Сезон долгов

Обиженные дамы Старынкевич после неприятного разговора с княгиней покинули княжеское имение. Дом погрузился в ожидание...

Но ни к вечеру, ни на следующее утро Феликс не вернулся. Оставив рыдающую княгиню на попечение слуг, Колычев отправился в город и, обойдя все, не столь уж и многочисленные гостиницы и рестораны, обнаружил, что ни в одном из этих заведений молодой князь Рахманов не появлялся и вообще в городе его никто не видел.

Пришлось возвращаться в имение Рахмановых ни с чем. Княгиня, бывшая уже с утра не в себе, впала в полное отчаяние. К вечеру Феликс так и не появился. Дмитрий распорядился вызвать к убитой горем матери врача и решил наутро, на свой страх и риск, обратиться в полицию за помощью.

Но ночью какой-то оборванец, на которого поначалу сторож едва не спустил собак, принес записку от Феликса, небрежно написанную крупными и чрезвычайно кривыми буквами. Хотя подлинность почерка не вызывала сомнений, казалось, что автору послания было трудно держать перо в руке.

«Не тревожьтесь, завтра буду дома. Ваш Феликс».

Вот, собственно, и все, что молодой князь счел нужным сообщить. Однако княгиня сразу приободрилась и даже как-то помолодела.

Но когда Феликс наконец вернулся домой, оказалось, что не все обстоит так уж благополучно – у него было огнестрельное ранение правого предплечья. Княгиня потеряла сознание, взглянув на пропитанные кровью куски старой простыни, которыми кто-то обмотал руку ее сына.

Колычеву опять пришлось взять все хлопоты на себя и, прежде всего, снова послать за доктором.

Когда Феликс, в чистом белье, с обработанной раной, уже лежал в своей спальне, а доктор хлопотал в комнате княгини, Колычев поднялся к приятелю и присел в кресло у его постели.

– Ну, братец, теперь ты можешь объяснить, что с тобой случилось? Прости, но у меня невольно закрадывается мысль, что ты слегка тронулся умом, представляя себе, как мадам Старынкевич схватит тебя и насильно благословит иконой...

– Да брось, Митя, в сущности, все это – ерунда. Так, странное стечение обстоятельств, не более. Ты помнишь, как я ушел ночью из дома в твоей куртке и побрел по берегу в сторону города?

– Ну, еще бы! И что, на тебя напали пираты?

– Колычев, ты неисправим. Не говори глупостей. Хотя, на самом-то деле все получилось еще интереснее. Я дошел до Черных скал, там глубокая бухта, и когда обогнул последнюю скалу, увидел, что у берега стоит шхуна, а какие-то люди впотьмах грузят на нее ящики и бочонки.

– Контрабандисты?

– Представь себе, да. Кто бы мог подумать, что они водятся в наших местах. Но ты не перебивай, ты слушай, – заметив меня, они нисколько не испугались, а повели себя так, словно бы знали, что я вот-вот появлюсь. «Вы заставили себя слишком долго ждать, – заявили мне не слишком любезным тоном. – Подставляйте-ка плечо под бочонок, нужно поскорее закончить погрузку и смыться отсюда!» Я наравне со всеми таскал на судно груз, потом мы снялись с якоря и пошли в открытое море. Как я понял, контрабандисты подрядились вывезти за границу политического, сбежавшего из тюрьмы в Севастополе, скрывавшегося два месяца от полиции и пробравшегося в конце концов в наши места. Они не знали его в лицо, просто ждали у Черных скал человека, который придет и сядет на их судно, вот и приняли меня за него...

– Феликс, ты меня пугаешь! Куда же ты собрался с ними плыть? В Турцию, в Грецию? Без денег, без документов, способных подтвердить твою личность? Ты мог влипнуть в очень серьезные неприятности! Даже если бы тебе удалось как-то договориться с заграничными властями и вернуться на родину, российские власти заподозрили бы тебя в связях с контрабандистами и политическими преступниками.

– Не знаю, я как-то в тот момент не думал о последствиях. Тем более, я сразу не объяснил им их ошибки, а потом это было все сложнее и сложнее.

– Пожалуй, и правда, они ведь могли тебя просто убить и скинуть в море, догадавшись, что посторонний узнал про их секреты, – согласился Колычев. – Ситуация просто безвыходная!

– Об этом я тоже как-то не думал.

– Феликс, друг мой, думать иногда не вредно!

