Салат из одуванчиков. Следствие ведёт Рязанцева

– Да… – сочувствующе протянула бабушка. – Нелегко…

– А ты забирай перину, Матрёна, вон для внучки, пусть нежится.

– Да неудобно как-то… – замялась бабушка.

– Чего неудобно? Ещё как удобно…

Перину Матрёна взяла и в тот же вечер расстелила на кровати.

– Что насупилась? – Взбила кулаком подушку, кинула поверх простыни, отряхнула одеяльце.

– Я не буду на ней спать.

– Вот тебе раз, чего это ты выдумала?

– Этот… этот… дед, – Дора всхлипнула и прижалась к бабушкиной ноге.

– Да что с тобой? Что такое?

– Он… он… – заикалась Дора.

– Да говори ты уже. – Бабушка отлепила Дору от юбки, согнулась и посмотрела в глаза.

– Он меня трогал.

– Что? – не поняла бабушка.

– Трогал своей ручищей, вот здесь и здесь. – Дора ткнула пальцем в едва заметные бугорки на свитере.

– Ну, гладил, и что? Жалеет он тебя, у него своих-то деток нет, Бог не дал. Вот он тебя и ласкает от тоски.

– Нет… нет… – выкрикнула Дора. – Он сказал, что хочет со мной ночку провести.

– Что?! – лицо Матрёны потемнело, исказилось негодованием. Она разогнулась, взмахнула рукой и огрела Дору по лицу. – Ты это что удумала? Ты что?.. Наговаривать на человека! Ах, ты, дрянь! А ну ложись спать, ещё такое услышу, отлуплю.

Ночь – кричащее безмолвие чувств. Больше она никогда… ничего… никому не скажет. Бессмысленно. Бесполезно. Даже хуже. На что она надеялась? Разве она забыла урок, который ей преподали родители? Презрение – единственное, чего она добилась. Презрения к себе. Люди, взрослые, загоняют в какие-то для них удобные рамки и, как ненужную вещь, держат её в углу, в тех мерках, которые им удобны. И слова застывают на языке и погружают вглубь мятежной души.

Она положила ладошку на сердце и мысленно крепко сжала, пытаясь унять тяжёлое сердцебиение. Невысказанная боль, боль предательства, тучей зависла над головой.

«Следующий за ней пойдёт», – вспомнилось.

Глава четвёртая

Апрель – самый капризный месяц в году. То развеселит солнечными лучами, то заплачет утренней капелью. Апрель Доре нравился, она могла часами смотреть на бегущие между кочками ручейки, которые с невероятной скоростью проносили мимо её ног песок, обломки веток, скукоженные после зимы листья. Апрель очищался.

Матрёна ненавидела апрель. Именно в апреле давал себя знать застарелый радикулит. На этот раз он свалил её окончательно. Прострел был настолько сильный, что пришлось на карачках, с трудом передвигая ногами, тащить своё обездвиженное тело до кровати. Схватив руками старое лоскутное покрывало, воткнув в него нос, вытягивать себя наверх. Но это оказалось ещё не самым сложным. Труднее всего было перевернуться на спину. Матрёна пыхтела, стонала, вскрикивала, но боль была такой, что, измотавшись, она оставила отчаянные попытки. Перспектива дышать носом в подушку не радовала. Как не поворачивала Матрёна голову, ноздри зажимала с одной стороны подушка, с другой складка обвисшей щеки. Дышать было трудно.

– Ты где таскалась? – недовольно пробурчала в подушку Матрёна, как только услышала скрипичный визг двери и лёгкий топот детских ножек.

– Я же в школе была.

– Школа твоя час назад кончилась, – приготовилась отчитать внучку Матрёна, но поняла, что сил на это у неё нет. – Всё, скрутило меня.

Дора подошла к бабушке, внимательно посмотрела на вытянутое на кровати тело и зашептала на ухо.

– Бабушка, ты ровная.

– Тьфу-ты ну-ты, – ругнулась на свой лад Матрёна, отчего поясницу больно дёрнуло. – Ммм… – застонала старуха.

Дора испугано отскочила.

– Лезь в подпол, там слева на верхней полке пузырёк коричневый со скипидаром, принесёшь и разотрёшь мне спину.

Ещё ни разу в подпол ей спускаться не приходилось, бабушка не позволяла, да и самой не очень-то и хотелось. Но делать нечего.

Дора откинула домотканый коврик и дёрнула ручку.

– Фонарик прихвати, – простонала бабка, – и осторожней по лестнице.

Чёрный квадрат бездны пугал и притягивал. Страх и любопытство мешали друг другу. Она стояла на краю, не решаясь опустить ногу в преисподнюю.

– Иди уже, – пропыхтела старуха, – нечего там бояться.

Подпол оказался гораздо дружелюбнее, чем ожидала Дора. Свет фонарика вырывал из темноты разные предметы. В основном это были коробки и баночки разных размеров. Удушливо пахло какой-то травой.

– Нашла? – послышалось сверху. – Слева на верхней полке.

Дора не ответила, но заторопилась.

Верхняя полка находилась выше её головы на полметра. Чтобы посмотреть пришлось подняться на несколько ступенек лестницы и опереться рукой о стеллаж. Она приподняла фонарик.

На полке было много склянок, особо выделялась литровая банка, которая покоилась в дальнем углу. Как выглядела банка со скипидаром Дора представления не имела, потому решила, что это она и есть. Поставила фонарь на полку и подтолкнула к себе банку. Банка была накрыта пожелтевшей от времени бумагой и замотана обрывком ткани. Сквозь мутное стекло с трудом угадывались засахаренные в тёмно-коричневом сиропе слипшиеся вишни. Дора отодвинула банку к стене, случайно задев серебристый пучок полыни. В нос ударила горечь. Девочка поморщилась и стала быстрей передвигать склянки. Почти все они из жёлто-коричневого стекла, на каждой этикетка. На одном пузырьке поверх этикетки наклеен вырезанный из тетрадного листка квадрат, на котором корявым почерком кто-то вывел две большие буквы: «ЯД». За ними стоял жирный восклицательный знак. Дора замерла и зачем-то вытерла руку о фартук.

– Ну что там? – торопила бабка.

Дора стала быстро перебирать склянки, но её взгляд постоянно возвращался к пузырьку с ядом. Наконец на выцветшей этикетке одной из баночек она прочла надпись: «Скипидар». Схватила и полезла наверх.

Скипидар ужасно вонял. Дора морщила нос и пыхтела, растирая липкую мазь по бабушкиной пояснице.

– Теперь накрой полотенцем, а сверху платок постели. Края подоткни под бока, – командовала в подушку бабка.

Завершив лечение, Дора принялась за уроки. Надо было сделать упражнения по математике. Девочка раскрыла тетрадь и начала переписывать задание, но из головы не выходила надпись, сделанная на таком же листке из тетради в клеточку. «Яд!» – задумавшись, вывела в тетрадке Дора и тут же зачиркала по надписи ручкой.

– Что ты там чиркаешь? – приподымая голову, поинтересовалась Матрёна.

– Бабушка, а зачем нужен яд?

Бабка заворочалась, закряхтела.