Небесные верблюжата

Что раставил граблями пальцы – Эй ты, мямля!

Ну, что уставился, да еще раскрыл рот!

Ты правишь лодкой?

Нет.

А лошадью?

Нет.

А дерешься?

Нет, право, оставь меня!

«Что ж ты делаешь целый день, длинная простофиля?»

Да, оставь, ну, не надо…

Эх, отколотил бы тебя, да жаль, и вдобавок ты – король, это для тебя, собственно, и небо, и земля…

Да, ну, тебя, ты теперь так и простоишь разиня рот до самого Покрова! Знаешь что, дам-ка я тебе шлепка прямо из милосердия, а то простоишь ведь так, король, до самого Покрова.

* * *

Звездочка
Высока.
Она блестит, она глядит, она манит,
Над грозным лесом
Она взошла.
Черный грозный лес,
Лес стоит.
Говорит: – в мой темный знак,
Мой темный знак не вступай!
От меня возврата нет —
Знай!
За звездой гнался чудак,
Гнался…
Где нагнать ее
Не отгадал…
Не нагнал —
И счастлив был, —
За нее,
За нее пропал!

НА ПЕСКЕ

Сосновые шишки, выбеленные на пустынном песке соленой водой и солнцем, принимают голубой цвет.

В каждой шишке, в разгибах ее согнутых чешуек кристаллизованная буря. Упорный ветер – кристаллы северного настроения. Они были собраны в шапку и принесены домой, – вместе с раковинами улиток, сомнительно пахнувшими тиной, и хорошенькими сухими шариками, которые дома выброшены встретившими, за свое явно заячье происхождение, и за которые принесший был осмеян. Как – осмеян! Отбиваясь, он пробился сквозь кусты – оставив на сучьях клочья тонких волос и бросился как молодой жираф нелепыми шагами осмеянного. Почему? Ведь заячьи шарики были сухие и очень хорошенькие. В округленных ямках песку лежали как в гнездышках.