Наследница

– Вот это новость!

Новость сосала под ложечкой, жужжала в воспаленном мозгу и выклевывала печень несколько дней. А тем временем срок повторного обсуждения его кандидатуры на высокий пост неумолимо приближался. Нужно было принимать самые решительные меры. Самые отчаянные.

Екатерина Ильинична Борисова была плохим партработником. Ей, аккуратной и исполнительной, с детства доставались любые посты, требующие времени и ответственности. Сколько она себя помнила, вечно перед кем-то отчитывалась, кто-то вечно отчитывал ее в качестве старосты, председателя совета дружины, главы комитета комсомола. Одноклассники прятались за ее спиной от общественной работы, собирались группками, слушали модные песенки, пробовали вино, а она, втайне завидуя их бесшабашности, таскалась с собрания на собрание, писала планы, отчеты, объяснительные.

Она мечтала стать домохозяйкой. Печь пироги, в праздники гулять с мужем под руку по центральным улицам города, воспитывать детей. Дальше ее мечты не шли, потому что накатывали слезы, и обычно она давала им волю в ночь с субботы на воскресенье, когда никто не мог увидеть ее покрасневшего и распухшего лица.

Однако на этот раз все ее планы сбились, и она рыдала в три ручья уже с раннего вечера пятницы, потому что находилась в состоянии тяжелой и безнадежной влюбленности в Пашу Синицына. На собрании, по-бабьи испугавшись, что его переведут и она больше никогда его не увидит, Катя сгоряча ляпнула что-то насчет отсутствия семьи и тут же прикусила язык. Голосование перенесли, с переводом решили повременить. Но Павел для Кати был безвозвратно потерян, – он скорее женится, чем откажется от должности.

В субботу утром Катя проснулась от звонка и побежала открывать, начисто позабыв, что накануне проревела полночи. На пороге, опершись локтем о косяк, стоял Павел – бледный, взъерошенный, с кругами, залегшими под глазами. Костюм его отливал сталью.

– Вы, Екатерина Ильинична, конечно, не ожидали увидеть меня сегодня, не так ли?

– Да… То есть – нет. То есть – да… Нет.

– Можно войти? – спросил Павел, воспользовавшись ее замешательством.

– Конечно, – она пропустила его в прихожую и, плотнее запахивая халат, засуетилась: – Только подождите минуточку, я переоденусь.

– Не нужно, – он поймал ее за локоть, – я всего на два слова. Мне известно, что на собрании вы высказались против моей кандидатуры.

Катя густо покраснела и пробормотала:

– Я… вы понимаете… вы…

– Я все понимаю. Вы по-своему абсолютно правы. Но поймите же и меня…

Тут он театрально развернулся к ней и замер, не закончив фразы. Катя перестала дышать, заметив, как горят его глаза.

– Я не могу жениться, – объявил Синицын. – Потому что давно люблю женщину, которая не отвечает мне взаимностью. Я даже не смею подойти к ней, не смею думать о признании. Потому что она – выше меня, она лучше меня… И знаете еще что? Несмотря на то, что я безумно люблю свою работу, я скорее откажусь от места, чем женюсь на другой!

– Да? – промямлила Катя, почувствовав, что сейчас снова расплачется. – Я совсем не знала… Извините меня, я…

– Конечно, вы не знали, – горько усмехнулся Павел Антонович. – Да и к чему вам было это знать? Это ведь ничего не изменит!

– Но почему же?.. Я попробую поговорить с коллегами…

Павел Антонович посмотрел на нее непонимающим взглядом.

– Ах, вы о работе… Я хотел сказать, что ничего этого не нужно. Я и сам не смог бы без нее уехать. Даже представить не могу, что больше не увижу ее.

Последние слова он произнес, мечтательно глядя в потолок.

«Господи, – думала Катя, – он безумно влюблен. Куда же я лезу?» Она отчаянно смело посмотрела ему в глаза, хотела извиниться, сказать что-нибудь утешительное, но женское любопытство – жажда женщины узнать имя соперницы – прорвалось сквозь все ее потуги вести себя корректно:

– И кто же она?

Голос ее сорвался, вопрос прозвучал с оттенком истерики.

– Вы, – ответил Павел.

Екатерина Ильинична еще некоторое время стояла перед ним с открытым ртом, пока его ответ прокладывал себе дорогу к ее воспаленному мозгу и горечью наполненному сердцу. А когда она наконец услышала и поняла, то внутри произошел страшный взрыв и, упав в кресло, она зарыдала навзрыд…

Спустя неделю Синицын получил назначение, а спустя девять месяцев сбылась мечта Кати – она ушла с опостылевшей работы в декрет и навсегда осталась домохозяйкой. Катя родила ему двух сыновей – Артема и Бориса.

Павел Антонович разгладил смятый листок. Слева от обведенной суммы стояли три имени: Катя, Артем, Борис. Раздумывал он недолго. Если Катя и любила его когда-нибудь, то только в первые три месяца беременности. Потом ее положили в больницу на сохранение. А уж когда появился на свет Артем, вся ее любовь досталась ему безраздельно.

И потом, Катя никогда не простит ему измены. Да и нянчиться с ним не станет. Она сейчас крепкая шестидесятипятилетняя женщина. Здоровая как бык.

Он никак не мог вспомнить, какие чувства вызывала у него Катерина. Больше тридцати лет бок о бок прожили, а ничего не осталось в памяти. Хотя… Он вспомнил, как она изводила его своей ревностью, как шпионила за ним, рылась в карманах, звонила с проверками на работу. И как он боялся этого раньше. Боялся, что, если этой ревнивой идиотке стукнет в голову написать на него в партком, могут быть неприятности…

«Ненавижу, – прошипел Павел Антонович и жирной линией вычеркнул имена своей первой жены и сыновей. – Копейки им не оставлю. Полушки не дам…»

– Аня, – позвал он слабым голосом. – Ты вернулась, Аня?

Ответом ему была тишина. Где черт дуру носит? Уже половина первого! Нет, без Галкиной помощи не обойтись. Нужно бы позвонить ей. Павел Антонович набрал номер, но тут услышал, как ключ лязгнул в двери, и, бросив трубку, стремительно покатил на кресле в прихожую…

3

1 января 2001 года

Пока били куранты, Воронцов озадаченно переводил взгляд с Дика на Лию и обратно. Все было не так, как обычно, не так, как должно быть. Чуждый мир заполонил его дом. Его любимое кресло делили незнакомая девица и едва знакомый пес. Такая встреча Нового года сулила не самые спокойные триста шестьдесят пять остальных дней.

Николай Васильевич внимательно посмотрел на Лию, словно размышляя, что с ней теперь делать.

– Из дома удрала? – спросил он. – С родителями поссорилась?

– У меня нет родителей.

– Давно?

– Давно.

– С кем-то ведь ты жила?

– С бабушкой.

– Ну – вот.

– Она умерла на прошлой неделе.

Воронцову стало неловко от своих же вопросов. Гэбист проснулся: как звать, как фамилия. Тьфу. У человека горе. Разве такая красавица стала бы чахнуть в Новый год с первым встречным стариком, ежели бы не особенные обстоятельства? Чтобы замять паузу, он прошелся к столу и снова плеснул себе водки в стакан.

– Можно и мне? – робко попросила Лия.

– Давай. Плохо-то не станет с непривычки?

– Хуже не станет, – пробормотала Лия. – Тост будет? Или вы не любитель?