилкинсон, однако он ни разу за всё время не обмолвился о ней ни словом…

– Когда в таком замкнутом пространстве, как наш остров, находятся двое молодых людей, они непременно потянутся друг к другу, – продолжал Мэтью, не заметив её смятения. – Так и случилось: сначала Эллен по привычке просто приходила к маяку и усаживалась на какой-нибудь валун со своим мольбертом. Встретив смотрителя, она всякий раз расспрашивала его о работе; о том, привезли ли новые линзы и как работает старый генератор. Её вопросы не были простым любопытством, ведь от мистера Макбрайда она узнала много чего о маяках и их устройстве.

Новый смотритель держался сдержанно, но учтиво, и так случилось, что их беседы постепенно становились всё продолжительнее и оживлённее. Думаю, для Эллен это была просто жажда общения с новым человеком, который моложе всех из окружающих её на острове. К тому же прошедшим войну, приехавшим издалека, повидавшим мир… Неподдельный интерес со стороны девушки, казалось, растопил обычную холодность нашего нового соседа. Он даже стал приходить иногда на службы в церковь, где скромно сидел в самом конце зала, на дальней скамье.

Как бы там ни было, спустя несколько месяцев наша Эллен и смотритель были уже не разлей вода. Я частенько видел их прогуливающимися над морем: она звонко смеялась, а он смотрел на неё с нежностью и лёгкой улыбкой. Так взрослые смотрят на расшалившегося ребёнка.

В этом месте рассказ Мэтью заставил её сердце биться сильнее – сразу вспомнились их с мужем прогулки по острову, такие частые в первые месяцы после свадьбы и такие редкие в последнее время… Интересно, над чем так смеялась эта девушка? Не над теми же ли забавными историями, которые он рассказывал теперь и ей?

– Викарий не препятствовал этому общению, понимая, что рано или поздно его любимая дочь, как птичка, выпорхнет из гнезда, – продолжал Мэтью. – Он принимал смотрителя у себя дома, они играли в шахматы после обеда, в то время как Эллен, устроившись в кресле у окна, что-то читала или вышивала.

Прошло несколько месяцев. Эллен всё реже бывала в церкви или школе и всё чаще на маяке. Новый смотритель, как и его предшественник, был рад её визитам, которые, впрочем, всегда приходились на дневное время. Во время ночных дежурств допускать на маяк посторонних не положено.

Однажды, глядя на Эллен, удаляющуюся от церкви в сторону маяка, я шутливо заметил викарию, что скоро у нас зазвенят венчальные колокола, а там, глядишь, и внуки не заставят себя ждать. И удивился грусти в его глазах, когда он тихо ответил:

– Чему быть, того не миновать. Но не такой судьбы желал бы я для своей милой Эллен, не такой. Заточить себя на этом острове на долгие годы, в то время как её ждёт целый мир… В своё время я уже совершил ошибку, уговорив свою жену остаться жить здесь, вдали от людей. И не хочу совершить новую. Но я вижу, что Эллен влюблена, что она счастлива, – и отступаю, как уходит под землю старый поседевший снег, давая дорогу звенящему весеннему ручейку…