– Да ты понимаешь, Митя, все как-то закрутилось само собой, совершенно независимо от моей воли. Думай – не думай, я и так не мог ничего изменить. Оставалось махнуть рукой – пусть все идет, как идет... Выйдя из российских вод, контрабандисты где-то в открытом море собирались подойти к турецкой шхуне, которая их поджидала, и перекинуть на нее груз. Ну и меня тоже. На берегу пришлось бы сдаться и уповать на милость турецких пограничников. Но дело осложнилось тем, что нас заметил русский сторожевой корабль...

– Час от часу не легче!

– Мы от него попытались удрать, долго мотались по морю, потом вступили в перестрелку и все же удрали, – с необъяснимым азартом заявил Феликс.

– Что значит – вступили в перестрелку? Ты хочешь сказать, что тоже стрелял?

– Ну, – замялся Феликс, – вообще-то мне дали ружье...

– Феликс, говори правду! Во что еще ты ввязался?

– Да ни во что, клянусь тебе. Ну так, пальнул пару раз в воздух, чтобы внимание к себе не привлекать. А что ты хотел, чтобы я демонстративно не стал стрелять в представителей власти и выдал себя? Или объявил бы себя толстовцем, не желающим осквернять руки оружием? Мне вряд ли поверили бы. А так, в общей суматохе никто не обратил внимания, прицельно я стреляю или нет. Правда, тут меня и ранили...

– Доктор сказал, что рана не очень серьезная, сквозная.

– Да я нисколько не беспокоюсь из-за раны. Пустяк, царапина. Завтра же встану на ноги. Слава Богу, что не убили.

– Да, повезло. Команды сторожевых кораблей обычно неплохо стреляют.

– Но ведь меня уже потом хотели добить. Когда мы сошли на берег и отправились в логово контрабандистов...

– Куда-куда отправились? В логово? Феликс, ты мог бы написать авантюрный роман о своих приключениях. Так и назови: «В логове контрабандистов: Воспоминания князя R. о пережитых им приключениях». Бешеный успех гарантирован.

– Сейчас, конечно, об этом можно и пошутить. А тогда мне было не до смеха. На берегу, да еще при свете, меня очень быстро разоблачили как самозванца... И ты знаешь, кто меня спас?

– Прекрасная атаманша шайки контрабандистов? Ты умеешь внушать женщинам сильную страсть, достаточно вспомнить, что творится с мадемуазель Старынкевич...

– Митя, ради Бога, хоть сейчас не напоминай мне о мадемуазель Старынкевич! Будь снисходителен к болящим и страждущим! Кстати, среди контрабандистов и вправду была одна девушка, но по-моему, она вовсе не атаманша и в море с ними не ходит, ждет на берегу. Это она сделала мне повязку на рану. Но я отвлекся. Вернемся к моему чудесному спасению. Если бы не оно, никакие повязки были бы мне не нужны. Я бы уже давно плавал в море со вспоротым животом, представляя собой титулованный корм для рыб. Так вот... Я встретил там Алексея Заплатина. Помнишь такого?

– Заплатина? Честно говоря, как-то не могу вспомнить, – замялся Колычев.

– Ну Митя! Такой высокий, световолосый парнишка с нашего курса, он еще сильно сутулился и носил пенсне, за что его поддразнивали... А без пенсне у него было лицо настоящего аскета с вечно горящим близоруким взглядом. Вспомни, в девяносто девятом году была всеобщая студенческая забастовка в знак солидарности с киевскими студентами, отданными из-за политики в солдаты. Весь университет бурлил. А этот Заплатин был председателем забастовочного комитета.

– А, ну конечно, председателя забастовочного комитета я помню. Мне тогда довелось с ним схлестнуться. Верно, его звали Алексей Заплатин. Такой белобрысый, остроносенький и вечно злой тип, крайне неприятный на мой вкус. Его тогда, помнится, исключили из университета.

– Да-да. Он профессионально занялся политикой и через несколько лет угодил в ссылку, где следы его и затерялись. Так вот, Заплатин, оказывается, в конце 1905 года попал под амнистию после Октябрьского манифеста, вернулся из ссылки и живет теперь здесь. Знаешь, политическим даже после амнистии запрещено проживать в столицах и в крупных городах, Заплатин не знал, куда податься, и приехал в наш городок к сводному брату, он таможенный чиновник. Может быть, и брат замешан в дела с контрабандой и связан с контрабандистами, но Алексей – прямо свой человек у них, чуть ли не атаман. Такое странное стечение обстоятельств...

