Мети, моя метелка

Избранник ее попивал крепко, но был хорош собой, а, главное, самоуверен, женщин отчего-то испокон века тянет на таких вот самоуверенных, эгоистичных самцов. Он спился в течение пяти лет, сдох под соседским забором, не дойдя каких-нибудь десяти метров до своей калитки, в одну из лютых, снежных зим, это он уже у матери в деревне жил. Она еще с годок подержалась, а потом покатилась под уклон, да быстро так покатилась, не остановишь! Отец ее умер с горя, глядя на такое безобразие, мать такой роскоши себе позволить уже не могла, ей надо было внуков растить, если не она, то кто? Государство? Знаем мы, как государство сирот растит, глаза бы не глядели!

Опять приснился ей Генка, ни сын, ни муж не снятся, а этот бывший жених снится, чуть ли не каждую ночь, да нагло так. Придет в ее сон, рассядется, словно у себя дома, ногу на ногу закинет, и давай ей нотации читать. И такая она, и сякая, слова не дает вставить для оправдания, вряд ли стала бы оправдываться, еще чего, что она, виновата разве? Ну, если только самую малость.

После таких снов просыпалась Надежда посреди ночи, и сколько ни ворочалась, уснуть больше не получалось. Мысли разные начинали в голову лезть, да еще такие, не слишком умные, могла бы и без них обойтись. Зачем ей теперь думать, что было бы, не сбеги она тогда из дому? Все равно ничего хорошего не получилось бы, в этом Надя твердо уверена.

Поселок, в котором родилась Надя Горшечникова, в девичестве Попова, был не большим, не маленьким, средний такой поселок, и жители в нем были тоже средние. От деревни его отличали небольшой кирпичный заводик, в ту пору еще работавший, правда уже ни шатко, ни валко, двухэтажное здание поселковой администрации, оно же почта, оно же медпункт, да несколько вкривь и вкось поставленных блочных домиков в три, а один даже в четыре этажа.

Была тогда мода ставить в деревне не деревянные, не кирпичные, даже свой завод не надоумил, а именно блочные дома. Жить в них было плохо и противно, сантехника повсеместно подтекала, крыши пропускали струйки дождя, отчего потолки во всех квартирах напоминали абстрактную живопись, подвалы были залиты тухлой водой и плодили полчища комаров, на лестничных клетках обваливалась штукатурка, а сами квартирки больше напоминали жилища для лилипутов, до того были малы. Но ведь жили же, да еще гордились, как же, квартиры получили!

В одном из таких домов, в трехкомнатной квартире и жила когда-то Надежда, тогда еще Надька Попова по прозвищу Попиха с мамой, папой, младшей сестрой Людкой и младшим же братиком Васей.

Владения их считались роскошными, как же, целых три комнаты! Но мало того, что комнаты были маленькими, две из них были проходными, напротив друг друга располагались, это называлось распашонка.

Кухня была шестиметровой, и в ней они все пятеро ели, иногда шестеро, когда заглядывала в гости бабушка. Родители работали на заводе, больше работать было негде. Отец водил грузовик, а мать была сменным мастером. Работа как раз по ней, чтобы всласть собачиться с разным трудовым людом, в основном горькими пьяницами, но довольно рукастыми, все умели, когда были трезвыми, вот только жаль, что это светлое состояние бывало у них не часто.

Мать Надьки в поселке звали Генерал, как гаркнет, аж душа в пятки уходит, но голос это что, хуже, что нрав у нее был железный, если что велела, умри, но сделай, вот какая! Впрочем, сама Надька не робкого десятка была, могла и поперек сказать, не то что сестренка Людка, та все улещивала и подлаживалась, да наушничала, в основном отцу, матери боялась, а уж тот обязательно все Генералу перескажет.

Но как-то все же жили, хлеб, масло, чай, да макароны с картошкой были всегда, старались, конечно, чтобы и колбаска была, да это уж как получится. Иной раз и колбаса и мясо в супе и ветчина на столе, а иной раз картошки с постным маслом да с соленым огурцом потрескают и хорош.

Потом вдруг братик Вася умер, он слабым был, все болел, да кашлял, врачиха ставила по привычке ОРЗ, а он вдруг кровью перхать стал. Вот тут все и забегали, в воздухе повисло страшное слово «туберкулез». Даже комиссия какая-то из района приехала, сгоряча поначалу установила, что плохие жилищные условия виной Васиной болезни, сырость слишком большая. Сгоряча же решили их переселять, но пошли туда, сюда, а везде те же самые условия, плюнули и ничего делать не стали.

Пока вся эпопея длилась, Вася и умер, тихо так, уснул и все. Отец и раньше водочкой баловался, это было в порядке вещей, а после Васиной смерти перешел на краснину, дешевле и выпить можно больше, она не такая противная, краснина-то. Трезвый он всех боялся, матери в первую очередь, а как зенки зальет, так и начинает куражиться. Побить никого не побьет, мать сильнее его, девчонки врассыпную, но поорет всласть, руками в воздухе помашет, цирк, одним словом.

