Гребень Матильды

– Все очень вкусно. Благодарю вас, – выдавил гость, с трудом удерживаясь, чтобы не вцепиться зубами в поджаристую горбушку, которая еще оставалась на тарелке.

– Да ты ешь, милок, не стесняйся. Не обеднеем.

Фефа подвинула к нему мешочек с сахаром и добавила:

– Через тебя и Колю нашего, считай, накормили. Авось и его кто-то приветит.

Она всхлипнула и тут же бросила испуганный взгляд на Анну.

Та сделала вид, что не замечает, и, решив, что уже можно, спросила:

– Как вы оказались в Петрограде?

Георгий сразу отставил кружку и вытер рот.

– Один я все равно не выбрался бы из России. Я… точнее, мы вместе решили, что мне стоит попробовать вернуться домой. Ну… то есть, не домой, конечно. Мои родители эмигрировали еще летом. Успели, так сказать. Но здесь у меня остались родные. И соотечественники, готовые помочь. Когда я был готов к путешествию, Николай попросил передать записку для вас.

Записку? Что ж он молчал!

– Батюшки, – прошептала Фефа, садясь на лежащее на стуле мокрое полотенце.

– Сейчас.

Гость кинулся в прихожую и, покопавшись в своем грязном армяке, вытащил из подкладки сложенный в квадратик листок.

– Вот.

Анна схватила быстрее, чем он договорил.

На крошечном обрывке бумаги не было слов. Только пять тоненьких кривых линий и несколько нот на них.

– Чего это? – спросила Фефа, заглянув через ее плечо.

– Ноты.

– Сама вижу, что ноты! Написано-то что?

– Это музыкальная фраза. Точнее, отрывок. Не пойму.

– Может, я прочту? – предложил Афлераки и смутился. – Нет, простите.

– Я сама разберусь.

Анна сложила листочек и спрятала в карман.

– Расскажите еще. Про Николая.

Георгий заметил, что она с трудом сдерживает слезы, и кивнул.

– Расскажу все, что знаю.

Они все-таки уговорили его остаться. Ночью в Петрограде Георгий наверняка налетел бы на патруль.

Подумав, тот согласился.

Уложили в комнате покойного тятеньки. Благо, там ничего не изменилось.

Сами легли в Анютиной комнате. Сентябрь – хоть было самое начало – нынче выдался холодный, а с дровами дела обстояли плохо. Если и надыбают где, то дня на три. Так что приходилось ужиматься. Фефину комнату закрыли, да и тятенькину тоже. Но ту уже давно. С конца восемнадцатого, после похорон.

Нынче отворили и немного протопили. Потом Фефа принесла от себя перину – любимую, деревенскую, – и в целом устроили гостя неплохо.

Он уснул, не дождавшись, когда хозяйки уйдут. Просто положил голову на подушку, и все. Засопел.

Фефа с минуту еще глядела горестно на его бледные впалые щеки, а потом, вздохнув, призналась:

– Сердце зашлось, честное слово. А ну как и наш там… так же.

Анна дернула ее за рукав.

– Хватит причитать. Пошли отсюда.

Фефа послушно вышла из комнаты.

– Так чего же там написано, Анюточка? Поняла?

И увидев, что та одевается, испуганно спросила:

– Да куда ты?

Анна застегнула тужурку и ответила:

– Пойду к Марье Николавне.

– Ночью? Рехнулась?

– Меня не тронут.

– Утра хоть дождись! Люди спят, поди!

– Не спят.

– А ты почем знаешь?

– Знаю, – отрезала Анна и открыла дверь. – Береги его, – велела она.

До дома Синицких добралась без приключений. Даже странно. Не встретила ни одного патруля.

Парадная в этом доме тоже стояла заколоченной. Анна прошла под аркой и, поднявшись по давно не мытым ступеням, постучала в дверь. Три раза. К Синицким теперь так надо стучать.