– Да какое там стечение? – фыркнул Колычев. – Ну встретил бывшего однокурсника, дело обычное.

– Митя, ты не понимаешь, – перебил его Феликс. – Мы с Заплатиным не в первый раз в жизни пересекаемся. Я после университета какое-то время служил помощником у адвоката Глазовского, пока не получил тетушкино наследство. Наши дальние родственники похлопотали перед Глазовским, чтобы он меня взял в свою контору, и он согласился вроде бы как из милости. Предоставил кусок хлеба нуждающемуся молодому человеку из хорошей семьи. Благодетель! Ну и был я у него в конторе вроде мальчика на побегушках, одна слава, что помощник присяжного поверенного. А Заплатин, как я говорил, после исключения из университета занялся политикой и был тогда уже довольно известным социалистом. И вот, представь себе, к Глазовскому обращаются представители оппозиции с просьбой защищать на политическом процессе видного борца с самодержавием Алексея Заплатина. Адвокат закрутился – и отказать неловко, ведь он, как популярный защитник, рекламирует везде свои левые убеждения, это модно, но и согласиться трудно – процесс обещает быть громким, можно подмочить репутацию в глазах властей. Ну он и решился дело вроде бы взять, но спихнуть всю подготовку на меня с тайным условием, что в последний момент он скажется больным и выступать на процессе тоже придется мне. А я до того ни разу не выступал в судах самостоятельно, только бумаги к процессам готовил, так что опыта никакого... Заплатин был уверен, что я нарочно провалил процесс и не добился его оправдания. Он не понимал, что я сделал все, что в моих силах – вместо пяти лет каторги он получил только три года ссылки, да и то вскоре попал под амнистию. Но Алексею казалось, что я мог спасти его от ссылки, но совершенно сознательно туда законопатил. Он просто возненавидел меня.

– Ну это ты, брат, хватил. Если тогда, в горячке, он и вообразил нечто подобное, то потом наверняка одумался.

– Митя, видишь ли, дело в том, что когда я готовился к процессу, мне пришлось познакомиться с близкими обвиняемого. И с его невестой Верой. Пока Алексей был в тюрьме, мы с ней просто вынуждены были часто встречаться... Ну и... Не знаю, как тебе объяснить. Как-то так вышло, что мы полюбили друг друга. Я не хотел совершить подлость, но что тут поделать? Это чувство было сильнее меня. И она тоже поняла, что ошибалась в Алексее, он раскрылся в ходе следствия с новой, неприятной для нас стороны. В общем, мы с Верой тайно обвенчались. Я ведь тебе сказал, что женат...

– Но ты не сказал, что женился на невесте друга.

– Да откуда ты взял, что Заплатин мне друг? Даже приятелем не назовешь... Если бы ты слышал, как он кричал на меня после суда! Я в жизни своей не слышал ничего подобного: «Скотина ты, Феликс, последняя! Нарочно меня в ссылку загнал, адвокатский крючок, собачий потрох, чтобы с Веркой моей поразвлечься? Я тебе еще за все отплачу, шкура!» Ужас! А сейчас мы встретились как родные. И фактически он меня спас. Даже странно... Шантрапа эта бандитская меня не прикончила только благодаря его ручательству. Он у контрабандистов, похоже, в большом авторитете. Можно сказать, я теперь Заплатину жизнью обязан...

– Ну что ж, припиши к своим неоплатным долгам еще один. И судя по всему, не так уж он на тебя и зол, раз помог вывернуться из опасного дела. Я тебе говорю, тогда, после суда, он в запале мог сказать что угодно, и судить его строго за это нельзя – сам понимаешь, судебный процесс нервы не укрепляет. А потом остыл, обдумал все на холодную голову и понял, что был не прав.

– Вот за что я люблю тебя, Митя, – за рассудительность, – заметил Феликс.

В этот момент с грохотом распахнулась дверь и в спальню ворвалась рыдающая княгиня.

– Сынок, мальчик мой, родной мой! Ты совсем не думаешь о своей матери! Только представь, что я пережила за эти дни. Я умоляю тебя, больше никогда, никогда так не поступай! Пойми, я могу просто умереть от тревоги, неужели ты мечтаешь поскорее проводить меня на кладбище?

Дмитрий встал и потихоньку вышел, чтобы не мешать излияниям материнской любви.