Как и все поселковые дети, Надька на улице проводила больше времени, чем дома, как-то не принято было, чтобы дети таскались друг к дружке в дом, если когда и случалось такое, родители ругались, нечего, мол, тут орать и грязь разводить. Все происходило на улице, игры всякие, дружбы и ссоры, а нередко и драки, но несерьезные, сейчас дерутся, а через час, глядишь, не разлей-вода.

Надька дружила с Генкой, конечно, еще всякие друзья, подружки были, но с ним они дружили по-настоящему, «на всю жизнь», как они поклялись как-то в один из летних вечеров, даже землю ели в знак серьезности своих намерений. Вот какая дружба была. Сначала играли в разные игры, в «сыщик-ищи-вора», в «штандар», была игра в мячик с таким чудным названием, в «казаки-разбойники», в «салочки», в «бояре», во что только не играли!

Потом уже ухаживания начались, после шестого класса, кажется. Надьке даже пришлось как-то драться за Генку, в самом деле, драться. Самая близкая подружка Светка, с которой секретов было нашептано на ухо воз и маленькая тележка, съездила на лето к бабке, отцовой матери, куда-то в степные просторы бескрайней и веселой Украины. Вернулась оттуда неожиданно подросшей, с обнаружившейся вдруг под старенькой футболкой грудью и преисполнилась она по этой причине важностью.

В первый же учебный день на большой перемене она объявила смутившейся Надьке, что хватит той гулять с Генкой. Претензии свои она обосновала очень просто: Генка самый лучший в поселке парень, а поскольку она теперь и сама почти царица, то прохаживаться по вечерам под окнами с ним рядышком следует теперь ей.

Драка была неминуема, не принято у них было, чтобы вот так запросто, без ожесточенной борьбы отдавать даже завалящего кавалера, а уж коли он, кавалер, объявлен во всеуслышание наипервейшим, тут уж хочешь, не хочешь, а рукава засучивать придется. В тот вечер Надя вернулась домой с фонарем под глазом, в разорванной форме и залысиной на месте выдранного клока волос, но это все пустяки, потому, что вернулась она победительницей.

Все, кто присутствовал в качестве зрителей и судей на этом импровизированном ринге, а было их немало, видели, как она повалила Светку на землю, придавила спину коленом и плюнула ей на голову, это ли не победа? Поднявшаяся с земли Светка явила миру лицо, залитое слезами, а уж хуже этого позора и нету. Больно или обидно тебе, не имеет значения, не хнычь и не жалуйся, иначе задразнят! Мать, расспросив про драку, сказала ей тогда: «молодец!»

Как исполнилось Надьке с Генкой по шестнадцати, в ход пошли поцелуйчики, тискаться стали по темным углам, но ничего такого, все в пределах разумного. Генка, понятное дело, хотел бы больше, да кто же ему даст? Надежда, как любили говорить у них бабки, себя соблюдала, Генка тоже в этом вопросе совесть имел, особенно сильно не нагличал, ведь он ее своей невестой считал, а с невестой надо обращаться уважительно.

Надя очередной, сто сорок пятый раз, повернулась на жесткой кровати и подумала, что зря она так береглась, лучше бы этот первый раз произошел у нее с Генкой, все не так противно было бы. По окончании школы их с Генкой матери начали активно готовиться к свадьбе. Для начала раздобыли разрешение для нее, Надьки. Генке уже стукнуло восемнадцать, а ей еще нет, а ждать, когда стукнет, никто почему-то не хотел.

То есть, лично она как раз бы подождала, подумаешь, всего несколько месяцев. Но мать только отмахнулась, когда она заикнулась об этом. Это была первая капля едкой горечи, начавшая подтачивать желание выйти замуж. Чем ближе был назначенный срок, тем больше Надя нервничала и злилась. Генка ее теперь раздражал так, как может раздражать кол, к которому привязана пасущаяся нетерпеливая скотина, ни шага в манящую сторону, ходи, как идиотка по кругу!

Дело дошло до того, что она поймала себя на желании учиться дальше, это она-то, посредственная ученица, едва переползавшая из класса в класс, не убогая дурочка, но и отнюдь не гений интеллекта, сроду эта учеба не вызывала в ней никакого интереса, училась, потому, что надо было. А тут, на тебе, в институт захотелось!

За пять дней до свадьбы Надя сильно поссорилась с матерью. Улучив минутку, когда та, по ее наблюдениям, была в хорошем расположении духа, она изложила все свои претензии, особенно напирая на желание продолжить учебу, что характеризовало ее, по ее же мнению, положительно. Мать опешила и в первую секунду не нашлась с ответом. Закрепляя успех, Надя твердо заявила, что замуж за Генку не пойдет, вот что хотите с ней делайте, а не пойдет!

