Zoom. Карантинная история

Ок второй раз.

Женя успевает заметить: что-то не так. Но пальцы оказываются быстрее, и, только когда злосчастное голосовое уничтожено, до неё доходит, что именно.

Удалить для всех?

Проклятая привычка чистить чат! У неё на автомате стоит команда просто «Удалить».

Женя скулит и сползает по стенке.

Она не боялась ночевать одна во время маминых дежурств. Зато не могла заставить себя в одиночку прийти в школьный буфет и купить какой-нибудь пирожок или бутылку воды.

Однажды она почти час простояла в холле маминой больницы, подглядывая за теми, кто подходил к кофемашине, потому что очень хотела купить себе кофе, но не знала, как работает аппарат.

Потом наконец решилась, подошла. И у неё, может быть, всё бы получилось. Но прямо за её плечом пристроился какой-то парень, который тоже, видимо, соскучился по кофе.

Парень был смешной, кудрявый и ушастенький, одет в белый халат с криво висящим бейджиком. Интерн, кажется. Он беспрерывно зевал. Поймал Женин взгляд, улыбнулся. Так хорошо, приветливо, без всякой насмешки.

А Женя занервничала, отвернулась, потянула из стопки стаканчик, вытянула сразу три.

– Помочь? – спросил парень.

Женя затрясла головой, устроила стаканчик в нужное место, ткнула в какую-то кнопку, забыла закинуть монетку, закинула монетку…

Дальше она помнила плохо. Кажется, все три стаканчика покатились по полу, дымящаяся карамельная струя полилась мимо, а Женя рухнула на пол прямо возле ненавистного аппарата.

Смешной интерн перепугался. Он больше не улыбался и не зевал. Опустился на колени рядом и что-то кричал, и ещё подбегали люди и тоже что-то кричали, Женя не разбирала.

А потом она сидела рядом с мамой, и мама обнимала её за плечи и укачивала как маленькую. Пахло ванилью и лекарством. Ванилью – от стаканчика с горячим шоколадом, мама держала его в руках и время от времени давала Жене отхлебнуть.

– Ты просто устала. Бывает, – повторяла она.

Шоколад остыл и был невкусным, но кофе вреден девочке Жениного возраста, да ещё такой легковозбудимой.

– Что делать, бельчонок, привыкай. Всё достаётся тяжким трудом. Только так. Ты ведь не хочешь стать такой, как наша Мила?

Женя глотала отвратно-тёплый шоколад. У неё не было сил сказать, что она, может быть, как раз этого и хочет.

Быть как Мила.

Мила – Женина тётка, младшая мамина сестра.

Когда-то она тоже поступила в медицинский институт. И даже проучилась там полтора года. А потом заскучала, заявила: «Это не моё!» – и забрала документы накануне сессии.

Фразочка Милы. Она повторяла её в решающие моменты своей бурной и непутёвой жизни.

– Это не моё! – произнесла она, покидая тёплое кресло референта одной солидной фирмы, куда её устроила подруга.

– Это не моё! – сказала как отрезала, уходя от мужа с чемоданом в одной руке и хнычущим свёртком – в другой. – Он зануда, – объяснила она, сидя на кухне у сестры.

Она ела абрикосовое варенье столовой ложкой, кормила грудью пятимесячную дочь Елизавету и абсолютно не чувствовала себя виноватой.

– Тебе ребёнка растить! Одной! – выговаривала Женина мама.

– Ты же растишь, – Мила облизала ложку и улыбнулась. – Тоже без мужа. И ничего.

– Это другое! – возразила мама. – Я не смогла жить рядом с ленивым и безвольным человеком. А ты?

Мила осторожно переложила засопевшую дочку на другой локоть. Застегнула блузку.

– По сравнению с тобой все ленивые и безвольные, – заметила она.

С тех пор её дочь Лизка выросла. Мила зарабатывала изготовлением тортов на заказ. Получалось здорово, но не то чтобы очень доходно.

Мама вроде бы махнула рукой на убогую сестру – пусть живёт как хочет! Но время от времени принималась её ругать. Или приводила Жене как дурной пример.

Но Женя не проникалась. Втайне она завидовала всему, что мама считала непростительно легкомысленным. Тому, что Мила способна, например, предложить Лизке прогулять школу – потому что «погода хорошая» и «пятый класс – не выпускной». Тому, что она может уволиться из своей кондитерской и мотануть на всё лето в какой-нибудь Кисловодск. Что в любой момент способна сказать «Это не моё» и решительно повернуть свою жизнь в другую сторону.

Наплакавшись, Женя подходит к окну.

Снаружи темнеет. Она провожает взглядом тонкие облачка, тающие над крышами многоэтажек. Звонит Миле (с тем же успехом), думает, что надо бы извиниться перед Брониславой, решает, что пока обойдётся, и отправляется к последним новостям.

Теперь все говорят – крайним. Женю это раздражает. «Крайний герой». «Крайний из могикан», ага! Но сейчас она и сама боится слова «последний». Даже когда оно звучит только в голове.

Сердце стучит так, что хочется достать его, сжать руками и утихомирить.

Человека, раскурочившего проводку, отпустили на поруки родственников. Он оказался не таким уж психом. Просто неделю провёл в больничных коридорах, почти не спал, ждал, когда жену переведут из реанимации в общую палату.

И не дождался. Вирус косит не только пожилых.

Вообще-то псих, конечно. При чём здесь остальные? Ни врачи, ни другие больные не виноваты. Каждый день кто-то умирает, кто-то выздоравливает.

Но Женя почему-то не осуждает этого человека. Злится на него, но не осуждает, нет.

В комнате уже совсем темно. Только экран ноутбука светится. Как портал.

Стук в дверь отзывается грохотом лавины. Женя вскакивает с места и мчится в коридор, но перед самой дверью замирает.

Стук повторяется снова, на этот раз из-за двери подают голос:

– Открывай, чудище!

Женя бросается навстречу Миле так стремительно, что не даёт войти, и обе стоят на пороге: Мила – растопырив руки и придерживая дверь, Женя – уткнувшись ей в плечо.

– Ну хватит уже. Чего ты! – Мила отрывает Женю от себя, и они наконец ступают из тёмного подъезда в квартиру.

– Ты почему не перезвонила? – набрасывается на тётку Женя.

– Телефон сдох, – отзывается Мила уже из кухни, где гремит кастрюлями и что-то роняет на пол. – Есть что-нибудь глотнуть? В горле пересохло. И засвети уже фонарик какой-нибудь, сколько можно в темноте.