– И сделаю! – взревела медведем из чащи очухавшаяся мать, – я тебе так сделаю, что неделю на жопу не сядешь, срань болотная! Ишь ты, условия она мне ставить будет! А то, что продуктов куплено на тыщи рублей, тебе начхать? Я уж не говорю про платье и туфли, кто их будет носить, я что ли?

– Людка будет носить, ей давно уж хочется замуж выскочить, прямо невтерпеж, а размер у нас почти один, – попыталась найти выход Надька, все еще надеясь кончить дело миром, хотя слова матери о купленных продуктах сильно уязвили ее. О продуктах она печется, а о судьбе дочери даже мысли нет!

Теперь, по прошествии стольких лет, было ясно, что она тогда повела себя неправильно, надо было сначала с самим Генкой говорить, а не с матерью. Генка, как пить дать, оскорбился бы ее нежеланием делить с ним жизнь, обиделся, и ей ничего особенно делать бы не пришлось, он сам в злобе все бы договоренности порушил.

После разговора мать стала следить за ней, опасаясь, как бы чересчур строптивая дочь не удрала, оставив их всех с носом, опозорила бы тогда семью на весь поселок. Но было ей некогда, хлопот полон рот, она и пристроила к этому делу Людку, всегда подававшую большие надежды в мелких подлостях и доносительстве.

Но просчиталась Генерал в юбке, ох, как просчиталась! Ей-то казалось, что она знает свою младшенькую всю наизусть, от макушки до пяток, да только скрытная очень Людка была, себе на уме. Нравился ей Генка, сильно нравился, но в присутствии Надьки, более красивой и более яркой по характеру, не было у нее шансов обратить на себя его внимание. Вот и задумала младшая сестренка помочь сбежать из дому старшей, впрочем, у них и разница была только в полтора года, одинаковые почти.

Людка так торопила ее тогда с этим злополучным побегом, так были не опытны обе, ведь соплюшки еще, что сбежала Надька почти без ничего, документы, малая толика денег, у пьяного отца удалось из кармана выгрести, но без вещей, только то, что на ней было надето, жалкие летние тряпочки с местного рынка, да веревочные босоножки.

В этих-то босоножках, которые весьма условно можно было назвать обувью, она и попала под неласковый московский дождь. До столицы Надежда доехала легко, хватило денег купить плацкарт, а какие-то усталые, но веселые буровики, возвращавшиеся из Тюмени, кормили ее всякими разносолами, ничего не спрашивая взамен. Надька ела, хихикала над их рассказами, сплошь выдуманными, как ей казалось, мечтала вслух о том, как в институт поступит, и ей уже казалось, что все трудности позади.

А они только начинались, трудности эти, да какие! Про такие трудности ни в каких книжках не пишут, почти никто и не подозревает о них. Если только некие самые прозорливые маменьки говорят о них дочкам на ушко поздно вечером, чтобы не вздумали искать приключений на свои хрупкие тела и души.

Хлебнула Надька тогда лиха, хлебнула сполна, но все-таки счастлив был ее Бог, вылезла, сумела. Спаслась из такой вонючей ямы, в которой другие, вроде бы и не слабее ее, калечатся и гибнут. Но никогда об этих нескольких неделях старалась не думать и не вспоминать, и уж тем более, никому никогда не рассказывала о них. Когда вылезла и огляделась, прием во все институты давно уже закончился, ну, оно, может и к лучшему, все равно бы не поступила, не готова была, и знания слабые и измотана физически и душевно.

Вместо института поступила Надежда на работу, сделалась штукатуром-маляром на стройке, город все ширился, рос вверх и вдаль, много простых рабочих рук ему требовалось. Общежитие дали сразу же, а чего волынить, когда работать некому? Год Надька работала как бешеная, даже сама удивлялась своему упорству. На стройке работала, вечером училась на подготовительных курсах, в немногое свободное время грызла все тот же гранит науки, не больно-то он ей давался, мозги вскипали от всех этих формул, законов и падежей. Одна валентность чего стоила! Не понимала она ее в школе, не поняла и сейчас, зазубрила только то, что можно.

Никуда она не ходила, ела всегда мало, денежки копила. Деньги ей нужны были впрок, знала уже, что без денег в этих огромных каменных джунглях пропадешь на счет раз, оно, конечно, и с деньгами не хитро пропасть, но без них уж точно кранты. Поначалу есть хотелось до ужаса, привыкла дома живот набивать, потом притерпелась, зато фигура выиграла.

Надька Попиха совсем худой и костлявой, как на обложках журналов изображают, сроду не была, плотненькая такая девушка, но с насильственной своей диетой похудела, и ее теперь все чаще стали сравнивать с какой-то американской актрисой, имя у нее никак не запомнишь, но симпатичная, это точно.

Смешно сказать, но в какой институт поступать Наде было безразлично, лишь бы поступить, а там уж как-нибудь проучится. Сначала ринулась она в химический, не поступила, потом что-то с биологией связано, срезалась. Рук не опустила, нашла какой-то чисто мужской, и поступила на инженерный факультет. Ей просто повезло, там недобор был, все штурмовали юридический, а этот, с производством и сталью связанный, на тот момент считался совсем не престижным, каждое время свои акценты ставит, свои интересы выдвигает.

И вот только тогда, когда она в него поступила и учиться начала, решила она дать знать о себе родным, а то, поди, совсем ее потеряли, ведь больше года уже прошло после ее бегства. На ее открытку никто не ответил, на телеграмму тоже, она забеспокоилась. В одну из бессонных ночей вспомнила, что знакомая девчонка на почте поселковой работает, заказала разговор с этой почтой.

Слышно было плохо, да и некогда было этой знакомой разговаривать, а может, и не хотела, но сообщила все же, что все ее родные живы, здоровы. Надька поняла, что на нее все еще злятся, и пожала плечами. Пусть злятся, остынут когда-нибудь, а она пока учиться будет, глядишь, и вылезет в большие люди, вот позавидуют ей тогда.

Училась Надя так себе, со стипендии старалась не слетать, подрабатывала уборщицей в захудалой конторе. На самую простую жрачку денег хватало, на одежду нет. Выручила Зойка, соседка по комнате в общежитии, детдомовская, она умела хорошо шить и вязать, и Надька кое-как переняла основы этих ремесел. Не нравилось ей шить, мешкотное дело, прямо терпения никакого нет, но пришлось. Зойка учить ее не хотела, конечно, зачем ей конкурентов плодить и верного куска хлеба лишаться, но Надька быстро ее прищучила.

– А чего это, голуба моя, у тебя в сумке золотые часики валяются? Уж не те ли, что вчера в аудитории искали, искали, да так и не нашли? – ехидно осведомилась она у нее, заметив в раззявленной сумке хищный блеск золота.

– Где? Что ты мелешь, ничего у меня не валяется! – схватила свое добро в охапку Зойка, да что уж там, поздно.

Заручившись обещанием не доносить на нее, которое Надька охотно ей дала, воровство не нравилось, но доносы ей уж вовсе претили, Зойка принялась за дело. Под ее умелым руководством пошила себе Надежда пару юбок и полдюжины кофточек, чтобы почаще менять можно было. Сапоги и куртки она себе купила, когда штукатуром вламывала, ну а мелочи дело наживное.

И в немудрящих этих нарядах Надя ухитрялась выглядеть модно и красиво.

– Нашему подлецу, все к лицу! – смеялась она, когда спрашивал кто-нибудь, на какие шиши она так франтится, или помогает кто?

Никто ей не помогал, любовника у нее не было, родители так и не простили, ни слуху от них, ни духу, хотя открытки она теперь регулярно им слала, ко всем праздникам и дням рождения. По-прежнему всю ее жизнь составляли учеба и работа. Нельзя сказать, что этого ей хватало, всем девушкам ее возраста хочется любви и внимания, хотелось и ей, но все медлила она, присматривалась, боялась опять попасть в какую-нибудь переделку.

Мысленно перебрала она всех однокурсников, и ни на ком не остановилась. Нашлась, конечно, парочка таких, которые ее заинтересовали. Видные из себя, всегда хорошо одеты, на учебу на собственных машинах приезжали. Приезжали из дому естественно, не мыкались по общагам и съемным квартирам. Да вот беда, на Надьку они совсем не смотрели, у них свои девицы были, с богатыми родителями, квартирами и машинами. Из этого она извлекла урок, что симпатичная мордашка без солидного довеска в виде банковского счета ни черта не значит в этом мире!

Но не только Надежда присматривалась, к ней тоже присматривались. Как-то обнаружила она, что смотрит на нее парень один, вовсе даже незнакомый, не с их курса, даже не с их факультета, а с программного обеспечения, там народ интереснее был, интеллигентнее. Симпатичный такой, и фигура хоть куда, но не подходит близко, издали посматривает, хотя на застенчивого совсем не похож, может быть, женатый? Пусть смотрит тогда на кого-нибудь еще, женатиков она даже мысленно не рассматривала как подходящий контингент. Еще чего! Он будет при жене и при любовнице, а ты останешься, в конце концов, при собственном интересе, знаем, видали! Не такая уж она озабоченная, чтобы только ради постели сходиться, потерпит.

– Девушка, девушка, в кино не желаете пойти?

Надя оглянулась, ага, тот парень соизволил, наконец, подойти.

– Я занята сегодня вечером.